Я, когда подрос, долго у папани выпытывал – сам ли он все придумал, и карту нарисовал, и подсвечник в чистом поле припрятал. Но тот, партизан, так и не признался. Только еще больше туману напустил. Мол, когда я совсем взрослым стану и докажу ему, что вырос достойным человеком, он мне и вовсе потрясную историю поведает. Про какой-то вроде бы совсем сумасшедший клад, который к тому же и принадлежит мне по праву… Заинтриговал ужасно, но ничего больше не рассказал, одни сплошные родительские напутствия: ты, сын, учись, набирайся мудрости, опыта. Потому как реальные богатства должны доставаться лишь тем, кто имеет право ими владеть. А если сокровище попадет в руки желторотого юнца, у которого к тому же во второй четверти трояк по русскому, то никакого толку не будет. Вот я и гадал: отец во мне стремление учиться таким образом вызывает? А может, он сам в детстве кладов не наискался? Ну, как в том анекдоте, когда мужика спрашивают, сына он хочет или дочку. А тот отвечает: «Конечно, сына! Чтоб наконец железную дорогу купить».
Но, как бы то ни было, родителей я обожал. Никогда они меня не давили, не ломали – что хочешь, то и твори. В разумных пределах, конечно. Сплошных пятерок не требовали, музыкой заниматься не заставляли. Единственное, на чем отец настаивал: чтоб я английский знал, как родной. Не для профессии, а потому, что цивилизованному человеку без иностранного языка никак. А у мамы был другой пунктик, она с детства мне на мозги капала: научись, мол, хоть что-нибудь делать лучше других. Что угодно, пусть даже мелочь. Танцевать, жарить яичницу, чинить розетки, рисовать закат…
Я правда пытался английским языком отделаться – достаточно, что его буду знать лучше, чем окружающие. Но не прокатило. Маман все зудела, что знание языка – умение рядовое. А ей, видите ли, изюминка нужна. Точнее, не ей, а чтобы сын у нее был с изюминкой. Мол, самому мне когда-нибудь это пригодится.
Ну, что ж. Всякие пляски, готовка или картинки – занятия для девчонок, а я, мужчина, выбрал себе другое. Не самое сложное, но эффектное. Я решил научиться смешивать коктейли. Всякие. Лучше любого бармена. В юном возрасте практиковался на взбитых сливках, мороженом, газировке и сладких сиропах. Ну, а потом пошли «Дайкири», «Мохито», «Черный русский», «Секс на пляже» и сотни, без преувеличения, сотни других, менее известных. И мама (хотя выбранное мною хобби, я видел, ее несколько разочаровало) всячески поощряла мои старания. Доставала специальные книжки, искала ингредиенты, безропотно давала деньги на шейкеры и все положенные бокалы…
Самое интересное, что эта, как я всегда про себя думал, родительская блажь действительно сослужила мне добрую службу. Потому что, когда я уже учился в институте (ничего особенного, просто на инженера-гидростроителя), у нас вдруг объявили конкурс: пятеро самых лучших студентов едут на стажировку в Америку. Это был девяносто восьмой год, Америка всем казалась невыразимо сладким раем, и за поездку разгорелась самая настоящая битва. И я, далеко не отличник, был почти уверен: победа мне не светит. С чего американцам брать рядового четверочника, когда мой однокурсник N. уже опубликовал пару статей в научных журналах, а однокурсник P. помимо пятерок по всем предметам еще и отлично играет в теннис? Но все же (во многом благодаря вбитому папаней английскому) я прошел в число финалистов и оказался на собеседовании, которое проводили штатники. Ну, один из них и спросил, словно бы между делом:
– По поводу ваших научных интересов мы поняли. А что, господин Шипов, вы умеете делать лучше других?
Я и брякнул:
– Коктейли смешивать.
– Водку с апельсиновым соком? – серьезно поинтересовался америкос.
А я скромно ответил:
– Ну, если вы имеете в виду «Screwdriver», то я умею готовить по меньшей мере десять его различных вариаций…
И стал рассказывать, какие.
И, мой бог, американцы сразу чрезвычайно оживились, перестали рассматривать пейзаж за окном и украдкой заглядывать в газеты. А на девятом варианте – в коктейль добавляют палочку корицы, а бокал украшают приготовленным по особому рецепту цукатом – сломались. И в Штаты – в компании четверых факультетских зануд – отправили и меня.
И что самое удивительное: коллег-товарищей по истечении двух месяцев стажировки дружно отослали домой. А мне предложили учиться дальше: «Есть в вас, господин Шипов, какая-то изюминка…»
На первых порах мне пришлось тяжело. Американцы – они ведь не совсем благотворители. Оплачивали одну учебу, а жилье, учебники и еду приходилось, хоть умри, добывать самому. Но я не роптал. Тем более что разрешение на работу pаrt-time было. Начинал в скромном ресторанчике официантом, потом пару раз подменил заболевшего бармена… А однажды шеф попробовал смешанный мною «Закат над Карибами» – тут и наступил мой звездный час. И очень скоро на коктейли «этого русского» начал ходить практически весь студенческий городок. Теперь одних чаевых хватало, чтобы платить за жилье и прочее – ну, а я ведь еще и всякие милые хитрости практиковал. Хорошо знакомые любому российскому бармену, но неизвестные в Штатах. Чуть менял рецептуру – чтобы вкус был, как у настоящей «кровавой Мэри», но и лишняя водка оставалась.
Потому жил почти как король. Любые джинсы и все, что положено, и родителям в Москву регулярно посылки отправлял… Да и в университете дела неплохо шли. Студенты ведь в основном на две группы делятся: или откровенные ботаники, не приспособленные к реальной жизни, или же конкретные лоботрясы. А я оказался как раз посерединке. Удовлетворительный багаж знаний плюс немалая практическая сметка. То есть человек, безусловно полезный любому работодателю. Потому у меня уже на последнем курсе было как минимум пять предложений о работе. Так и удалось зацепиться за страну. Начинал помаленьку, на смешной зарплате, и сейчас, спустя десять лет, не барствую, конечно, но свои сто тысяч в год получаю. А этой весной осуществил наконец давнюю мечту. Вытащил к себе в гости родителей. И получилось, честное слово, как в моем детстве – только наоборот. Тогда маман с папан пытались устроить мне сказку – приключения, клады, цирки, интересные книжки и прочее. А теперь – я им настоящую нирвану организовал. В Москве-то они, пенсионеры, привыкли каждую копейку считать и на рынках в целях экономии отовариваться. В Штатах же, с моей помощью, конечно, они могли позволить себе все, что угодно. Любые рестораны, покупки в дорогих магазинах, всевозможные театры с музеями…
Родители мои милые, как-то вдруг в одночасье постаревшие, откровенно наслаждались открывшейся им «страной больших возможностей». Голливуд, Лос-Анджелес, Лас-Вегас, даже Диснейленд – все это радовало их, словно детей. А больше всего, я видел, они были счастливы потому, что я, их любимый и единственный сын, реально вписался в американскую действительность. У меня есть свой дом и новенькая «Тойота», и в ресторанах я им помогаю заказывать, и на самые достойные распродажи вожу…
А вечером, уже накануне их отъезда, папа попросил, чтоб я отправил маму «в какой-нибудь самый затягивающий магазин». И на ушко шепнул:
– Чтоб как можно дольше бродила… Мне с тобой поговорить надо. Как мужчине с мужчиной.
И за «Манхэттеном», моим фирменным коктейлем, словно бы между прочим спросил:
– Влад, скажи. Ты когда-нибудь слышал про генерал-полковника Маркова?
И уставился испытующе.
А я в полководцах не силен и потому брякнул первое, что пришло в голову:
– Улицу генерала Маркова в Москве помню. Там еще неплохой кабак был… Не знаю, остался ли он сейчас.
Отец поморщился:
– Все бы тебе кабаки!
Сделал еще один глоток моего «Манхэттена». И назидательно продолжил:
– Генерал-полковник Виктор Петрович Марков, к твоему сведению, известнейший офицер. Кавалер множества орденов. Это благодаря ему мы одержали победу на Курской дуге. Маршал Жуков о нем писал, что это был в высшей степени грамотный военный, сделавший очень многое для укрепления обороноспособности нашей страны.
– Очень интересно, конечно, – вежливо начал я. И невежливо закончил: – Только мне-то что до него?
Но отец будто не слышал. Задумчиво произнес:
– Генерал Марков, помимо прочего, был исключительно обаятельным человеком. Высокий, статный, породистый. Считался одним из первых красавцев столицы. Но женить его на себе долго ни у кого не получалось. Очень долго. И только когда ему было сорок, он вступил в брак. С очень известной балериной. Лидия Крестовская, ее-то ты хотя бы знаешь?
– Ага, – кивнул я. – Читал. Это та самая, что могла фуэте в шестьдесят четыре оборота прокрутить?
– Ну, про шестьдесят четыре оборота – это, наверно, преувеличение, но примой Главного театра страны она была очень долго.
– Что ж. Генералы часто женятся на балеринах. Работа такая, – кивнул я, решительно не понимая, к чему клонит папаня.
– Это была пара, известная на весь Советский Союз. И жили они, кажется, счастливо. По крайней мере, генерал обязательно присутствовал на всех выступлениях Крестовской. И всегда дарил ей букеты – охапки ее любимых алых роз…
Отец снова запнулся. Я терпеливо ждал.
– Я читал все, что написано об этих людях – по крайней мере в официальных источниках, – но ответа на свой вопрос так и не нашел. Поэтому остается лишь гадать: а знала ли она?.. И я почти уверен, что знала. Она была – да и сейчас остается – исключительно мудрой и тонко чувствующей женщиной…
– Кто – она?
– Лидия Крестовская. Законная супруга генерала.
– Да о чем знала-то?
– О том, что у Маркова была другая семья. Неофициальная. И что у него растет дочь.
И тут я начал наконец догадываться. Ведь моя мать – когда я пытался ее расспрашивать – никогда не рассказывала о своем отце…
– Ты хочешь сказать… – выдохнул я.
– Да, – грустно кивнул папа. – Генерал Марков – твой дед.
– Но…
– Доказать это невозможно, – торопливо сказал отец. – Тот его первый брак не был зарегистрирован. И в свидетельстве о рождении твоей мамы в графе «отец» стоит прочерк. Свою связь Марков и твоя бабушка тщательно скрывали. Однако о дочери генерал знал. Вплоть до самой своей смерти помогал им деньгами. Выбил квартиру…
Так вот почему моя скромная бабушка проживает в роскошной кирпичной «двушке» в престижнейшем столичном районе!
– А когда, ты говоришь, генерал умер? – пробормотал я.
– Очень давно. Сорок три года назад.
– А ты мне рассказываешь только сейчас, – обиженно буркнул я.
Отец же спокойно парировал:
– Но зачем тебе было знать об этом раньше? Чтобы хвастать своим именитым родственником перед одноклассниками?
– Да при чем здесь хвастать! – хмыкнул я. – Просто я знал бы: от кого у меня этот медальный профиль. Генеральские повадки. Пронзительный взгляд… В конце концов, улица Маркова – в какой-то степени в мою честь названа!
– Не надо ерничать, Влад, – устало произнес отец. – И повторюсь: юридически – тебе Марков не дед. Твоя бабушка никогда не пыталась посягать на его фамилию. И на его имущество.
– А… много у него было имущества?.. – вкрадчиво поинтересовался я.
– Сколько бы ни было – тебе оно не принадлежит, – отрезал отец. – У генерала есть законные наследники.
– Ну, и какой мне тогда от этого родства толк? – хмыкнул я.
– Все бы тебе толк, Владик… – вздохнул отец. – Хотя, может быть, так и нужно. Вон ты какой практичный. В Америке на хорошей должности, свой коттедж, машина… – И одним махом допил свой коктейль. А потом отставил бокал и веско произнес: – Ладно. Все-таки расскажу. Дело в том, что твоей маме – и тебе – действительно кое-что завещано. Это старинная, принадлежавшая еще бабке Маркова брошь. Удивительно изящная, с чистейшей воды бриллиантом в центре. Очень дорогая… Генерал всегда говорил, что она должна достаться его единственной дочери.
Мое сердце предвкушающе забилось. Кажется, разговор сворачивал на тот самый, исключительной ценности, клад. На который еще в моем далеком детстве глухо намекал отец.
– Марков очень ценил, что твоя бабушка не стала поднимать шума, когда он ушел от нее – ушел к блистательной Крестовской. И пусть он бросил свою любовницу – но не бросил дочь. И, чтобы доказать это, написал завещание. Вот оно.
Отец извлек из кармана и бережно расправил пожелтевший от времени листок. Я жадно вчитался в написанные уверенным почерком строки:
Завещание
Двадцать пятого марта Одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года.
Я, Марков Виктор Петрович, проживающий по адресу: город Москва, улица 2-я Тверская-Ямская, дом 54, квартира 16, настоящим завещанием на случай моей смерти делаю следующее распоряжение:
Из принадлежащего мне имущества, как то: брошь из драгоценных камней и бриллиантов, изображающая сидящего на цветущей ветке орла с распростертыми крыльями, который держит в клюве желтый бриллиант размером четыре карата огранки «бриолет», покрытая изумрудами, рубинaми, сапфирами и бриллиантами огранки «подушечкой», в серебряной и золотой оправе, изготовлена приблизительно в 1750 году, длина – 7,6 см – завещаю Лукиной Марине Серафимовне (девичья фамилия, имя, отчество моей мамы!) в ее полное и безраздельное владение.
Содержание соответствующих статей ГК РСФСР мне разъяснено. Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, один из которых направляется на хранение в Государственную нотариальную контору номер 8. Настоящее завещание удостоверено мною, нотариусом Котенковым Г.В.
И подпись:
В. Марков
– Пап… – тихо вымолвил я. – Но это ведь вообще обалдеть!.. Такая вещица! Она ж бешеных денег стоит!..
Отец лишь вздохнул.
А я перешел к следующему – очень, признаться, меня волнующему вопросу:
– Но где эта брошь сейчас?
– Ох, Влад… – вздохнул отец. – Теперь мы переходим с тобой к самому сложному. Дело в том, что драгоценность скорее всего находится у Лидии Крестовской. У той самой балерины.
– Но с какой стати? – опешил я.
– Знаешь… жизнь иногда выкидывает досадные фортели… Гримаса судьбы, больше ничего. Брошь всегда хранилась в доме твоей бабушки – хотя моя теща, понятное дело, никуда с ней и не выходила. В те времена кто мог себе позволить появляться с бриллиантами? Жены дипломатов, те же звезды балетные, но не простая учительница, как твоя бабка. Поэтому она любовалась сокровищем лишь дома. И однажды, примеряя брошь с новым платьем, случайно сломала у нее замочек. Очень расстроилась, конечно, расплакалась, позвонила Маркову… А тот (хотя отношения у них к тому времени почти разладились) успокоил ее и пообещал, что он отнесет драгоценность к ювелиру и починит. И он все сделал, позвонил твоей бабке и сказал, что замочек исправили и завтра он брошь вернет. А ночью генерал внезапно скончался. Погиб при невыясненных обстоятельствах. И драгоценность принести не успел.
– Но если есть завещание… Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
– Твоя бабушка, а потом и твоя мама делать это категорически отказались.
– Почему?
– Бабушка – та просто очень боялась того, что все узнают об ее отношениях с генералом. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И вдруг – внебрачная связь, да с кем! А мама… Ну, ты же знаешь нашу маму. Она очень любит сказки про принцев – и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать, спорить… Возможно, судиться… Не захотела сама – и мне не позволила.
– Ну, а сейчас… Сейчас, наверное, слишком поздно, – задумчиво произнес я. – У завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть… Не вступил вовремя в наследство – и все, до свидания.
– Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, – задумчиво произнес отец. – И Лидия Крестовская еще жива. И ты, – он внимательно взглянул на меня, – наконец вырос и производишь впечатление человека, который… м-мм… умеет устраиваться в жизни.