Пока Кнопф говорил, Т. поставил лампу на лавку и незаметно сбросил веревочный моток с копья на пол.
– Трудно представить себе что-нибудь бездарнее убийства беззащитных людей с помощью яда, – сказал он.
Кнопф хитро покрутил пальцем в воздухе.
– Не все так просто! Их убил не яд. Их убило безверие.
– Что вы имеете в виду?
– Знаете ли вы, почему цегония остролистая называется также «религиозной»? В ней содержится не просто яд, а особый алкалоид с сильным избирательным действием. Он не действует на человека, безусловно и глубоко верующего.
– В кого? В Бога?
– В Провидение, Высшую Силу, Истину, Будду, Аллаха – неважно, как вы это назовете. Главное, чтобы вера была искренней. Когда-то такой яд использовали индейские колдуны для своих магических обрядов, а во времена конкисты про его свойства узнали, потому что он не действовал на некоторых католических миссионеров, хотя убивал обычных грабителей-конкистадоров…
Т. перевел взгляд на покрытый трупами пол. Под сермягой на груди ближайшего гребца тускло блестел медный крест.
– Так вот, – продолжал явно любующийся собой Кнопф, – перед экзекуцией всем этим несчастным, включая хозяйку, было предложено помолиться. Как видите, ни у кого не нашлось веры даже с горчичное зерно.
Т. поглядел на труп княгини Таракановой.
– Но зачем ваша амазонская сволочь убила эту бедную женщину, которая в жизни не обидела и мухи?
– Представьте заголовки петербургских газет, – сказал Кнопф. – «Пожар на яхте сумасбродной помещицы…» Или так – «Отлученный от церкви граф празднует огненную помолвку с княгиней-язычницей…» Экстравагантная смерть не вызовет ни у кого подозрений. Ни один коронер не заметит крошечных ранок на обгоревших трупах.
Т. медленно передвинул ногу и наступил на конец размотавшейся веревки, прижав его к полу.
– Ну а ваш античный шлем, – продолжал Кнопф, – послужит лишним доказательством давно ходящих слухов о вашем помешательстве, граф.
С этими словами он постучал себя пальцами по голове.
– Неплохо, Кнопф, – сказал Т. – Но в ваших рассуждениях есть одна слабость.
– Какая же?
– Вы обратили внимание на мой шлем. Но не обратили на копье.
Т. перекинул сариссу в свободную руку и показал ее Кнопфу. Тот растянул губы в улыбку.
– Ваше упрямство вызывает уважение – хотя, конечно, отнимает силы и время. Вот только как же ваш знаменитый принцип непротивления злу? Боюсь, что в этом зловонном трюме вам не удастся соблюсти его в полной мере…
– Забота о моих принципах очень трогательна, – ответил Т. – Но я следую им применительно к обстоятельствам.
– Ну что ж, – промурлыкал Кнопф, – давайте узнаем, есть ли в вас истинная вера… Вам, наверно, и самому ужасно интересно?
Он поднял ко рту свой жуткий мундштук и издал два сиплых гудка.
В руках индейцев-фрачников появились короткие духовые трубки. Они вскинули свое оружие к губам; в ту же секунду Т. присел на корточки, закрывшись щитом. Раздалось несколько звонких щелчков о металл, а вслед за этим Т. страшно прокричал:
– Поберегись!
И швырнул копье в ближайшего из индейцев.
Раздался глухой вой – скорее звериный, чем человеческий. Несчастный упал. Т. рванул на себя веревку, и окровавленное копье опять оказалось в его руке.
– Поберегись! – крикнул он снова.
Бросок, и второй карлик повалился на пол рядом с первым. Третий успел перезарядить свою духовую трубку и выстрелить, прежде чем его сразило копье. Острый шип воткнулся Т. в плечо.
В ту же секунду он почувствовал во рту металлический вкус; в голове загудело, а перед глазами заплясали разноцветные пятна.
«Ариэль, – вспомнил он, – Ариэль…»
Пелена перед глазами сразу исчезла, и головокружение кончилось так же внезапно, как началось.
В Т. попало еще два отравленных шипа – один в ногу, другой в кисть руки. Но яд больше не оказывал действия, и вскоре последний фрачник упал на пол, обливаясь темной кровью.
– Поберегись… – хрипло выдохнул Т.
– В этот раз ваше напутствие несколько опоздало, – меланхолично заметил Кнопф. – Впрочем, бедняга все равно не понимал по-русски… Вы не устаете меня удивлять, граф. Причем удивлять неприятно.
Вынув из кармана револьвер, он попятился к лестнице. Закрываясь щитом, Т. шагнул за ним следом. Грохнул выстрел; пуля под острым углом ударила в щит и отрикошетила в потолок.
Кнопф вновь поднял револьвер, тщательно прицелился и выстрелил. Керосиновая лампа, стоявшая на лавке, подскочила и, лопнув, упала на пол. По доскам поползли желто-голубые огненные змеи. На лице Кнопфа появилась ухмылка.
– Что ж, – сказал он. – Кому суждено сгореть, тот не умрет от яда…
Он навел револьвер на Т., и тот вновь выставил перед собой щит. Но Кнопф не стрелял – он просто держал Т. на мушке, дожидаясь, пока пламя расползется по трюму.
Запахло паленым мясом. Т. чувствовал, что жар подступает со всех сторон; щит в его руке стал нагреваться.
– Прощайте, граф, – сказал Кнопф. – Счастливой дороги в Аид.
С этими словами он захлопнул за собой украшенную Аполлоном дверь.
Т. огляделся. Пустой весельный люк, через который он попал на корабль, теперь был отрезан непроходимой стеной огня. Бросив щит, Т. подскочил к ближайшему веслу, яростным усилием вырвал его из уключины и вытолкнул за борт. Затем он сорвал уже тлеющий халат, протиснулся сквозь узкий лаз, упал в холодную воду, нырнул и поплыл прочь от обреченного судна.
Отплыв, насколько хватило дыхания, он вынырнул и оглянулся. Баржа горела; Т. увидел привязанную к ее корме лодку, куда перебирались подручные Кнопфа. Сам Кнопф был уже в лодке.
– Вон он! – крикнул один из преследователей. – Глядите, вон он плывет!
Т. сделал глубокий вдох и нырнул за миг до того, как по воде защелкали пули.
V
Выбравшись на берег, Т. пошел вниз по реке, прячась в прибрежных зарослях. Зарево пожара осталось позади; вокруг сомкнулась холодная тьма, и вскоре Т. стало казаться, что он не человек, а заблудившийся зверь, крадущийся сквозь ночь – доказательством были его нагота и одиночество.
«Впрочем, – подумал он, – фальшивое чувство. Крадущийся зверь не ощущает себя крадущимся зверем. Хищнику не нужны метафоры – все это слишком человеческое…»
Примерно через час он увидел вдали огни костров, потом услышал звуки гитары, а затем до него долетел сводящий с ума аромат печеных яблок. Это, видимо, и был тот табор, о котором говорила покойная княгиня.
Самая веселая компания расположилась вокруг большого костра у кромки воды. Они пели «Шел мэ вэрсты». Т. любил эту песню.
Чтобы не смутить цыган внезапностью своего появления, он издали запел им в лад. На его голос обернулось несколько человек – но никто не проявил беспокойства, когда в освещенном пространстве перед костром появился голый мускулистый бородач.
Сохраняя дистанцию, Т. присел у огня и с наслаждением стал впитывать тепло – за время прогулки по берегу он изрядно продрог. Вскоре к нему подошла цыганская девушка, одетая в ворох пестрых платков и тряпок, и протянула глиняную тарелку с двумя печеными яблоками. Т. благодарно принял предложенное, и девушка, покосившись на его золотой талисман, присела рядом.
– Куда путь держишь, офицер? – спросила она хриплым разбойничьим голосом.
«Видимо, – подумал Т., – офицер для нее всякий мужчина, который не цыган. Какая простая вселенная, даже завидно…»
– В Оптину Пустынь, – ответил он.
– А что это такое?
– Так я сам, милая, хотел у вас разузнать.
Цыганка смерила его взглядом.
– Ну погоди, сейчас разузнаешь.
Встав, она ушла в темноту.
Когда Т. доел последнее яблоко, к нему приблизились двое – седой старик, похожий на зажиточного мужика (его принадлежность к цыганскому сословию выдавала только серьга в ухе), и бритый наголо гигант в зеленых шароварах. Торс гиганта покрывали лубочные татуировки, выполненные крайне неискусно и криво, а нос был уродливо расплющен.
«Это впечатляет, – подумал Т. – До чего, однако, точный психологический расчет: сразу понимаешь, что такому ничего не стоит убить человека. Ясно по тому, как пошло он себя изуродовал. Ведь из презрения к собственной жизни всегда следует презрение к чужой…»
– Ты спрашивал про Оптину Пустынь? – спросил старик.
– Я, – подтвердил Т.
Старик с гигантом обменялись многозначительным взглядом.
– Думаю, это тот, кого мы ждем, – сказал гигант. – Если полковник правду говорил, куплю новые сапоги.
– Не лютуй, Лойко, – вздохнул старик.
Он повернулся к Т. и показал ему дешевые песочные часы – вроде тех, что встречаются в гимназических кабинетах естествознания.
– Тебе придется доказать, что ты заслуживаешь ответа на свой вопрос, борода.
– Каким образом?
– Ты должен бороться с Лойко и выстоять против него хотя бы две минуты. Останешься живым – узнаешь все, что хочешь.
– Господа, – сказал Т., – здесь какое-то недоразумение. Вы даже не спросили, кто я такой.
– Тебя не спросили, кто ты такой, – отозвался старик, – потому что это не в нашем обычае. Мы цыгане. Но каждый, кто заговорит о том, о чем заговорил ты, должен бороться с Лойко. А если ты тот, кого мы ждем, ты просто обязан бороться.
Перевернув часы, он поставил их на землю и объявил:
– Время!
– Постойте, – сказал Т., – а кого, собственно, вы ждете?
Гигант, уже протянувший к Т. руки, замер.
– К нашему барону приезжал жандармский полковник, – ответил старик. – Он сказал, что сегодня из реки может выйти голый человек с черной бородой, за которого объявлена награда – за живого или мертвого. Нам не нужна награда за живого, потому что мы цыгане и это будет для нас позором. Но нет позора в том, чтобы получить награду за мертвого – это как продать лошадиную шкуру. Поэтому борись с Лойко, и пусть Бог поможет тебе выстоять.
– А какой смысл вы вкладываете в понятие «выстоять»?
– За то время, пока в часах сыплется песок, ты ни разу не должен коснуться спиной земли. Это не так долго – меньше двух минут. Тогда мы поверим, что ты тот, за кого себя выдаешь.
– Но я ни за кого себя не выдаю, – заметил Т.
Старик с гигантом переглянулись.
– Это правда, – сказал старик. – Тогда ты должен доказать, что ты тот, за кого мы тебя принимаем.
– А за кого вы меня принимаете?
– За того, кого ждет наш барон, – ответил гигант Лойко. – Тебе уже объяснили. Жандармский полковник предупредил барона, что может прийти голый человек с бородой.
Т. почесал в затылке, словно пытаясь понять слишком мудреную для него мысль.
– Но для чего мне доказывать, что я голый человек с бородой, если это и так видно?
Цыгане у костра давно затихли и теперь напряженно вслушивались в разговор. На лице гиганта отразилось раздумье. Старик тоже надолго задумался, поглаживая пальцами тяжелый серебряный полумесяц в растянутой мочке уха. Наконец он сказал:
– Голый человек с бородой может быть тот и не тот. Голых людей с бородой много, а награду дают только за одного.
– Да, – согласился Лойко.
– И я уже не уверен, – продолжал старик, – что ты тот голый человек с бородой, про которого говорил полковник. Для того человека ты слишком много болтаешь. Но тебе все равно придется пройти испытание.
– И что будет, если я его пройду? – спросил Т.
– Мы отведем тебя к барону.
– Хорошо, – ответил Т. – Извольте, я готов. Только скажите, какие приемы мне разрешается применять?
Лойко презрительно засмеялся.
– Любые, какие знаешь.
– То есть совсем-совсем любые?
Лойко кивнул.
– Все это слышали? – спросил Т., обращаясь к сидящим у костра.
– Да, – подтвердил Лойко, пригибаясь к земле и вытягивая перед собой похожие на два полена руки. – Все слышали. Не бойся сделать мне больно…
Он сделал шаг к Т.
– Но тогда, – сказал Т., – я уже прошел ваше испытание.
– Почему? – спросил старик.
Т. указал на поблескивающую в траве колбу.
– Весь песок в часах пересыпался вниз. Извольте свериться. И я ни разу не коснулся спиной земли. Такие уж у меня приемы, господа.
Вокруг костра поднялся шум – цыгане заспорили. Кто-то смеялся, кто-то разочарованно плевал в огонь. Но, судя по всему, серьезных возражений ни у кого не нашлось.
– Какие странные приемы, – сказал старик. – И что это за борьба?
– Она называется «незнас», или «непротивление злу насилием», – ответил Т.
– Ты схитрил, как баба, – презрительно бросил Лойко.
– Еще скажите, сударь, что я веду себя как цыган, – усмехнулся Т.
– Мы еще встретимся с тобой, борода, запомни.
Т. пристально поглядел гиганту в глаза.
– Вам не следует к этому стремиться.
– Почему?
– Встреча закончится не так, как вы предполагаете.
Цыган Лойко ничего не сказал, только недобро ухмыльнулся. Т. повернулся к старику.
– Вы обещали отвести меня к барону, если я пройду испытание? Так ведите…
Цыганский барон оказался приземистым полным человеком, похожим на отставного гусара – он был одет в малиновый доломан со споротыми шнурами. На его морщинистом лице кустились пушистые длинные усы, которые вполне пошли бы полицмейстеру или железнодорожному служащему.
Барон в одиночестве сидел на раскладном стуле у самого дальнего костра; рядом стоял второй такой же стул. Изредка к огню приближалась худая маленькая женщина, чтобы подбросить в него веток, и сразу уходила прочь.
Цыган, сопровождавший Т., подошел к барону, склонился к его уху и долго что-то говорил. Барон несколько раз усмехнулся, глядя на Т., а потом жестом пригласил его сесть рядом.
– Итак, – начал он, когда провожатый удалился, – вы победили Лойко. Кто вы?
– Меня называют граф Т.
– Здравствуйте, граф.
– Здравствуйте, барон, – сказал Т. с еле уловимой иронией. – Зачем нужно было это идиотское испытание?
– Мы стараемся, чтобы из жизни не уходил дух благородного соперничества, – ответил барон чуть виновато. – Иначе мы быстро выродимся в шайку воров.