В своих «Записках» Екатерина приводит множество фактов, убеждающих, что причиной этих странных отношений был Петр. Он был ребенком, а не пылким юношей.
Великий князь ложился после ужина, и как только мы были в постели, Крузе запирала дверь на ключ, и тогда великий князь играл до часу или двух ночи; волей-неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении, как и Крузе. Часто я над этим смеялась, но еще чаще меня это изводило и беспокоило, так как вся кровать была покрыта куклами и игрушками, иногда очень тяжелыми…
Едва ли найдется много женщин, способных выдержать такое. Екатерина терпит. Поначалу не вполне понимает, что происходит. Она ведь, как и муж, тоже совсем ребенок. Потом, после того, как ее муж станет волочиться буквально за каждой юбкой и страстно описывать жене прелести очередной своей избранницы, она начнет винить себя: недаром же матушка с детства уверяла ее, что она некрасива и ей трудно будет подыскать мужа. И она робко попытается проверить, как действуют ее чары на других молодых людей. Убеждается: действуют.
Пример тому – братья Чернышевы. В связи с одним из них, Андреем, ее подозревают, подвергают допросам, но, так и не добившись признания, начинают обвинять в близости со вторым братом, Захаром. Она упорно утверждает, что отношения с Чернышевыми – невинная дружба. Они столь же упорно это подтверждают. Ей не верят. Не верят современники. Это понятно: нравы при дворе Елизаветы Петровны весьма свободные, трудно представить, чтобы молодая женщина, которую игнорирует муж, обошлась без любовника.
Не верят и те, кто тщательно изучал ее жизнь (почему-то с особым пристрастием – интимную, а не жизнь души, не взгляды, даже не дела) в течение двух веков, прошедших после ее смерти. Почему не верят – понять затруднительно. Одно дело, если бы она была вообще склонна скрывать свои увлечения. Но ведь она вполне откровенно рассказывает о романах и с Салтыковым, и с Понятовским (пока речь только о любовниках, а не о фаворитах, отношения с которыми она не только не скрывала, но подчеркнуто демонстрировала). Почему же ее вдруг одолевает стыдливая скрытность, когда дело касается Чернышевых? Я убеждена: она говорила правду. В то время, когда она флиртовала с братьями (да, флиртовала, кокетничала и этого-то не скрывала), она еще не была готова к физической измене мужу. Она вообще в интимных отношениях еще ничего не понимала.
Более того, она заверяла: «Если бы великий князь пожелал быть любимым, то относительно меня это вовсе было нетрудно; я от природы была наклонна и привычна к исполнению своих обязанностей». И в этом ей тоже нельзя не поверить, если вспомнить, какое воспитание получали немецкие принцессы, которых от рождения готовили в послушные жены маленьких или больших, но монархов.
Бестужев, составляя инструкции для будущей гувернантки Екатерины, требует (в целях скорейшего обеспечения престолонаследия!):
Великой княгине должно быть предложено применяться более покорно, чем прежде, ко вкусам своего мужа, казаться услужливой, приятной, влюбленной, пылкой даже в случае надобности, употреблять, наконец, все свои посильные средства, чтобы добиться нежности своего супруга и выполнить свой долг.
Но мудрый канцлер, понявший, что она может только казаться влюбленной, а вовсе не любить своего малопривлекательного супруга, глубоко заблуждается, советуя ей «употреблять все посильные средства». Он не понимает, что эта девочка просто еще не знает таких средств – она ребенок. Опытный человек должен бы понять: чем давать девочке невыполнимые советы, лучше разобраться в истинных причинах поведения великого князя. А, как стало известно почти через полтора столетия после описываемых событий (узкому кругу было известно с самого начала), причина была, причем самая заурядная: заболевание, вернее порок развития, именуемый фимозом, достаточно часто встречающийся и легко устранимый.
В 1758 году один из руководителей международного ведомства Франции Шампо писал своему посланнику в Петербурге маркизу Опиталю:
Великий князь, не подозревая этого, был неспособен иметь детей от препятствия, устраняемого у восточных народов обрезанием, но которое он считал неизлечимым. Великая княгиня, которой он опротивел, и не чувствующая еще потребности иметь наследников, не очень огорчалась этим злоключением…
Вторил ему и другой дипломат, посланник Кастера:
Стыд этого несчастья, которое его удручало, был таков, что он не имел даже храбрости признаться в нем. А великой княгине, принимавшей его ласки лишь с отвращением и опытной не более его, и в голову не приходило ни утешить его, ни заставить искать средства, которые возвратили бы великого князя в ее объятия.
«Опротивел», «отвращение» – эти слова, написанные людьми осведомленными, наблюдательными, но не самыми близкими к великокняжескому семейству, свидетельствуют о том, что отношения между супругами не были тайной. А это значит, что немало молодых искателей приключений могли пытаться заслужить расположение Екатерины. В самом деле, не может же молодая женщина в течение стольких лет оставаться одна!
Как утверждает молва и подтверждает сама Екатерина, «победителем» оказался Сергей Салтыков, камергер великокняжеского двора, принадлежавший к одному из самых знатных семейств России. По словам Екатерины, он был «прекрасен, как день». Трудно сказать, как далеко зашли их отношения к тому моменту, когда Елизавете Петровне, озабоченной тем, что великая княгиня никак не может родить наследника, доложили, что напрасно она надеется на появление внука: супружеских отношений между Петром и Екатериной не существует. И это несмотря на то, что по ее приказу они каждую ночь проводят в общей постели! Императрица в отчаянии. Ей нужен наследник! Настоящий, а не этот голштинский урод! Она умоляет Бестужева что-нибудь придумать.
Поговорить с Екатериной на столь щекотливую тему канцлер поручает Чоглоковой, преданной ему хранительнице как добродетели великой княгини, так и чести великого князя. В свете этой миссии, которую Чоглокова старательно выполняла уже не первый год, ее разговор с великой княгиней выглядит особенно пикантно. Высоконравственная дама объяснила своей подопечной, что бывают случаи, когда государственные причины обязывают отрешиться от личных соображений, даже от законного и в любых других случаях похвального желания супруги оставаться верной своему мужу. Тем более, если муж оказывается неспособным обеспечить престолонаследие, а значит, и спокойствие государства.
В заключение Чоглокова прямо потребовала сделать выбор между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным (что было весьма гуманно: предлагали не кого попало, а молодых людей, с которыми великая княгиня была дружна). Чоглокова была уверена, что Екатерина выберет Нарышкина. Та запротестовала. «Тогда пусть будет другой!» Екатерина промолчала.
Итак, выбор сделан. Теперь Бестужев может поговорить с избранником. Салтыков понял его с полуслова. Самое распространенное мнение, будто задолго до этих разговоров он уже состоял в «преступной» связи с великой княгиней, будто (какое счастливое совпадение!) как раз в это время Екатерина почувствовала первые признаки беременности. Нужно было срочно заставить Петра Федоровича вступить наконец в близкие отношения со своей законной женой и тем самым скрыть истину.
Салтыков, по словам самой Екатерины, был «настоящий демон интриги». Он немедленно взялся за дело. Как? Об этом рассказывает господин Шампо:
Салтыков тотчас же стал придумывать способ убедить великого князя сделать все, что было нужно, чтобы иметь наследников. Он разъяснил ему политические причины, которые должны бы были его к тому побудить. Он также описал ему и совсем новое ощущение наслаждения и добился того, что тот стал колебаться. В тот же день Салтыков устроил ужин, пригласив на него всех лиц, которых великий князь охотно видал, и в веселую минуту все обступили великого князя и просили его согласиться на их просьбы. Тут же привели хирурга – и в одну минуту операция была сделана и отлично удалась. Салтыков получил по этому случаю от императрицы великолепный брильянт.
Здесь возникают весьма серьезные противоречия между источниками информации, которыми мы располагаем. Казалось бы, Елизавета сама санкционировала связь невестки с Салтыковым: ей нужен наследник! Любой ценой! «Записки» Екатерины это косвенно подтверждают: немыслимо вообразить, что Чоглокова без повеления императрицы решилась бы сделать великой княгине столь рискованное предложение. Значит, Елизавета знает, что ее распоряжение выполнено: Екатерина вступила в незаконную связь с Сергеем Салтыковым. Так почему же самым резким тоном требует, чтобы, как только великий князь выздоровеет настолько, чтобы жить со своей женой, ей предъявили доказательства того состояния, в котором великая княгиня должна была оставаться до сего времени? Что это, демонстрация, рассчитанная на публику, которая должна быть уверена: великая княгиня невинна; будущий ребенок, без всякого сомнения, – отпрыск Петра Федоровича? Или все, рассказанное Екатериной про разговор с Чоглоковой, который был не чем иным, как лишь слегка замаскированным сводничеством, – ложь? Но зачем ей было лгать? Для спасения собственной репутации? Но это ее никогда особенно не заботило. Более того, в «Записках» она вполне определенно намекает, что отцом ребенка был Салтыков. Непонятно, тем более что доказательство невинности великой княгини Елизавета получила.
Свидетельствует Шампо:
Между тем наступило то время, когда великий князь мог жить с великой княгиней. И так как, будучи задет словами императрицы, он пожелал удовлетворить ее любопытство в интересовавших ее обстоятельствах – и утром после брачной ночи отослал государыне в собственноручно запечатанном ларце доказательства благоразумия великой княгини, которые Елизавета желала видеть (понятно, что речь идет о каплях крови на простыне. – И. С.).
Способы получить такие доказательства женщины знали с древности, обмануть совершенно неопытного в этом отношении Петра Федоровича было нетрудно, тем более что он наверняка поверил в невинность супруги, иначе, учитывая их, мягко говоря, не слишком нежные отношения, не стал бы выгораживать ее перед тетушкой. Но ведь можно предположить и другое: доказательства были подлинными, до той ночи интимных отношений с другими мужчинами у Екатерины не было. Загадка.
К слову сказать, многие писавшие о Екатерине обвиняют ее в том, что она в своих «Записках» злонамеренно исказила светлый образ своего супруга, изобразив его виновником их неудавшегося брака и тем самым оправдывая его незаконное свержение и убийство. Главная «улика» против Екатерины – противоречия в ее рассказах о Петре. Мол, то она рисует его импотентом, то – ловеласом, не пропускающим ни одной юбки. Из этого противоречия (мнимого!) следует вывод: и то и другое – ложь. Трудно допустить, что историки не знают о заболевании Петра и о его излечении: сведения эти с последней четверти XIX в. были вполне доступны исследователям. Просто эту информацию игнорируют. Если ее учитывать, все написанное Екатериной получает подтверждение: до обрезания Петр – импотент, после – ловелас (наверстывает упущенное). Значит, если главный аргумент сомневающихся в правдивости «Записок» ложен, воспоминаниям Екатерины все же можно доверять?
Но вернусь к году 1754, десятому году пребывания бывшей Ангальт-Цербстской принцессы на русской земле. Наконец-то она после долгих злоключений родила сына, будущего наследника российского престола. Этот день мог быть счастливым, каким он и становится для большинства женщин. Но ее лишили этого счастья. Потом большинство исследователей будут вскользь отмечать (сочувствуя бедному Павлу), что у нее не было развито материнское чувство. Неудивительно. Роды были очень тяжелыми. Но это материнских чувств обычно не убивает. Дело в другом. Как только новорожденного обмыли, присутствовавшая при родах Елизавета унесла мальчика к себе и показала его матери только через шесть недель, и то всего на несколько минут. Екатерину лишили самого первого, рождающего взаимную любовь, контакта с сыном, что не могло не подействовать на ее психику, как бы она ни гордилась тем, что нервы у нее железные.
Самое страшное началось после того, как императрица покинула комнату роженицы. За Елизаветой последовали все. Молодая мать осталась одна. Никто не принес ей даже стакана воды. За стенкой пировал «счастливый отец». Она слышала пьяные крики, пыталась позвать на помощь. Никто не отозвался. Не слышали или ждали, когда она умрет? Тайком заглянула искренне любившая Екатерину Владиславова. Воды не подала, на просьбу перенести ее в спальню из комнаты, в которой гулял жуткий сквозняк, ответила шепотом, приложив палец к губам: «Не велено». Екатерина должна была умереть: сделала свое дело, родила желанного наследника – больше не нужна. Она очень хорошо поняла это в те дни, когда была между жизнью и смертью. И никогда не забыла. Об этом не мешало бы помнить и тем, кто обвиняет ее в жестоком отношении к мужу.