Сумки были тяжеленными, особенно та, что дал Митя, с гостинцами для тетки. Если судить по физической усталости, то Надежда отмахала уже километров десять, не меньше.
– Нет, так не пойдет! – сказала она вслух и решительно плюхнула сумки прямо на дорогу. – Что такое километр? Тысяча метров. В метре сто сантиметров, а мой шаг составляет примерно шестьдесят сантиметров, стало быть…
От жары и усталости никак невозможно было в уме тысячу умножить на сто и поделить на шестьдесят. Надежда подобрала прутик и занялась письменными вычислениями прямо на дороге. Получилось, что в километре примерно тысяча шестьсот шестьдесят ее шагов.
– Замечательно, – вздохнула Надежда, – знала бы – считала шаги. И время не засекла, когда через канаву перебиралась.
И когда она окончательно приуныла, послышался шум мотора, и возле нее остановился мотоцикл с коляской. Управлял мотоциклом крепкий красномордый дядька в клетчатой рубашке. Рукава рубашки были закатаны, и видно было, как под кожей, покрытой светлыми волосками, перекатываются мускулы.
– Здрассте! – крикнул дядька, перекрывая шум мотора. – Вы не на хутор идете?
– На хутор, – осторожно ответила Надежда, – а что?
– К Аглае Васильевне? – обрадовался дядька. – Ну так садитесь, подвезу!
– А вы вообще-то кто? – Надежда решила отбросить хорошие манеры, потому что ее очень впечатлили дядькины руки – большие, с лопатообразными ладонями и квадратными ногтями. Лес кругом, никто на помощь не придет, если что…
– А я вообще-то местный участковый, Черенков Николай Иванович, – посуровел дядька, – просили вас встретить и до места довезти. Желаете с документами ознакомиться?
– Да ладно, так поверю… – застеснялась Надежда Николаевна, подхватив сумки.
Участковый в это время внимательно рассматривал ее вычисления на дороге, хмыкнул и подсадил Надежду в коляску. Сумку пришлось пристроить перед собой, так что когда Надежда сумела что-то разглядеть, оказалось, что они едут совсем не туда. Не было просеки, и овражка тоже не было, был довольно широкий проселок, и поле, вдали виднелись какие-то подозрительные строения. Надежда забеспокоилась, что зря она не посмотрела в удостоверение, потом решила, что сейчас любой документ можно подделать, простой человек с ходу не определит.
– Там мотоцикл не пройдет! – крикнул участковый, повернув голову. – Мы в обход!
У Надежды отлегло от сердца.
И правда, вскоре свернули на другую дорогу, поуже, потом мотоцикл запрыгал по корням и кочкам, и вот среди леса показался большой дом с зелеными ставнями.
Николай Иванович высадил Надежду перед калиткой. Сам он вкатил мотоцикл в широко распахнутые ворота, которые вели, собственно, к тому же дому. Дом был большой, старый и несуразный, как помесь бульдога с носорогом. Видно было, что на протяжении его долгой жизни к этому дому много раз пристраивали какие-то терраски, крылечки и верандочки, а то и просто чуланчики. Трудно даже было сказать, сколько в этом доме этажей – с одной стороны вроде бы два, с другой – полтора, а с самого краю и вовсе один. Входа было два – один в левом крыле, куда направлялся Николай Иванович, второй – справа, напротив той калитки, в которую вошла Надежда.
От калитки к крытому крыльцу вела едва заметная тропинка, проложенная среди густой высокой травы. Поскольку другого пути видно не было, Надежда Николаевна решительно зашагала по этой тропинке. Попутно она оглядывалась по сторонам, изучая место своего временного заточения.
К несуразному дому примыкал такой же несуразный участок. Большая его часть заросла, как уже сказано, высокой травой, бурьяном и лопухами. Лопухи были знатные – каждый лист со слоновье ухо.
Среди этих зарослей кое-где проглядывали захиревшие кусты черной и красной смородины, явно проигрывавшие лопухам битву за место под солнцем, да несколько кривых хилых яблонь, прежде знавших лучшие времена. Между двумя яблонями была натянута веревка с сохнущим бельем.
Зато вокруг участка возвышались могучие ели с освещенными солнцем верхушками. Дальше простирался темный бескрайний лес – тот самый, где, по словам Мити, было полным-полно грибов и ягод.
«Однако в одиночку в такой лес идти страшновато, – подумала Надежда, – заплутать в нем ничего не стоит…»
– Здравствуй, милая! – донесся до нее с крылечка жизнерадостный голос. – Как доехала?
Надежда повернулась на голос и разглядела крупную внушительную старуху, которая сидела на крыльце в массивном деревянном кресле с высокой прямой спинкой. Старуха и сама была высокая и прямая – по крайней мере в сидячем положении.
– Здравствуйте, Аглая Васильевна! – отозвалась Надежда и подумала, что Митина тетка, по первому впечатлению, вроде бы не в маразме и даже вполне контактна.
– Как детки? – продолжала хозяйка. – Как Витенька?
– Какие детки? – опешила Надежда. – Какой Витенька?
– Ты ведь Таня? – Старуха приложила руку козырьком и вгляделась в гостью. – Или ты Маша?
– Я Надя, – сообщила Надежда Николаевна, резко меняя суждение о вменяемости старухи. – Меня прислал Митя… я у вас поживу… буду вам помогать…
– А, ты не Маша? – сообразила старуха. – Я знаю, ты Клава! Здравствуй, Клавочка!
– Я не Клава! – Надежда повысила голос: – И не Маша, и не Таня. Я Надя! Надежда!
– Заходи, Клавочка, сейчас будем чай пить! – пригласила ее Аглая Васильевна. – С сушками!
– Все равно ты ее не переубедишь, – раздался сбоку женский голос, – у нее все Клавы. Меня она тоже Клавой зовет.
Надежда обернулась и увидела румяную женщину лет сорока или около того, в длинной цветастой турецкой юбке и зеленой трикотажной кофте, обтягивающей внушительный бюст. Судя по всему, эта особа приоделась по случаю приезда Николая Ивановича, который умывался возле второго входа в дом, плеская на себя воду из умывальника и радостно фыркая.
– Я Люся вообще-то, – сообщила женщина. – Это я за ней приглядывала, да, видишь, ногу сломала…
Только сейчас Надежда разглядела, что ее собеседница опирается на металлический костылик, а из-под юбки выглядывает запеленутая в гипс нога. Собственно, стало понятно и назначение такой длинной юбки – она прикрывала следы временного увечья.
Надежда поймала выразительный взгляд Люськи, брошенный на мужчину возле умывальника, и все поняла. Да и что тут хитрого-то, все ясно…
– Так-то я хожу нормально, но со старухой управляться не могу, – с сожалением сообщила Люся, которая, видимо, лишилась дополнительного заработка. – Если чего понадобится, ты у меня спрашивай. Помогу по-соседски…
Тут ее окликнул Николай Иванович, и Люся, несмотря на перелом, упорхнула удивительно проворно.
А Надежда Николаевна поднялась на крыльцо, с облегчением поставила на пол сумку и пригляделась к старухе.
Аглая Васильевна явно знала лучшие дни.
Она была одета в аккуратную темно-синюю кофту, на лацкане которой блестел какой-то памятный значок. Тяжелые морщинистые руки лежали на подлокотниках кресла так, словно это был королевский трон. Седые волосы коротко подстрижены, сбоку в них была воткнута старомодная черепаховая гребенка.
– Давай чай пить, Клавочка! – объявила старуха и величественным жестом указала на свободный стул.
– Наверное, его сначала нужно приготовить, – предположила Надежда, – где у вас чайник?
– Чайник? – Старуха удивленно захлопала глазами. – И правда, где же у меня чайник?
Прошел день. Надежда понемногу осваивалась на новом месте. На хуторе, кроме жилища старухи и Люськи, было еще два дома. Один стоял напротив, окна в нем были заколочены, поскольку пожилая хозяйка умерла три года назад, а ее наследники, по Люськиным словам, заломили за дом такую цену, что простые люди и не смотрели в ту сторону, а богатым подавай дом каменный, да чтоб вокруг были такие же, как они, богатеи, и дорога непременно асфальтовая, а по такой грунтовке, как здесь, их машины импортные не пройдут.
Второй дом был окружен высокими густыми кустами, из-за которых едва проглядывала темная, крытая ржавым железом крыша с мрачной кирпичной трубой да виднелось одно подслеповатое окошко. От этого дома веяло каким-то мраком и унынием, так по крайней мере показалось Надежде. А еще ей показалось, что в том единственном окне, которое выглядывало сквозь разросшиеся кусты, мелькнуло мужское лицо – такое же мрачное, как сам дом.
И наконец, в том доме, где предстояло провести какое-то время Надежде, в доме с зелеными ставнями, поделенном на две половины, жили Аглая Васильевна и Люська – бедовая бабенка, как сейчас говорят, без определенных занятий, а также Люськин песик непонятной породы по имени Шарик. Люська была внешне ничего себе, только глаза уж слишком блестели по вечерам. К Люське довольно часто захаживал участковый Николай Иванович, за два дня Надежда видела его едва ли не пять раз.
Старуха Аглая Васильевна вблизи оказалась не так страшна. Лет ей было ни много ни мало, как восемьдесят восемь (Надежда нашла в ящике стола потрепанный паспорт), и, конечно, для такого возраста физически она была еще ничего себе. Вот только с головой… Старуха постоянно путала имена и события, Надежду упорно именовала Клавой, внучатого племянника Митю вообще не помнила. Но очень обрадовалась его гостинцам – в сумке были шоколадные конфеты, сдобное рассыпчатое печенье и мягкий сыр.
Иногда у старухи бывали временные просветления – так, к примеру, она сделала строгий выговор Надежде за то, что та забыла на минуту сковородку на огне и вся изба провоняла горелым маслом. В остальном Аглая Васильевна была доброжелательна и некапризна – ела, что приготовит Надежда, пила удивительно много крепкого чая и самостоятельно занималась собственным туалетом, что, согласитесь, дело немаловажное.
Так что дел у Надежды Николаевны было не так чтобы много. Но она по природе была женщиной любопытной и не привыкла проводить свободное время в гамаке под деревом. В первый же день, как только старуха прилегла отдохнуть после обеда, Надежда обежала ближние окрестности.
У старухи в саду стеной стояли трава и сорняки, у Люськи розовым цветом полыхали флоксы, и за неимением вазона настурции цвели в старом эмалированном тазу. Заколоченный дом встретил Надежду неприветливо, забор прохудился, и она рискнула подойти ближе. Какая-то птица взлетела прямо из-под ног, Надежда даже вскрикнула. Участок тоже зарос травой, а прежде был красивый, потому что опытный глаз Надежды разглядел клумбы и кусты диких роз.
В траве кто-то шуршал, Надежда поскорее дала задний ход.
Люська заглянула, когда пили чай, закусила баранку и принялась болтать. Люди ведрами несут из леса чернику, а она вот из-за ноги на приколе. Грибов хороших пока еще нету, слишком сухо. В поселке ребята передрались по пьяному делу, один даже в больницу попал, Николай протокол составил.
– А кто еще тут на хуторе живет? – вклинилась Надежда, слушать про драку ей было неинтересно.
– Ты в тот дом не ходи, – ответила Люська, – там хозяин дед Семен, он ненормальный. Собаку может запросто спустить, а собака у него – сибирская лайка, не то что мой Шарик, полруки отхватить может.
– А что это он такой злой? – удивилась Надежда.
– А он людей не любит, – Люська махнула рукой, – ни своих, ни чужих. Говорю же – псих!
– Несчастный он человек, – неожиданно здраво заметила старуха, – не всегда таким был, а как сын у него погиб, так и сдвинулся немножко от горя. Ни с кем не общается, а если к нему не навязываться, то не тронет…
– А что с сыном-то случилось? – из вежливости поинтересовалась Надежда.
Но старуха уже занялась крендельком с вареньем и не ответила.
– Вроде это давно было… не то зарезал его кто-то по пьяному делу, не то сам под поезд попал опять же выпимши… – неуверенно пробормотала Люська.
– У тебя все – по пьяному делу! – рассердилась Надежда. – Будто других причин нету!
– Все зло – от пьянства! – с глубоким убеждением сказала Люська и ушла.
Надежда вняла предупреждению и больше не смотрела в сторону дома деда Семена, а занялась окультуриванием участка старухи. Она нашла в сарае старый серп и срезала траву у дома. Ко всеобщему удивлению, под травой обнаружилась клумба с чахлыми лиловыми цветами под названием сапожки. Надежда выполола сорняки и вылила на клумбу несколько ведер воды. Благодарные цветы тут же потянулись к солнцу, а вдохновленная успехом Надежда стала рыскать по участку – авось найдется еще какой не совсем умерший цветок.
О муже и коте Надежда старалась не вспоминать – пусть живут как хотят, а ей и здесь неплохо.
Надежда вынесла столик на улицу и пристроилась мыть посуду в тенечке под елкой. Наверху в ветвях громко затрещала какая-то любопытная птица.
«А все-таки здесь хорошо, – подумала Надежда, споласкивая тарелку. – Воздух, тишина…»
Правда, насчет тишины она немного поторопилась: с Люськиной половины донеслись крики, звон бьющейся посуды… в общем, там явно разразился скандал. Через минуту дверь распахнулась, на крыльцо выкатился Николай в полурасстегнутой рубахе. Лицо его украшала свежая царапина. Застегиваясь на ходу, он тяжело протопал по крыльцу, направляясь к своему мотоциклу. Рядом с Надеждой он притормозил, сплюнул в сердцах и проговорил вполголоса:
– Черт ее разберет, чего ей надо! Только что все было хорошо, и вот на тебе! Не, с такой женщиной жить нельзя, лучше уж с миной противопехотной, она хоть до поры помалкивает! – Он похлопал себя по бокам, раздраженно крякнул и проорал в сторону крыльца: – Люська, так тебя и разэтак, вынеси мою планшетку!
В ту же секунду на крыльце возникла Люська. Лицо ее пылало, как сельсовет на закате, темные волосы были всклокочены, руки уперты в крутые бока.
– Планшетку тебе? – передразнила она участкового. – А задницу подтереть тебе не надо? Пусть тебе лахудра твоя на посылках бегает, корова симментальская! Анфиску свою проси прислуживать, а я тебе в домработницы не нанималась!
– Люся, угомонись! – прикрикнул на нее участковый. – Люди же слышат… нехорошо! Ты мне весь авторитет к чертям собачьим оприходуешь!
– А мне от людей скрывать нечего! – отозвалась Люська. – Я как есть от тебя пострадавшая сторона, а тебе про свой авторитет раньше надо было думать! На, подавись своей планшеткой! – И она швырнула в сторону Николая плоскую кожаную сумку на ремне. Сумка раскрылась в полете и упала на землю между Николаем и Надеждой, ее содержимое высыпалось на пыльную траву. Люська удовлетворенно проследила за последствиями своего броска и скрылась в доме, напоследок громко хлопнув входной дверью.
От этого грохота с вершины огромной ели сорвался ворон и полетел в сторону станции, возмущенно каркая.
– Ну что за баба… – бормотал участковый, собирая бумаги и фотографии. – Это динамит, а не баба… за ее вредность мне молока положены страшные центнеры!
Надежда Николаевна наклонилась, чтобы помочь участковому. Она подняла какие-то разграфленные листки с цифрами, квитанцию с лиловой печатью и черно-белую фотографию.
На этой фотографии был изображен мертвый мужчина, лежащий навзничь на железнодорожной насыпи. На виске покойника чернела неровная рана, еще одна рана виднелась под подбородком – в том месте, где завязывают узел галстука. Рана эта была небольшой, но страшной – ясно было, что именно она стала причиной смерти.
Глаза мертвого были полуоткрыты и смотрели куда-то вверх с тем особенным выражением, какое бывает только у мертвецов, – как будто этому человеку внезапно открылось что-то очень важное, но теперь уже и это не имеет значения.
Рука Надежды вздрогнула.
Она узнала этого человека.
Неуклюжая фигура, лысина, обрамленная венчиком темных волос… Это был тот самый человек, которого преследовала в метро женщина в двухсторонней куртке. Тот человек, из-за которого Надежда попала в милицию. Которого она хотела предупредить… предупредить неизвестно о чем. И так и не успела.