– А… Это ж внук Веры Федоровны. На каникулы, значит, приехал. У нее старшая дочь вышла замуж за француза.
– Это я знаю, – отмахнулся дядя Коля. – А почему ж он негр?
– Ты футбол смотришь?
– Ну, смотрю.
– Кто играет за Францию?
Дядя Коля задумался. Нехотя сказал:
– Разный народ. И эти есть. Кучерявые.
– То-то. Так что все в порядке, – сказал он. – Дочка Веры Федоровны живет во Франции, все у нее хорошо, страну оккупировать не собирается.
– Все одно получается белибердень. Я ему говорю: как тебя зовут? А он мне на чистом русском отвечает: Саша!
– Андрей! Вот ты где!
Он невольно вздрогнул: мать! Стоит на пороге беседки, лицо недовольное.
– Я тебя обыскалась!
– Да мы тут, Тонь, посидели немного с Андрюхой, – загудел дядя Коля. – Ты уж не сердись.
Лицо у матери сделалось умильное.
– Да ничего страшного, – залебезила она перед благодетелем-соседом. – Дел много, а он, небось, сегодня же и уедет.
– Тонь, ну надо же человеку отдохнуть!
– Надо-то надо. Насос мне кто наладит? А? Андрей?
– Мать, какой насос? – оторопел он. – У нас и так болото на участке! Лягушки квакают!
– Ну не вечно же это будет продолжаться?
– Да надо неделю жары, чтоб просохло! А кто ее обещает? Наоборот. Вчера в новостях сказали: и август месяц тоже будет дождливым.
– Точно! – подтвердил дядя Коля. – Сам слышал!
– Мало ли что говорят, – надулась мать. – Ты сделай, а там пусть говорят, что хотят. Я буду готова ко всему.
– А дамбу тебе не построить? – разозлился он. – А то вдруг речушка, что в километре отсюда выйдет из берегов и затопит твое Гадюкино? А, может, ты рис будешь выращивать? Во, кстати! Понаедут скоро китайцы, а тут ты со своим рисом! Ко всему готова!
– Да ладно, чего ты, – хлопнул его по плечу дядя Коля. – Мать надо уважить. А ты, Антонина, не переживай. Ежели что, налажу я тебе насос. Делов-то на пять минут!
– Ой, спасибо! – расцвела мать. – Что бы я без тебя делала!
Он уже понял суть маневра. Мать – великий дипломат. Сражается она на всех фронтах: с захватчицей тлей при помощи химикатов, с проживающим на ее территории сыном путем непрерывного давления, а дядя Коля – влиятельное соседнее государство, с которым надо дружить, тогда оно окажет помощь. Поднялся, нехотя. Хотелось вытянуть из дяди Коли побольше информации о парне, который повесился в начале марта. Ну да ничего. Можно пойти и другим путем.
– Идем, – сказал матери. И направился к калитке.
Едва за ним поспевая, та продолжала тараторить:
– Ты бы, Андрюша, привез свою-то сюда. Я гляну, какая она хозяйка. Вот когда Лена была, так она раньше меня вставала. Я чую: блинами пахнет. Откуда блины-то? А она уже встала, тесто закрутила, сковороду разжарила…
Лена – это и есть его вторая бывшая. Звонила, что ли? И когда это Ленка вставала засветло? Ну, пару раз было. Почему-то эти считанные разы мать помнит, а как собачилась со снохой и та на ночь глядя уезжала отсюда, схватив в охапку маленького сына, не помнит! Теперь Ленка, которая всегда была плохая, стала вдруг хорошей! Избирательное свойство человеческой памяти. Надо бы у Эдика спросить: в чем причина? Тоже механизм защиты?
– А эта твоя, Оля, гулящая.
Он резко обернулся:
– Ты-то откуда знаешь?
– Так весь город знает!
– А ты там бываешь, в городе?
Отвела глаза. Точно: Ленка звонила! Видать, не получается у нее замуж. Зашагал широко к своей калитке, мать засеменила следом.
– Андрюша, мать плохого не посоветует, – сказала ему в спину.
– Ты бы, мама, не слушала сплетни. Оболгать можно кого хочешь.
– Ну, как же, Андрюша? Раз люди говорят…
Он остановился у крыльца.
– Мам, где насос? Тащи его сюда!
Та не трогалась с места. Тихо сказала:
– Ну так как же, Андрюша? Ждать мне вас? Когда?
И он сдался, не выдержав ее просящего взгляда.
– Хорошо, я поговорю с Олей. Может, она и поедет.
– Как так не поедет? Сколько вы уже вместе живете, а она здесь ни разу не была!
– Мам, ну сколько можно повторять: мы не живем вместе. Она мне никто, понимаешь?
– Тогда зачем ты сегодня едешь в город?
– Потому что я мужик! – заорал он. – А мужику нужна баба!
– Вот что значит: ребенок вырос без отца!
– Я не понял, – набычился «ребенок». Сорок шестой размер обуви, в плечах косая сажень. – А какая связь?
– Ты никогда меня не понимал! И не поймешь!
Развернулась и ушла в дом.
Финиш. Понятно, зачем он ей был так нужен, не в насосе дело. Попытка влияния на его сознание, с Ленкиной подачи, между прочим! Вот зараза! Бывшая, разумеется, не мать. Мать что? Она и в самом деле желает ему добра. Но у него-то память покрепче будет, и хорошего было так мало, а плохого так много, что он до сих пор с содроганием вспоминает о семи годах совместной жизни с Еленой Евгеньевной.
Вместо того чтобы подключить насос, он занялся машиной, попутно думая о том, что поведал в беседке дядя Коля. Завтра надо рассказать и Мотало о парне, который повесился в начале марта. Или не пока не стоит?
* * *
Следователь Мамаев, а среди своих Мама, к которому Андрей Котяев обратился за помощью, долго не мог взять в толк: а в чем, собственно, дело?
– Видишь ли, Сан Саныч, – пытался втолковать он, – у меня на днях был похожий случай.
– Что, парень повесился после того, как повестка в армию пришла? Так весенний призыв, вроде, закончился. Хотя, постой… Студент, что ли? Или старшеклассник? Выпускник?
– Нет. Гастарбайтер. И, насколько я знаю, уже отслужил.
– Постой… Так что ж ты мне мозги паришь?
– А ты уверен, что он повесился?
– Кто? Крылов?
– Как ты говоришь? Крылов?
– Ты что, и фамилии его не знаешь? – рассердился Мамаев. – Тогда я вообще не понимаю…
– Ты, Мама, не горячись. Я просто хочу узнать обстоятельства, при которых он… Ну, допустим, повесился.
– Что значит, допустим?
Он отвел глаза:
– В нашей работе всякое бывает.
– Кот, да ты что?! Ты за кого меня принимаешь?!!
– Постой. Не горячись.
– Ну, ты… – следователь судорожно сглотнул, но, видать, сдержался. – Сильно ты меня обидел, Андрей.
– Извини. Я ж тебе говорю: на днях был похожий случай. И у эксперта возникли сомнения. Выстрел, мол, сделан с близкого расстояния, но расположение входного отверстия…
– Стоп. Какой выстрел? Я ж тебе говорю, что Саша Крылов повесился!
– Все дело в записке, – терпеливо пояснил он.
– Записка как записка, – пожал плечами Мамаев.
– Ага. «В моей смерти прошу никого не винить. Я ухожу из жизни добровольно, без всякого принуждения». Число, подпись. И ни единой грамматической ошибки.
– Ты-то откуда знаешь?
– В пятый раз тебе, Сан Саныч, говорю: на днях был похожий случай. Все бы ничего, предсмертная записка и в самом деле написана покойником. Все дело в том, что парень учился плохо, русский язык знал еле-еле на троечку. И сам текст. Ну не похоже это на Курехина. Я говорю о якобы застрелившемся гастарбайтере.
– А если списал?
– Не понял?
– В книжке прочитал. В кино увидел. Да мало ли?
– Скажи мне, Мама, честно… Только без обид! – взмолился он. – Есть хоть какие-нибудь сомнения в том, что этот… как его, Саша Крылов, не добровольно ушел из жизни? Что ему помогли?
– Нет, – твердо ответил следователь. – Абсолютно никаких сомнений. Не веришь мне – спроси судмедэксперта, который делал вскрытие, оперов. Все чисто, поэтому я с чистой совестью закрыл дело. Записка написана Крыловым, квартира, в которой он повесился, заперта на замок изнутри, следы борьбы, и вообще, какого бы то ни было беспорядка, отсутствуют. Посторонних там не было.
– А мотив? Почему восемнадцатилетний парень вдруг полез в петлю?
– Это что, единичный случай? Ты газеты читаешь?
– Слыхал, что подростки нынче с крыш многоэтажек сигают. Но это ж от несчастной любви!
– Или от разочарованности в жизни. Крылов был из хорошей семьи. Дом, что называется, полная чаша. Родители его баловали, учебой он, по слухам, не напрягался. А тут вдруг: армия! Ну и сломался парень.
– А девушка у него была?
– Девушки не было. Я всех опрашивал. Главная причина, по которой подростки кончают жизнь самоубийством – несчастная любовь, здесь ты прав. Но Крылов – это не тот случай.
– А почему это у восемнадцатилетнего парня не было девушки? Самое время романы крутить!
– А у него были прыщи!
– Как-как?
– Собственно, у кого их не было? – пожал плечами следователь. – У меня вот сын тоже мается. Веришь, нет? Даже к врачу его водил! Ничего не поморгает! Мази какие-то выписали, гели… Воняют, сил нет! А толку чуть! Вот и Саша Крылов… Ну прямо беда! Не лицо, а… В общем, неприятно.
– Тогда несчастная любовь вполне могла послужить мотивом, – задумчиво сказал он.
– Слушай, Кот, чего ты пристал? Да какая тебе разница, почему?
– Вот когда у нас будет третий труп, вот тогда все забегают! А я не хочу, чтобы он был, понимаешь? У меня тоже есть сын…
– И у меня есть, – перебил его следователь. – Почти ровесник Крылова, между прочим. Шестнадцать лет. И потому, когда погибает подросток, я землю носом рою. И тоже хочу знать: почему? С ними работают только СМИ, и ты сам знаешь, как, а нужны психологи. Профессионалы нужны. Если бы было кого привлечь к ответственности, я бы завел уголовное дело, клянусь! Но он сам, понимаешь? Сам! Ну не военкомат же мне привлекать? Есть закон о всеобщей воинской обязанности.
– Да не в законе дело, – махнул он рукой. – Тут, похоже, другое. Я в совпадения не верю.
– Если я чем-то могу тебе помочь… – развел руками Мамаев.
– В том-то и дело, – он тяжело вздохнул. – Крылов жил в городе, там же и повесился, Курехина нашли в районе, и вообще, он не местный. Эти два дела объединить не удастся, как ни крути. И вообще: кто этим будет заниматься? Спасибо, хоть что ты мне не отказал. Нормально поговорили.
– Да ладно. Не первый год друг друга знаем. – Следователь вдруг улыбнулся: – Как там этот ваш поживает, Мотало? Забавный мужик!
– Эдик – умница.
– А с головой у него все в порядке? Такие перлы выдает! Читал, как же.
– Мотало, между прочим, умнее нас всех, – слегка обиделся он за Эдика.
– Ах да! Вы ж приятели! Кто ж спорит? Ума ему не занимать. Видать, книжек много читает, – усмехнулся Мамаев. – Ну, привет ему передавай.
– Обязательно.
Они пожали друг другу руки и разошлись. Накрапывал дождь. Он шел к машине и думал: а что дальше? Эти два дела связывала только предсмертная записка. Причем, один парень сам ушел из жизни, а другому, похоже, помогли. Надо будет у Эдика спросить: каковы результаты вскрытия? И узнать, что там с оружием? Откуда взялся пистолет? Дождь расходился, и он невольно поежился. Опять начинается! Это лето, похоже, побьет все рекорды по количеству выпавших осадков!
Потом Андрей Котяев какое-то время сидел в машине, тупо смотрел на капли дождя, облепившие лобовое стекло. Они были такие крупные, что казалось, машину атакует пчелиный рой. Стояло беспрерывное гудение, капли-пчелы разбивались о препятствие, возникшее на пути, обильно орошая его наполняющей их влагой. Он сидел и ждал, когда перемежится дождь.
…Машину он остановил у выезда на трассу, на окраине коттеджного поселка. Того самого, где трудился Ваня Курехин со товарищи. Дождь прекратился, но тучи сдружились так, что и не собирались расходиться. У них, похоже, все только начиналось. Небо было тяжелое, мрачное, и настроение не лучше. Андрей Котяев брел вдоль ряда глухих заборов высотою в два человеческих роста и думал о своем.
Похоже, дождь на время разогнал и строителей. В прогалы знакомого забора он увидел только горы блоков, кирпича и мокрые доски. Рабочих не было, хотя потрепанная «девятка» стояла на своем месте.
Хотел было уходить, но тут его кто-то окликнул. Обернулся: мужик в заляпанной робе, с дочерна загорелым лицом. Спросил нехотя:
– Чего тебе?
– Я знаю, куда он ходил.
– Кто?
– Ванька. Идем, я тебе покажу.
Его потянули за рукав. Пока шли, спросил:
– Ты кто?
– Петр.
– Ты с ним работал?
– Да.
Его спутник был немногословен. Они дошли до конца улицы, где Петр указал на трехэтажный особняк под крышей из металлочерепицы. Все тот же высокий забор, у калитки переговорное устройство и глазок видеокамеры.
– Здесь, – кивнул на дом Петр.
– То есть, ты хочешь сказать, что Ваня Курехин ходил сюда?
– Ходил.
– Часто?
– Один раз.
– Всего один раз? Или ты видел его здесь один раз?
– Да.
– Зачем он сюда ходил?
Петр молчал. Они стояли на почтительном расстоянии от переговорного устройства.
– Может, его попросили что-то починить? – предположил он.
Петр молчал.
– Ты сам откуда? Тоже пензенский?
Петр молча кивнул.
– Как хозяева? Не обижают?
Петр так же молча пожал плечами: хозяева как хозяева.
Андрей тяжело вздохнул:
– Ну иди, – И добавил: – Разберемся.
Напарник Вани Курехина ушел. Он какое-то время топтался у забора. Достал из кармана пачку сигарет, машинально вытянул одну, потом спохватился и засунул обратно. Сердито затолкал пачку в карман джинсовой куртки. Посмотрел на небо: дождя пока не было.
Ну и что дальше? Позвонить в дверь? «Ничего не знаем, ничего не видели». «Да, приходил чинить водопровод». И все.
Он все-таки позвонил. К большому удивлению Андрея Котяева, ему открыли. Сначала он принял ее за мужчину, эту коренастую женщину с очень короткой стрижкой. Потом заметил грудь и невольно отвел глаза. По виду этой дамы было понятно, что она никому не позволяла безнаказанно пялиться на ее грудь.
– Чего тебе? – нелюбезно спросила привратница.
– Я из милиции.
К его удивлению, женщина посторонилась.
– Заходи.
Он неуверенно вошел и огляделся. На изумрудной волне газона, в пене розовых бутонов, покоился остров затейливого трехэтажного особняка. Мраморные колонны на пристани, спящие вулканы печных труб, гетто для прислуги и озеро с пресной водой, оно же бассейн, где-то на окраине, подальше от зала с камином, столицы маленького островного государства.
Человек, не привыкший к роскоши, в таких местах чувствует себя неуютно. Понятно, что у тебя никогда этого не будет, даже завидовать бессмысленно. А как относиться к людям, у которых все это есть? Если чуть больше, чем у тебя, это одно, в два раза, в три, тоже понятно, но существует предел, за которым уже никаких чувств не остается, кроме одного: поскорее отсюда уйти и, как говорит Эдик, вытеснить увиденное в область бессознательного. Никогда больше об этом не вспоминать, потому что воображение не может нарисовать денег, которые здесь потрачены. Ну отказывается оно это делать, и все! Ну не работает! Потому что, сколько ни вообрази, все равно окажется мало. Здесь дорого, красиво и… страшно.
Испытав всю эту гамму чувств, он остановился на дорожке, ведущей к дому. Вокруг масляно блестели изумрудные газоны, на которые недавно пролился дождь.
– Ну, чего встал? Заходи!
– В дом?
– Ты же из милиции? – усмехнулась женщина.
– Да.
– Ну и чего встал?
«К миллионерам надо посылать ментов – миллионеров», – подумал он. – «Тогда будет толк. Чином не ниже генерала».
– В гостиную проходи, – сказала привратница.
Он какое-то время стоял в холле, среди вычурных напольных ваз и статуй, сам как одна из них, не шелохнувшись. На стенах висели картины. Полы были мраморные, или из чего там? Таких отделочных материалов он не знал. Потом опомнился и зашагал вперед. Его грязные кроссовки оставляли на плитах следы в рубчик; джинсы, как он заметил, тоже были грязные. Запах здесь был, как в раю, сладкий, но не приторный, насыщающий, а не возбуждающий аппетит. Кусок в горло не лез в этих хоромах. Невидимые слуги курили фимиам невидимым богам, и музыка невидимых скрипок только угадывалась. Он прислушался: на самом деле в огромном доме было тихо.
– Прямо и в дверь, – коротко сказала привратница.
Он пошел прямо. По дороге забыл, зачем пришел, коридор был длинный. Шел, как в музее, разглядывая экспонаты и тщетно пытаясь запомнить, что видел, будто ему предстояло сдать на положительную оценку сочинение. Было такое в школе.
«Еще и жить здесь?! Не-ет…»
Стал, как дурак, посреди гостиной. На полу лежал огромный ковер, он стал прямо на этот ковер. И что дальше? Привратница исчезла. Сделал шаг вперед: на ковре остался рубчик из грязи и пара мелких камешков. Он отступил и замер.
– Здравствуйте.
Он обернулся и тут же невольно опустил глаза: перед ним стояла красавица. Больше он ничего не разглядел, никаких подробностей. Кажется, она была брюнетка. Обычно мужчина стесняется рассматривать красивых женщин, если только на нем не солнцезащитные очки. Глянул – и все. Ослеп. Какие тут нужны подробности? Красавица – и все. Неважно, что у нее на подбородке прыщик, а шея коротка. Быть может, и глаза маленькие, а нос слишком длинный. Хотя она, возможно, только об этом и думает, красавицам свойственно зацикливаться на ерунде. Они постоянно думают о своем недостатке, который никто просто-напросто не замечает, и переживают, ну сил нет! Впрочем, это делает их еще прекраснее.