Миронов жутко переживал потерю сына, считая виновным в этом несчастье только себя. И, пытаясь загладить свою вину, в марте снова повел Егорову в ЗАГС. Выглядело это комично, поскольку всего каких-то несколько месяцев назад они уже были там с аналогичной целью, но на регистрацию так и не явились. Работница ЗАГСа недоумевала:
– Опять пришли? В том же составе! Прямо театр какой-то!
Однако заявку от молодых она все-таки приняла, назначив регистрацию на 15 апреля. Но и эта попытка узаконить отношения тоже сорвалась: Мария Миронова закатила сыну страшный скандал, и Егорова, узнав об этом, сама уговорила Андрея отложить регистрацию до лучших времен. Дескать, третья попытка обязательно будет удачной. Но третьего раза не последовало: спустя полтора года влюбленные расстались окончательно.
Роман Миронова и Егоровой закончился весной 1971 года. После этого каждый из них попытался найти утешение с другим партнером. Так, Егорова увлеклась известным сценаристом, с которым судьба свела ее некоторое время назад. Будучи большим знатоком антиквариата, он водил ее по комиссионным магазинам Москвы, где они подолгу выуживали из груды старинных чашек, тарелок, блюдец ценные экземпляры, чтобы затем купить их и с особым пристрастием разглядывать уже дома. При этом сценарист рассказывал такие интересные вещи про редкую посуду, что Егоровой никогда не было с ним скучно. Правда, иной раз она все же ловила себя на мысли, что, даже несмотря на идиллические отношения с новым партнером, ее прежний возлюбленный – Андрей Миронов – никак не выходил у нее из головы.
А что же сам Андрей Миронов? Не желая отставать от своей бывшей невесты, он тоже нашел себе новый объект страсти – 24-летнюю актрису Екатерину Градову. Впервые они увиделись в мае, когда Градова пришла устраиваться на работу в Театр сатиры (до этого она работала в Театре имени Маяковского). Их первая встреча была мимолетной и ни к чему не обязывающей. Так, во всяком случае, считала сама Градова. Миронов же был иного мнения. Спустя месяц он позвонил Екатерине домой и попросил ее о свидании, как он сказал, «по очень важному делу». Эти слова чрезвычайно заинтриговали Градову, и она согласилась. Свидание выпало на вторник 22 июня. Однако никакого «важного дела» в действительности не было. Миронов просто отругал девушку за то, что она не смогла найти его в тот день, когда была у Плучека. «Мы же договорились!» – в сердцах произнес Миронов, хотя никакого уговора между ними на эту тему лично Градова не помнила. Но разубеждать своего ухажера не стала, и в тот день они мило провели время, чередуя пешие прогулки по Москве с поездками на мироновском автомобиле. Расставаясь, договорились встретиться через неделю.
29 июня они встретились снова, и Андрей сделал Екатерине официальное предложение руки и сердца. Несмотря на то что влюбленные виделись до этого всего лишь пару-тройку раз, Градова ответила согласием. На этом свидании они решили, что поженятся 30 ноября. (Сначала, правда, выбрали другое число, 22 октября, однако родители Миронова заставили их поменять дату, поскольку в те дни уезжали на гастроли в другой город.) Вспоминает Е. Градова:
«Всю ту неделю, пока Андрей за мной ухаживал, он с родителями отдыхал на Красной Пахре и по утрам приезжал в Москву, предварительно обламывая всю сирень на даче и набивая банки клубникой. Все это он привозил на съемки в павильон (имеются в виду съемки фильма «Семнадцать мгновений весны». – Ф.Р.) и во время перерывов кормил меня клубникой и засыпал сиренью…
А для родителей его поведение в эту неделю было загадкой. Он чуть свет вставал, пел, брился, раскидывал рубашки, галстуки, без конца переодевался.
Когда Мария Владимировна приехала в Москву (они жили тогда еще на Петровке, в Рахмановском переулке), Андрей привел меня к ней домой. В тот день мы подали заявление в ЗАГС и пришли с этой новостью к его ничего не подозревающей маме.
Мария Владимировна сидела в своей комнате, опустив ноги в таз с водой, а возле нее хлопотала их семейная, очень милая педикюрша. Мария Владимировна не могла в тот момент встать, выйти и встретить меня. Андрей краснел, а я бледнела, но зашли мы вместе. Я держала гигантский букет роз. Мария Владимировна сказала:
– Здравствуйте, барышня, проходите. – Спросила: – По какому поводу такое количество роз среди бела дня?
Андрей быстро запихнул меня с этими розами в соседнюю комнату со словами:
– Я тебя умоляю, ты только не нервничай, не обращай ни на что внимания, все очень хорошо.
И остался наедине с мамой. Я только услышала какой-то тихий ее вопрос, какой-то шепот. Потом она вдруг громко сказала:
– ЧТО?!! – И снова гробовая тишина. Я вся тряслась от страха. Он ей еще что-то долго объяснял, и наконец она пригласила меня войти. Сказала: – Андрей, посади свою невесту, пусть она тоже опустит ноги в таз.
Я села, ни слова не говоря. Мне принесли чистую воду. Я абсолютно ничего не соображала, и педикюрша Зиночка сделала мне педикюр. Если бы мне в тот момент отрезали не ногти, а ноги, мне кажется, я бы и этого не почувствовала. Я была как бы прикована к этому злополучному тазу, все плыло перед глазами, а Мария Владимировна уже ходила мимо меня и сверлила взглядом. А я даже не знала, какое мне сделать лицо. Я чувствовала себя каким-то похитителем, вором, и мне ясно давали понять, что так оно и есть на самом деле. Когда все кончилось, мы быстро убежали… А нашу помолвку отпраздновали у Вали Шараповой…»
30 ноября 1971 года Миронов и Градова поженились. После бракосочетания и торжественного обеда молодожены отправились в Ленинград. На вокзал их провожали Александр Ширвиндт и Марк Захаров. Вспоминает М. Захаров: «Во время привокзальной суеты с распитием шампанского мы с Ширвиндтом незаметно для молодоженов положили в их чемоданы несколько кирпичей и портрет Ленина. Нескрываемую радость нам доставило то, что молодожены с большим трудом втащили чемоданы в купе. Мы с Ширвиндтом не переставали вслух удивляться – зачем брать с собой так много тяжелых вещей?
Андрей нам потом рассказывал, что Кате при вскрытии чемодана наша шутка не очень понравилась. Она в нас тогда даже слегка разочаровалась…»
Вспоминает Е. Градова: «Наш союз был заключен по большой любви… Андрей был очень консервативен в браке. Воспитанный в лучших традициях «семейного дела», он не разрешал мне делать макияж, не любил видеть в моих руках бокал вина или сигарету, говорил, что я должна быть «прекрасна, как утро» и что мои пальцы должны пахнуть максимум ягодами и духами. Он учил меня стирать, готовить и убирать так, как это делала его мама. Он был нежным мужем и симпатичным, смешным отцом. Андрей боялся оставаться с нашей маленькой Манечкой наедине. На мой вопрос почему – отвечал: «Я теряюсь, когда женщина плачет». Очень боялся кормить Машу кашей. Спрашивал, как засунуть ложку в рот: «Что, так и совать?» А потом просил: «Давай лучше ты, а я буду стоять рядом и любоваться ею»…
Андрей никогда не сказал плохого слова ни про одного человека. И это я могу оценить только сейчас. Тогда мне казалось, что это нормально: нелестно говорить о других, когда они этого не слышат, зла не желать, но добро делать, если только это кому-нибудь понадобится. А у Андрея с детства было заложено обратное: его буквально коробило, когда при нем начинались сплетни. «Да не принимай ты в этом участие, не обсуждай, не суди!»…
У нас с ним был такой случай. В театре давали звания – заслуженных артистов, народных. Андрей, который играл основной репертуар, не получил никакого звания! Я вся пылала гневом и разразилась монологом, что вот, мол, многие получили, и даже твоя партнерша по многим спектаклям Наташа Защипина, а ты – нет! Он поднял на меня свои ласковые глаза и сказал: «Катенька! Наташа Защипина – прекрасная актриса, я ее очень люблю и ценю и не позволю тебе ее обижать и вбивать между нами клин!» С ним нельзя было вступить в сговор против кого-либо никому, даже собственной жене. Андрей не терпел пошлости и цинизма…»
Между тем официальная женитьба так и не отучила Миронова от его холостяцких привычек. Он обожал разного рода «мальчишники», периодически позволял себе увлекаться другими женщинами. Среди последних были разные особы: и его постоянные поклонницы, и случайные воздыхательницы, и актрисы родного театра, и даже бывшая любовь Татьяна Егорова. Вот как она сама вспоминает одну из таких встреч в мае 1972 года, когда Театр сатиры гастролировал в Болгарии:
«Это был счастливый май. Патологически гостеприимные болгары – каждый день корзины с клубникой, корзины с черешней, неправдоподобные букеты роз, улыбки, встречи после спектаклей, «Плиска» и сливовица. Мы ходили кучкой – Магистр (Марк Захаров), Шармер (Александр Ширвиндт), Андрей (Миронов), Таня Пельтцер (в начале июня того же года ей присвоят звание народной артистки СССР. – Ф.Р.) и я. Мы не могли расстаться. Я в белом брючном костюме и Татьяна Ивановна в белом платье шли впереди, сзади – трое «джигитов», и мы с Пельтцер начинали петь на всю Софию: «Мы наденем беленькие платьица, в них мы станем лучше и милей!»
Вечерами, после спектаклей, мы отправлялись в огромные «ангары», где устраивались встречи с актерами. Там были американцы, англичане, французы. Посреди зала – огромная сцена, где все танцуют. Ощущение свободы, радость жизни в другой стране, в другом городе (в театре это называли «синдромом командировочного») кинули нас в объятия друг к другу, и мы с Андреем помчались танцевать! Вокруг нас в странных движениях – кто во что горазд – крутились незнакомые люди, и Андрей кричал им во всю силу своего голоса: «Это моя жена! Это моя жена!» Как будто им это было интересно. Но интересно это было мне: что же у него происходило внутри? Что в нем так кричало? Я смеялась, я была счастлива, но… и незаметно ускользала от него совсем в другом направлении…»
Вскоре после возвращения «Сатиры» из Болгарии Миронова Екатерина забеременела. А 28 мая 1973 года на свет появилась очаровательная девочка, которую в честь бабушки назвали Машей. Выписка новорожденной и ее мамы из роддома состоялась в начале июня. И надо же было такому случиться, но бывшую возлюбленную новоявленного папаши – Татьяну Егорову – угораздило в тот же день и час тоже оказаться возле роддома: вместе с актрисой Людмилой Максаковой они ехали на машине по Калининскому проспекту, но угодили в пробку аккурат напротив роддома. А в эту самую минуту из дверей с ребенком на руках вышла Екатерина Градова – в комбинированном платье в белую точечку, рукава фонариком… На тротуаре ее поджидал счастливый муж в компании своих друзей и коллег: Александра Ширвиндта, Павла Пашкова с женой Лилией Шапошниковой и др. Поскольку наблюдать за этой церемонией Егоровой было невмоготу, она стала торопить сидевшую за рулем подругу: дескать, едем скорее! «Куда? – удивилась та. – Видишь – пробка!»
Мироновская компания тем временем уселась в автомобили и двинулась точно за машиной, в которой сидела Егорова. Она видела в панорамное зеркальце растерянное лицо Миронова, который уже успел заметить, кому в «хвост» их угораздило пристроиться.
Между тем через каких-нибудь полгода после рождения дочери брак Миронова и Градовой распался: Андрей увлекся очередной женщиной, а Екатерина, узнав об этом, подала на развод. Позднее она пожалеет об этом, но будет поздно. Вот ее собственный рассказ о тех днях:
«В силу молодости, недооценки некоторых ценностей и влияний снаружи мы не смогли сохранить семью. Виню я только себя, потому что женщина должна быть сильнее. Гордость, свойственная бездуховности, помешала мне мудро оценить ситуацию, объяснить некоторые сложности семейной жизни особым дарованием своего мужа, его молодостью. Развод не был основан на неприязненных чувствах друг к другу. Скорее всего, он проходил на градусе какого-то сильного собственнического импульса: была затронута самая важная для обоих струна. Мы ждали друг от друга чего-то очень важного… Тут бы и остановиться мгновению, оставив любящих наедине с Богом и с собою! Но жизнь бурлила, предлагая свои варианты, выходы и модели…»
Стоит отметить, что одной из причин развода были также прохладные отношения Градовой со свекровью – Марией Мироновой. Е. Градова рассказывает: «Не было дня, чтобы Андрей не позвонил домой раза три-четыре. С утра: «Ну как ты, мам? Ладно, я в театре». В два часа – после репетиции – опять звонит. Вечером дома поужинал – снова звонит маме. После спектакля каждый вечер цветы – ей. Мне это казалось несправедливым. Раздражало, когда на ее выговоры, нравоучения он отвечал полным смирением. Стоит перед ней и кается: «Прости! Свинья я, свинья!» Я не выдерживала: «Вы не представляете, как он вас любит! Он меня учит стирать, убирать, готовить, как вы!»
Через несколько месяцев после развода с Градовой у Миронова по-явилась новая женщина – 33-летняя актриса Центрального театра Советской Армии Лариса Голубкина. К тому времени она была уже хорошо известна широкому зрителю по своим работам как в театре, так и в кино.
Голубкина родилась в Москве, в семье военного, ее детство прошло в Лефортове, на Волочаевской улице. Отец Ларисы был человеком серьезным и категорически выступал против того, чтобы дочь шла в актрисы. Однако мама была целиком на ее стороне, что и позволило девушке перехитрить отца: она сказала ему, что поступает в МГУ на биофак, а сама подала документы в ГИТИС.
Слава пришла к ней еще в студенчестве – в 1962 году на экраны страны вышел фильм Э. Рязанова «Гусарская баллада», где Голубкина сыграла роль Шурочки Азаровой. На следующее после премьеры утро студентка ГИТИСа проснулась знаменитой. В 1964 году она окончила институт и была принята в труппу ЦТСА.
К концу 60-х Голубкина стала одной из популярнейших актрис советского кинематографа. Зрители знают ее по ролям в фильмах «Дайте жалобную книгу» (1965), «Сказка о царе Салтане» (1966), «Освобождение» (1970–1972).
Л. Голубкина рассказывает: «Говорят, что в меня тогда были влюблены многие мужчины. Боже мой, почему я этого не знала? Я же помню: когда стала артисткой, даже немногие мои поклонники сбежали тут же. Конечно, известная актриса, что же теперь, жениться на ней, что ли? Один молодой человек пришел ко мне как-то и заявил: «Я показал твои фотографии бабушке, и она сказала: только ни в коем случае не женись!» Я так расстроилась…
Я была очень инфантильной девушкой. И в профессии, кстати, тоже: первое время с партнером на съемках не могла даже целоваться. Дико стеснялась! Если мне предлагали такие роли, отказывалась. Когда в эпопее «Освобождение» должна была сниматься обнаженной, закатила истерику и – отказалась…
Попав в кино, я увлеклась свободной жизнью – ездила по миру и благодарила Бога, что все вижу, познаю, учусь. Были у меня в тот период какие-то любовные страсти, но все они быстро «уходили в песок». А когда мужчины делали мне предложение, я отказывалась, опасаясь, что брак сразу привяжет меня к дому».
И все-таки, несмотря на строгость своих взглядов, в конце 60-х Голубкина сошлась с поэтом Николаем Щербинским. 22 сентября 1973 года у них родилась дочь, которую назвали Машей. Однако спустя всего четыре месяца после ее рождения молодые супруги расстались. Как вспоминает Щербинский, по его воле: «Мне стало просто невыносимо жить в собственном доме. Ушел внезапно, совершенно не планируя уходить. Просто отправился с кейсом по делам в Госкино, но – в плохом настроении. И подумал: неужели такое ужасное настроение от того, что возвращаться надо? А может, не возвращаться? Взял и не вернулся…»
За этот внезапный разрыв Голубкина вычеркнула Щербинского из своей памяти раз и навсегда. Даже с дочерью запретила встречаться. И уже через месяц стала жить под одной крышей с Мироновым. Тот, как только узнал, что Лариса свободна, сам к ней переехал – он давно уже положил на нее глаз.