Практика рекрутирования сотрудников специальных служб из числа представителей преступного мира и в его старом мире не была чем-то из ряда вон выходящим. Многие именитые полицейские нового времени в прошлом были известными преступниками. Так, например, знаменитый Франсуа Эжен Видок, бывший преступник, ставший впоследствии первым главой Главного управления национальной безопасности, знаменитого Sûreté. А уж его родное ВЧК-НКВД-КГБ вообще изначально создавалось спецами по эксам[1], контрабанде и нелегальному переходу границ. Так что подобный подход в его ситуации был вполне оправдан, а уж с учетом положения, в котором он оказался здесь и сейчас, вообще представлял собой едва ли не единственную реальную возможность быстро обзавестись кадрами…
– Ладно, свободен, – лениво бросил господин старший дознаватель припортового района и, когда за спиной Заглота с грохотом захлопнулась дверь, резво развернулся в сторону двух господ, все время допроса сидевших за небольшой ширмой и рассматривавших его посетителей через едва заметные щели.
Часть из них, как, например, тот же самый Заглот, даже не заметили ширмы. Такие Грона практически не интересовали. Некоторые заметили и все время опасливо косились на ширму, не столько догадываясь, что там кто-то есть, сколько из свойственного людям опасения всего непривычного. Это только воспитанному на лихо закрученных сюжетах криминальных боевиков обывателю кажется, что преступники все поголовно ловкачи, тонко и хитроумно играющие с законом. На самом деле это не так. Подавляющее большинство преступников как раз недоумки, не сумевшие, а часто и не попытавшиеся просчитать последствия своего «хочу вот это сейчас». То есть обычные обыватели, которым в детстве семья и школа отчего-то не сумели привить достаточные верные и, главное, прочные понятия того, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Да и даже, по большому счету, не в этом дело. Сколько бы сознательно (а не по пьяни или в процессе семейного скандала) совершенных преступлений никогда бы не произошло, если бы готовившие их хотя бы на пальцах или на примитивном калькуляторе просто прикинули соотношение планируемого дохода с вероятностью того, что рано или поздно, пусть не сразу, не в момент совершения преступления, но, скажем, через месяц, полгода или год они таки попадут в лапы закона.
Потом разделили бы полученный результат на срок будущей отсидки и с удивлением обнаружили, что при подобном раскладе гораздо выгоднее и куда как полезнее для здоровья все это время отработать обычным дворником. Так что самая большая часть преступников, прошедших перед Гроном и Шуршаном, были всего лишь обычными обывателями, попавшими в преступники просто по собственной глупости. Таковыми они, несмотря на то что за некоторыми уже тянулся шлейф преступлений, и остались. На таких Грон также обратил не очень много внимания, на всякий случай взяв «на карандаш» девятерых, показавшихся ему наиболее смышлеными и услужливыми. И только семеро, едва войдя в камеру для допросов, мгновенно поняли, что происходит нечто необычное и что главным лицом в этой камере сегодня является вовсе не старый и привычный старший дознаватель портового района, а кто-то загадочный, кто прячется за ширмой. А четверо из них даже сумели вычислить, что за ширмой двое. И вот эти-то заинтересовали его больше всего. Теперь предстояло разобраться с ними поподробнее. А еще Грон надеялся, что его визиты в тюрьму не окажутся незамеченными и для кое-кого, с кем он очень рассчитывал переговорить. Тем более что он начал эти визиты только тогда, когда посчитал, что полностью готов к разговору.
– Это был последний, господа. – Старший дознаватель развел руками. – Прошу прощения, в эту неделю улов не слишком велик. Городская стража сильно перегружена, к тому же часть стражников мобилизованы на пополнение королевских полков. Ну вы сами знаете…
– Благодарю вас, господин дознаватель, – учтиво кивнул Грон, выходя из-за ширмы. – Не волнуйтесь, вы нам очень помогли. Сразу видно, что вы знаете весь свой контингент. Возможно, именно поэтому уровень преступности в Агбер-порте и является столь низким по сравнению, скажем, с портами Геноба.
Старший дознаватель расцвел. Все-таки не зря раньше во всех советских магазинах висел лозунг: «Ничто не обходится так дешево и не ценится так дорого, как вежливость». Хотя в первом своем постулате он и являлся совершенно ошибочным. Человеку, с детства не приученному к простоте и уважительности в общении с другими, вежливость способна обходиться чрезвычайно дорого. Все мы привыкли вести себя в соответствии с тем, как это комфортно для нас самих. И если кто-то привык хамить, либо самоутверждаясь за счет унижения других, либо просто не представляя, что можно вести себя как-то иначе, то, даже несмотря на то, что это хамство будет обходиться ему дорого, будь то в финансовом или даже в прямом физическом выражении, он все равно будет продолжать хамить при первой же возможности. И способен воздерживаться от хамства только лишь в том случае, если будет твердо уверен, что за это поплатится. За две свои прошедшие жизни Грон не раз и не два встречался с людьми подобного типа и успел очень хорошо их изучить. Для него они относились к категории существ, которым весьма неуютно жить с ненабитым таблом.
– Чем еще я могу вам помочь, господа?
Грон вежливо покачал головой:
– Пока ничем, благодарю вас.
– Ну если вам что-нибудь понадобится, так вы только скажите, – разливался соловьем старший дознаватель, провожая их к дверям камеры.
Кем точно являются эти двое, ему за четыре прошедших дня разузнать так и не удалось. Просто они однажды появились у дверей его камеры и передали ему запечатанный конверт, в котором было письмо за личной подписью самого графа Эгерита. В письме недвусмысленно предписывалось оказывать «подателям сего» полное и всеобъемлющее содействие «по любым возникающим у них вопросам». Господа были вежливы, но до определенного предела. Когда один из старших надзирателей недостаточно качественно, по их меркам, выполнил приказ об уборке камеры, младший из парочки, ни на гран не изменив обычного приветливого выражения своего лица, с размаху заехал ему в ухо, а затем содрал со старшего надзирателя рубаху и велел теперь вымыть полы уже именно ею. После чего старший дознаватель дал себе слово быть с гостями предельно вежливым и предупредительным. И пока эта политика позволяла ему переживать присутствие неожиданных гостей с наименьшими потерями. Хотя… кто знает. Ведь ему пришлось рассказать им все, ну просто все, что их заинтересовало. Даже то, что он поклялся, да не кому-то там, а себе самому, никогда и никому не рассказывать. Но когда он было попытался соблюсти эту клятву и не касаться опасных тем, этот молодой, все так же вежливо улыбаясь, посмотрел на него взглядом, от которого у Фламия кровь застыла в жилах, и этак огорченно произнес:
– По-моему, господин старший дознаватель, вы нам не все рассказываете…
И Фламий, облизав мгновенно пересохшие губы, шумно откашлялся и заговорил…
Выбравшись из тюрьмы, Грон с Шуршаном остановились на перекрестке и, бросив задумчивый взгляд на широкую улицу, ведущую прямо к храмовой площади, решительно свернули на узкую боковую, сначала нырявшую в мешанину узких и кривых переулочков и тупиков и только затем, не торопясь и извиваясь, взбегавшую к храмовой площади. Это были самые задворки припортового района. Поэтому, когда из темного провала полуразвалившейся хибары им навстречу выскочили четыре крепких мужика, одетые в довольно поношенные и не бросающиеся в глаза, но добротные и просторные куртки и короткие, до колен, штаны, Грон совершенно не удивился. Тем более что Шуршан еще пару минут назад, когда они прошли очередной узкий поворот этой причудливо изгибающейся улочки, вроде как случайно слегка толкнул его в бок… Они с Шуршаном остановились. Грон чуть скосил глаза. Еще трое блокировали их сзади. Похоже, все семеро отнюдь не новички в уличных схватках, так что при прямом столкновении, несмотря на все его умения, накопленные за столько жизней, Грон бы поостерегся гарантировать успешный для себя результат схватки. Если бы не одно «но»…
– Прошу простить, ваша милость, – один из четырех перекрывших им дорогу впереди сделал шаг навстречу и сдернул с головы потертую шапку, – но с вами хотят поговорить.
– Давно пора, – отчего-то совсем не испуганно, а этак даже несколько сердито буркнул Грон. – Мы уже четвертый день регулярно наведываемся в тюрьму и ведем совсем уж непонятные разговоры со старшем надзирателем, а смотрящий даже не шевелится. Он вообще чем занимается-то, а?
– Э-э-э… как?.. – ошарашенно переспросил громила, сообщивший им, что с ними хотят поговорить.
– Нет, ну что за тупой? – уже немного более громко заявил Грон. – Ты только посмотри, Шуршан, где они такого нашли? Что, никого более толкового не нашлось, любезный?
Громила насупился:
– Для вас, ваша милость, и меня вполне хватит за глаза. Идите за мной, коли не хотите, чтобы… – И тут его слова были прерваны легким шумом и короткими вскриками, донесшимися из-за его спины.
Громила обернулся, как выяснилось, только лишь для того, чтобы оторопело уставиться на тела трех его подельников, живописно расположившихся на грязных камнях улочки. Трое же тех, по чьей вине его подельники приняли столь живописные позы, сейчас решительно двигались к нему. А легкий топот за спиной Грона доказал, что соотношение сил окончательно изменилось в очень неприятную для громилы сторону.
– Эй, без глупостей! – негромко приказал Грон. – Твои люди живы и вскоре очухаются. А ты передай Горсти Камней, что я жду ее сегодня вечером в «Кривом зубе». Я думаю, трактир ее собственной мамаши – достаточная для нее гарантия ее безопасности?
После слов Грона с громилы можно было ваять скульптуру под модно-креативным названием: «Абсолютно оторопевший». Ну еще бы, о том, что смотрящего Агбер-порта зовут Горсть Камней, знали довольно многие, но вот о том, что под этим именем скрывается женщина, было известно весьма ограниченному кругу лиц. Ну а уж знающих о том, что мать Горсти Камней содержит трактир «Кривой зуб», можно было пересчитать по пальцам одной руки.
– Откуда вы?.. – ошарашенно начал он, но Грон уже обошел его и двинулся вверх по улочке, сопровождаемый Шуршаном и его людьми.
У него до вечера было еще много дел.
Этим вечером в «Кривом зубе» было довольно многолюдно. Вот только внимательный взгляд вряд ли разыскал бы среди множества лиц так уж много завсегдатаев. Нет, завсегдатаи, как им и положено, время от времени появлялись в дверях и даже делали шаг за порог, но затем резко притормаживали, и, окинув испуганным взглядом угрюмые бородатые лица тех, кого они даже в светлое время суток предпочитали осторожно обходить по другой стороне улицы, большинство их предпочли внезапно вспомнить, что этот тихий, спокойный вечерок они собирались провести где-нибудь еще. Так что, хотя на первый взгляд в «Кривом зубе» было так же многолюдно, как и обычно, состав посетителей в этот вечер в таверне был совершенно другой. И еще более верным это утверждение стало после того, как уже на закате двери таверны распахнулись и на ее пороге появились двое посетителей, внешним видом разительно отличающиеся от остальной публики. Первый из вошедших, высокий светловолосый юноша, окинул таверну насмешливым взглядом, небрежно стянул с головы шляпу и широким шагом двинулся через весь зал к столу, стоявшему в углу, практически у самой стойки, который, наверное, вследствие какой-то мистической случайности оказался незанятым.
Едва двое вошедших уселись за стол, как к ним, шаркая ногами, подошла сама хозяйка таверны, Хромая Бигда. Мазнув по столу засаленной тряпкой, что, впрочем, никак не отразилось на его состоянии, Бигда ощерила щербатый рот в странном оскале, в котором только завсегдатаи таверны могли бы узнать улыбку ее хозяйки, и, шепелявя из-за когда-то давно выбитых зубов, произнесла:
– Чего изволите, ваша милость?
– Пива… и дочку! – заявил юноша. – И то и другое побыстрее, пожалуйста!
Таверна замерла. Это была уже наглость. Даже не всем присутствующим в таверне было известно, что глава всех портовых воров по прозвищу Горсть Камней является не просто женщиной, но и дочерью владелицы «Кривого зуба», но те, кому это было известно, совершенно ошалели от подобных слов. Тем более что свидетелей разговора Грона с громилой на той узкой улочке здесь вроде как видно не было.
В зале таверны повисла напряженная и очень недобрая тишина. Несколько мгновений ничего не происходило, а затем из кухни послышался стук каблуков. Он приближался, становился громче, а затем из дымного марева вынырнула женщина средних лет, с довольно простым, но добрым и спокойным лицом, одетая в слегка поношенное, но чистое платье, изрядно застиранный, однако еще не потерявший форму передник и белый, вернее даже белесый, чепец, с подносом в руках. Дробно грохоча каблуками деревянных сабо, она торопливо подскочила к столу, шваркнула на него поднос и проворно бухнула перед Гроном и Шуршаном по паре кружек, увенчанных белой шапкой пены.
– Чего еще изволите, ваша милость? – по-служаночьи приторно улыбнувшись, поинтересовалась она.
Грон усмехнулся:
– Больше ничего, Горсть. Присаживайся. Рад знакомству.
На лице мнимой служанки тут же возникла гримаса досады. Она зло зыркнула на Грона и, сдвинув на угол стола поднос, с совершенно уже другим выражением лица уселась за стол.
Пару мгновений они молча разглядывали друг друга, а затем Горсть Камней сердито буркнула:
– Что надо, ваша милость?
На этот раз вполне привычное уху обращение в ее устах прозвучало почти издевательски. Грон нахмурился и едва заметно качнул головой:
– Не хами мне, Горсть, те из твоих соратников, кто рискнул нахамить мне в Загулеме, потом очень пожалели об этом… некоторые до сих пор жалеют, надо сказать.
– В Загулеме? – Горсть Камней недоверчиво уставилась на Грона, затем ее взгляд переместился на Шуршана, и она насмешливо осклабилась. – А это, значит, тот самый знаменитый Шуршан? Игил! – вдруг рявкнула она во все горло.
– Да, Горсть! – Перед столом мгновенно возник тот самый громила, с которым Грон днем разговаривал в переулке.
– Так как, ты говоришь, этот белокурый мальчик звал своего телохранителя? Шебуршок?
– Д-да… вроде…
Горсть Камней размахнулась и со всей силы отвесила своему подручному увесистую затрещину. Грон даже подивился, как женская рука смогла нанести такой удар. Мужика аж чуть отбросило в сторону.
– Ты тупой, Игил. Причем намного тупее, чем я раньше думала, понятно? – заявила Горсть громиле, ухватившемуся за ухо.
А Грон сгреб со стола кружку, сдул пену и, сделав большой глоток, добавил:
– Ну а я тебе о чем днем говорил?
Таверна на мгновение замерла, не зная, как реагировать, но тут лицо Горсти расплылось в такой усмешке, что уже одно это породило легкие смешки за соседними столиками. А когда Горсть весело, звонко, будто добропорядочная мать многочисленного семейства, залилась тонким, высоким смехом, весь зал дружно грохнул.
Отсмеявшись, Горсть Камней подтянула к себе одну из двух лишних (ну или запасных) кружек пива, которые сама же и поставила на стол, и, сделав щедрый глоток, уперла в Грона тяжелый взгляд.
– Итак, чем же это я так заинтересовала графа Загулема, что он напросился на встречу со мной?
Грон соразмерно отхлебнул в ответ и задумчиво спросил:
– А ты уверена, что это именно то место, где стоит обсуждать такие вещи?
Горсть Камней повела взглядом по многолюдному залу, чуть сморщила лоб, а затем решительно поднялась:
– Шакиф!
– Да, Горсть! – Перед столом на смену куда-то испарившемуся Игилу тут же нарисовался довольно щуплый, но чрезвычайно юркий мужичок, внешность которого, если бы это происходило на Земле, Грон бы отнес к явному кавказско-средиземноморскому типу.