– Нет уж, ты, Дуняша, постарайся! – Василиса подмигнула оробевшей служанке. – Я видела, как ты подружку свою на смотрины снаряжала, как ты ей угольком брови чернила, свеклой румянец рисовала. Нешто мне не поможешь?
Дуняша с готовностью заулыбалась:
– Уж я-то расстараюсь!
Царевна с надеждой взглянула на нее:
– Я очень на это рассчитываю, Дуняша. Очень!
Никто в тереме не мог представить, что за тоска терзает Василису. Чародейка, лишенная силы, металась в своих покоях пойманным в капкан зверем. После исчезновения Василисы безутешные царь с царицей озаботились судьбой Других своих четырех дочерей. Почувствовав свою уязвимость перед чародейством и считая виновником похищения Кощея, они взяли в терем кудесницу, первым делом поручив ей обезопасить царский двор от всякой волшбы. Обойдя весь царский двор, от хозяйственных погребов до самой крыши терема, Агриппина заверила, что никакой Кощей не сможет причинить вреда царской семье. Заговор наведен так, что, входя в ворота царского терема, любой чародей теряет свои силы. Исключение – сама Агриппина которая в случае необходимости придет на помощь царской семье.
Царь с царицей по-прежнему не подозревали, что их пропавшая дочь – чародейка, и даже представить не могли в какую ловушку ее загнали. Василиса же, не ведавшая о коварном заклинании Агриппины, сама ступила в капкан.
…Златоград встретил ее раскаленным, что жар из печи, летним зноем, многоголосым шумом ярмарки, ароматами свежей медовухи и спелых яблок с торговых рядов, скрипом телег, груженных товарами, окриками возниц, веселыми разговорами хозяек об удачных покупках. Василиса стояла на мостовой, оглушенная запахами и звуками. После хрустальной тишины леса, в котором она провела три года, родной город показался чужим и непривычным.
– Что растопырился посередь дороги, деревня? – гаркнул какой-то мужик, чуть не сбив с ног.
Василиса опомнилась, с трудом сдержала улыбку. Маскарад удался: ее принимают за деревенского дурачка. Тем лучше! Неузнанная царевна поправила котомку за плечом и зашагала к ярмарке. В дни торговли царица, в сопровождении боярских жен, всегда посещала ювелирные ряды. Конечно, можно было вызвать купцов в терем, но царице нравилась шумная атмосфера ярмарки, с ее зазывными криками торговцев, с торгом до хрипоты, с переливами балалаек и с рассказами заезжих странников. А народ всегда с ликованием приветствовал свою царицу, щедро раздающую монеты направо и налево. Василиса только взглянет на матушку одним глазком, потолкается между рядов, послушает, о чем судачит толпа, разузнает вести из царского терема – и обратно, в лесную избушку.
Матушка появилась ближе к вечеру, когда спала дневная жара, солнце приглушило свой нестерпимо яркий свет и окрасило Златоград розовым цветом, а летний ветерок скользнул между людной толпы, растрепав мягкие кудри малышни, взметнув яркие косынки на их мамках и рассыпав зерно на продуктовых лотках. К тому времени Василиса уже успела узнать, что виновником ее исчезновения по-прежнему считают Кощея. Доблестный Чернослав из злодея душу вытряс, но Василисы в замке не нашел и вернулся несолоно хлебавши.
– И что же, Кощей мертв? – не удержалась от возгласа ряженая царевна.
– Живехонек, – с возмущением поведала словоохотливая кумушка, придирчиво перебиравшая отборные груши на возу в надежде найти изъян на спелых бочках и сбить цену. – Злодей-то бессмертным оказался!
Василиса насмешливо хмыкнула, оценив хитрую ложь бывшего жениха, и, расплатившись за грушу, вонзила зубки в сочную медовую мякоть. Она узнала все, что хотела. В следующий миг она смешалась с толпой, оставив бойкую кумушку пререкаться с торговцем.
Потолкавшись меж рядов, Василиса также узнала, что в родительском тереме все спокойно, сестрица Светлана стала царицей в Тридевятом царстве и воспитывает двух сыновей, а младшая, Злата, диво как расцвела. И дня не проходит, чтобы очередной заморский королевич или видный боярский сын не попросил ее руки. Встревожили Василису слова про какую-то Агриппину, которая заправляет в царском тереме, но дослушать не пришлось – народ заволновался при виде царицы, кумушки тут же принялись обсуждать ее наряд, а Василиса стала пробираться поближе, то и дело вытягивая шею, чтобы как следует разглядеть родную матушку.
Ей повезло – пробилась в самый первый ряд. Сердце колотилось пойманной в кулачок синицей, глаза с жадностью впитывали каждую родную черточку, каждую незнакомую морщинку на любимом лице, каждый непривычный жест. Царица шла между расступившимися людьми белой лебедью – подняв голову, расправив спину, вот только крыльев за спиной у нее больше не было. У Василисы перехватило дыхание от тревожного открытия. Никто из собравшихся на ярмарке не замечал этой перемены, никто не видел слегка опущенных плеч царицы, ее надломленной осанки. Подобное заметно лишь дочери, знающей свою мать до мельчайшей черточки, до едва уловимого движения. Раньше царица парила, сейчас она шла по земле, подметая подолом своего роскошного платья дорожную пыль. Сердце Василисы ныло: «Ты виновата. Твой побег – это паутинка морщин на белом лбу матери, твой побег – это тонкая серебристая нитка в черной косе, твой побег – это затаившаяся печаль в глазах, твой побег – это выцветшая синева очей, смытая горючими слезами».
Матушка подошла совсем близко, еще шаг – и можно дотронуться рукой. Так близко, так мучительно далеко. Василиса застыла, чтобы не выдать себя. Толпа колыхалась, выкрикивая пожелания добра и процветания царице. Еще шаг, сравнялась… Сердце замерло в груди – матушка глянула прямо в глаза. Рука против воли метнулась к ней, чтобы ощутить тепло материнских рук. Но ладонь обожгло льдом серебра. Царица прошла мимо, едва взглянув на чумазого оборванца. Василиса мутным от слез взглядом смотрела на серебряную монетку в руке. Серебряная монетка за серебряную ниточку в волосах.
– Вот повезло-то! – завистливо взвизгнул кто-то над ухом. – Царица-то расщедрилась!
Василису толкнули под локоть, но она успела крепко сжать монетку в ладошке и что было сил рванула вглубь толпы, ругая себя за минутную слабость. В тот момент, когда мать взглянула на нее, Василиса позабыла обо всем на свете – об обещании, данном Бабе-яге, об осиротевших без нее коте и избушке, о необходимости вернуться в лес. На миг захотелось, чтобы матушка узнала, прижала к сердцу и никуда не отпустила. Серебряная монетка, подарок царицы бедняку, отрезвила, как кадка ледяной воды. Ничего уже не изменить. Ни седины в волосах царицы, ни судьбы, которую Василиса выбрала по доброй воле. Узнай ее мать – и случилось бы непоправимое. Страшно даже представить себе, что бы тогда случилось!
Толпа выплюнула ее к одежной лавке, возле которой скучала нарядная торговка. Та встрепенулась, но, увидев чумазого голодранца, мигом потеряла к нему интерес. Голодранец же с перекошенным лицом таращился в висящее на лотке зеркало и прижимал к сердцу сжатую в кулак ладонь.
– Ишь уставился! – насторожилась торговка. – А ну топай отсюдова, голь перекатная!
Нищий выложил на стол серебряный кругляшок и тонким голосом пропищал:
– Мне рубаху и юбку.
Торговка с недоверием покрутила монету, за которую можно было бы скупить половину ее лавки.
– Для матушки, – торопливо уточнил парень.
Монета исчезла в кармане торговки, женщина одобрительно кивнула:
– Подберу самое лучшее. – И достала из-под лавки самую дешевую рубаху из грубой ткани и ношеную юбку. Все вместе – не дороже медного гроша.
Встреча с матушкой на ярмарке не утолила тоску по родным, еще больше разбередила душу. Выбравшись из толпы, взглянув на свое чумазое лицо в отражении зеркала, Василиса горько усмехнулась. Обман удался – ее не узнала даже мать. Но если раньше Василиса думала взглянуть на матушку на ярмарке и сразу покинуть город, сейчас ей захотелось попасть в терем. Если повезет, полюбоваться на матушку подольше, повидать батюшку и сестер.
План Василисы был безупречным: попасть на царский двор, переодевшись нищенкой-странницей, поглядеть издали на родных. Ее одежда не вызывала ни малейших сомнений – она выменяла ее у настоящей нищенки, отдав за лохмотья одежду, купленную в лавке, и таким образом успокоив свою совесть тем, что милостыня царицы помогла той, кто в этом по-настоящему нуждался. Поморщившись, Василиса быстро пробежалась пальцами по ветхой ткани – нищенка была самой настоящей, лохмотья кишели насекомыми. Простенькое заклинание очистило ткань, но оставило запах – Василиса позаботилась о том, чтобы даже верный Полкан не признал в нищенке, забредшей на царский двор, пропавшую царевну.
Изображать старушку Василисе было не впервой. К сожалению, под рукой не оказалось кудесника-кота, умевшего лепить носы из хлебного мякиша, и устрашающей волчьей челюсти, меняющей лицо до неузнаваемости. Но несколько заклинаний морока решили проблему: глянув в колодец на пути к терему, Василиса осталась довольна. Из отражения в воде на нее смотрела сморщенная старуха с гнилыми зубами и больными глазами. В таком виде не страшно и в тереме появиться!
Однако на царский двор надо было еще попасть. Страж на воротах был неумолим и ни за что не хотел пускать нищую старуху, а когда Василиса проявила настойчивость – едва не отдубасил. От тумаков спасла возвращавшаяся с ярмарки Дуняша. Василиса сперва отпрянула в сторону: молодой и важный страж на воротах не был ей знаком, с Дуняшей же они были неразлучны с детских лет. Но девушка взглянула на нее с жалостью и с брезгливостью, как на шелудивого пса, и Василиса воспрянула духом – приблизилась к служанке, умоляя накормить бедную старуху. Сердобольная Дуняша кивнула, на стража прикрикнула и первой вошла в ворота. Василиса засеменила следом.
А потом Дуняша обернулась и переменилась в лице, закричала, бросилась ей в ноги. Василиса испуганно метнулась к воротам, но те уже захлопнулись, словно дверца птичьей клетки. Все вокруг забегали, двор наполнился криками и рыданиями, ее обступили, на разные голоса повторяли ее имя – с недоверием, с радостью. Не понимая, почему ее морок развеялся, Василиса отчаянно пыталась скрыться, лихорадочно пробуя заклинания. То пыталась сделаться невидимой, то хотела отвести всем глаза, то вспомнила о старом проверенном заклятии сна, которое помогло ей бежать три года назад. А потом дворню как ветром сдуло, и она увидела мать, летящую к ней. У матери снова были крылья, и мокрые от счастья глаза сияли синевой…
Потом были тепло объятий, от сладости которых, казалось, разорвется сердце, жар бани, окутавший тело истомой, дрожащие от волнения пальцы Дуняши, наряжавшие вернувшуюся царевну в новое платье сестры, и нервозность, завладевшая всем теремом. Беспокойно крутился деревянный петушок на крыше терема, когда Василиса возвращалась из бани. Тревожно переглядывалась дворня, провожая царевну взглядом. Взволнованно шептались бояре, гостившие у царя, но не приглашенные к столу, за которым в тот вечер собралась только царская семья.
Батюшка в замешательстве поглаживал бороду. Не скрывая радости по случаю возвращения старшей дочери живой и невредимой, он в то же время с беспокойством ждал рассказа Василисы, от которого зависело ее будущее. Матушка не отрывала затуманенного слезами взгляда, никак не могла наглядеться на дочь, поверить в ее возвращение. Повзрослевшие и расцветшие сестры глядели на старшую с жалостью. Где бы та ни была все это время, ясно одно – замуж ей теперь не выйти, всю жизнь одной куковать, бедняжке. Василиса молчала, мучительно гадая, что ей соврать родным.
– Ну сказывай, дочка, – нарушил тишину властный голос отца.
Василиса вздохнула – как лгать матушке с батюшкой? Ясно же, чего от нее ждут – рассказа о жизни в замке Кощеевом. Сама она эту кашу заварила, сама Чернослава по ложному следу пустила. Но как теперь в глаза родителям смотреть, как лгать о том, чего не было? Не по сердцу это Василисе, не сможет она…
– И рассказывать-то нечего, – тихо промолвила она. – Сомкнула глаза в своей горнице, открыла – стою посреди двора. Вместо платья на мне лохмотья, дворня взволнованно переговаривается, все на меня указывают. Батюшка, – Василиса подняла глаза на царя, – кто же надо мной так пошутил-то?
Отец горестно сдвинул брови:
– Пошутил?!
Мать схватилась за сердце, запричитала:
– Три весны минуло с тех пор.
Младшая из царевен, Злата, ахнула:
– Так ты ничего не помнишь?
– Три весны? – будто бы завороженная повторила Василиса. – Меня не было три весны?
Они поверили. Да и как не поверить родной дочери? Уж лучше быть в неведении, чем знать страшную правду, к которой они приготовились. Злата усомнилась в словах сестры, но о своих подозрениях помалкивала.
По знаку царицы сноровистые служанки быстро уставили стол вкуснейшими яствами: расстегаями с рыбой, пирогами с капустой и мясом, жареными перепелами, курицей с кашей, стерляжьей ухой. Сперва ели молча, потом царица, одолев неловкость, завела речь о событиях, которые пропустила Василиса, за ней подключились к рассказу и батюшка с сестрицами. Разомлев от вкуснейшей еды, от близости родных, Василиса жадно вглядывалась в их лица и вслушивалась в их голоса, складывая в шкатулку памяти и каждое словечко, и отеческую улыбку, и ласку материнского взгляда, и багрянец румянца на щеках сестер. Завтра она унесет их с собой, в лесную глушь, под крышу избушки на курьих ножках. Сегодня что-то пошло не так, она раскрыла себя, и ее волшба временно не действует. Родные думают, что она вернулась навсегда, но тому не бывать. Уже сегодня ночью или завтра на заре, как только чары снова станут ей подвластны, Василиса исчезнет из царского терема. Уже навсегда. Чтобы больше никогда не возвращаться в Златоград, не терзать душу ни себе, ни близким. Чтобы служить людям, чтобы продолжать дело Бабы-яги.
Прежде чем подняться в свою горницу, Василиса крепко, в последний раз, обняла и расцеловала всех родных. Прижалась щекой к жесткой бороде отца. Впитала тепло материнских рук. Вдохнула ромашковый аромат волос любимой сестрицы, Златы.
– Увидимся утром, доченька, – шепнула царица, с неохотой выпуская ее из объятий.
Василиса кивнула, с трудом сдерживая слезы. К утру ее здесь уже не будет. А в волосах матери появятся новые серебряные ниточки, и новые морщинки оплетут родные глаза.
– Спи спокойно, дочка, – пожелал батюшка.
– Спокойной ночи, батюшка, – тихо ответила Василиса.
Батюшка почувствовал ее тоску, еще раз обнял крепко-крепко и успокаивающе, как в детстве, погладил по голове:
– Ничего не бойся. Тебя больше никто не тронет. Терем надежно защищен от любого чародейства.
Василиса покачнулась и ошеломленно подняла глаза. Взгляд батюшки лучился добротой и заботой. Только почему-то Василисе стало нечем дышать.
Весь следующий день она металась по терему пойманным зверем. Все не хотела верить в собственное бессилие, все пыталась превозмочь запретные чары. Царь с царицей по-прежнему не подозревали, что их дочь – чародейка, и даже представить не могли, в какую ловушку ее загнали. Прислуга шепотком переговаривалась, что царевна сама не своя. Кто-то даже предположил, что царевну подменили. Но Дуняша мигом пресекла слухи, сообщив об отличительном знаке Василисы – родинке на плече.
А наутро пришла беда: объявился посланник Чернослава. Узнав о возвращении Василисы, жених собрался посетить царские хоромы. «Приехал бы сам, – объяснял гонец, – да он сейчас на другом конце Лукоморья, с чудом-юдом поганым бьется».
– Вот счастье-то, – ликовала царица.
– Да погоди раньше времени радоваться, – предостерегал от разочарования царь. – Поглядим сперва, что скажет, как Василису встретит.