Он поднялся и шагнул к двери. И тут будто раскаленный гвоздь впился ему в затылок…
– Приехали, белье сдавайте, приехали, – принялся трясти мертвецки спящего пассажира проводник.
Арсений разлепил глаза. Призрачный утренний свет заливал купе. Арсений лежал на верхней полке, одетый, накрытый вместо одеяла собственным плащом. Он передернулся и глянул вниз. Успел заметить пустую скамью напротив и заваленный объедками стол. Вагон подозрительно покачивался, будто и не вагон это был, а корабль в неспокойном море. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за край полки.
– Где он? – Арсений кивнул в сторону пустой скамьи. – Где сосед?
– Сошел, – пожал плечами проводник. – Как поезд остановился, так и сошел. И вы поторапливайтесь.
«Что он со мной сделал-то? Гадость какую-то вколол, что ли? И откуда он меня знал? И кто он такой вообще?» – Мысли промелькнули в мозгу и растаяли хвостовыми огоньками машины в тумане. Ответа искать не хотелось.
Арсений сел рывком, и тут вагон чуть не опрокинулся и не раздавил его. «Журналист» даже охнул от непереносимой тяжести, навалившейся на грудь. Амебой сполз на пол. Ощупал карманы. Все как будто при нем – документы и деньги. Чего-то важного, однако, не хватало. Но чего, он никак не мог вспомнить. Шатаясь и держась за стену, направился к выходу.
Перрон уже успел опустеть, лишь возле первого вагона стоял дядька с грудой чемоданов и, дожидаясь подмоги, яростно отругивался, отгоняя назойливого носильщика с тележкой. Да еще женщина в длинной черной пелерине медленно прогуливалась из одного конца перрона в другой. Арсений двинулся к зланию вокзала, но не успел сделать и двух шагов, как женщина окликнула его:
– Арсений! Гребнев!
Он повернулся и увидел невыразительное лицо с бесцветными сонными глазами. Густые рыжие волосы кольцами рассыпались по плечам.
– Разве мы знакомы? – Арсений дернул ворот рубашки, потому что проклятый перрон стал подозрительно покачиваться, как прежде качался вагон.
– Где он? – спросила женщина вместо ответа.
– Кто?
– Тот, с кем вы приехали. Александр Фарн.
Арсений хмыкнул:
–Сашуля уже испарился. Вы разве его не встретили? Он первым покинул вагон.
– Ну, теперь его не поймаешь, – вздохнула незнакомка. – И что вы собираетесь делать?
– Послушай, чаровница…
Он не договорил – проклятая платформа предательски вывернулась из-под ног, и Арсений полетел в объятия красотки в черной пелерине. Не растерявшись, она подхватила его и удержала от падения с вовсе не женской силой.
– Ты что, пьян? – спросила брезгливо.
– Пьян, пьян, – закивал он. – Фарн этот ваш опьянил меня без вина.
Тут красотка расплылась огромным чернильным пятном и заслонила собой и перрон, и опустевший поезд, прибывший из столицы.
…Очнувшись, Арсений понял, что сидит на скамье, а возле него стоят уже двое: все та же девица в черном и странный тип с пегими волосами до плеч. Одна прядь была абсолютно черной, другая – белой, и так вся голова.
– …Гвозданул он его, как пить, гвозданул, – скороговоркой говорил Пегий. – Мнемо– континиум нарушен и…
– Поймай-ка нам тачку, – оборвала женщина рассуждения Пегого. – Домой ему надо. Не здесь же им заниматься.
Дальше опять следовал провал. Очнувшись, в этот раз Арсений обнаружил себя на заднем сиденье машины. Женщина помещалась от него по левую руку, Пегий – по правую.
– Большой проспект, – сказала женщина шоферу, и Арсений подивился, откуда дамочка знает, где он живет?
Потом заметил в ее руках связку ключей от своей квартиры. Ну и что – ключи?! На них же не выбит адрес!
– Вы что, со мной? – с трудом выдавил незадачливый попутчик Фарна.
– Разумеется, – отвечала женщина, ласково обняв его за плечи. – Если я тебе не помогу, ты умрешь.
– Умру, – эхом отозвался Арсений.
В то, что вот-вот умрет, он поверил безоговорочно. И как-то не страшно было думать о смерти, даже забавно. Все когда-нибудь закончится. Вот и такси примчалось к нужному подъезду, и лестница эта корявая, ускользающая из-под ног, кончилась, и лифт, рванув наверх, чуть не выдавил внутренности наружу. Дверь быстрехонько отворилась, скрипнув петлями. Как хорошо, что коридорчик крохотный, семь шагов всего. Семь или восемь? И еще пять по комнате пройти до тахты широченной, продавленной, мягкой и пыльной. А руки у этой женщины замечательные, нежные, прохладные, так и хочется поймать их губами. Чудные пальцы! Как ловко они распутывают волосы, как нежно касаются пылающей кожи лба! Вот они сжали затылок, нащупали что-то под кожей и…
Арсений взревел от нестерпимой боли и схватился руками за голову. Да так и застыл, окаменев. Минута прошла, вторая… Он не сразу понял, что боли уже нет, а есть только пустота внутри и усталость в каждой клеточке тела. Поначалу он не поверил, шевельнулся осторожно, ожидая, что боль вновь током пронзит тело. Но ничего не случилось. Только слабость и хинно-горький привкус во рту напоминали о внезапном приступе. Арсений медленно повернул голову и посмотрел на женщину. Та сидела рядом с ним на тахте и держала в пальцах здоровенный ржавый гвоздь, покрытый сгустками крови.
– У тебя из затылка вытащила, – сообщила она и положила гвоздь на тумбочку.
Из затылка?.. Шутка, что ли? Он хотел рассмеяться, но тронул рукою голову и нащупал под волосами глубокую влажную отметину. Губы издали бессмысленный шлепающий звук. Женщина наклонилась ниже, к самому его лицу.
– Знаешь, кто я?
– Нет…
«Нет, нет…» – резонировало внутри головы.
– Я – Анастасия.
«…асия …асия …асия…» – гулко отдалось в черепе.
– Зачем он это сделал, не знаю, – чуть не плача, пробормотал Арсений. – Фарн…
Анастасия протянула ему чашку с кофе. Обжигаясь, он сделал глоток.
– Я вспомнил! – закричал Арсений, чашка дрогнула в руке, и кофе пролился на постель. – Вспомнил! Этот гад взял крестик! Мой крестик на цепочке, серебряный, на шее у меня был…
– Дорогой крест?
– Нет, нет, самый обычный… серебряный… но весу в нем – ерунда.
– М-да, не слишком много информации, – усмехнулась Анастасия. – Надеюсь, Барсик нам поможет. – Она погладила Арсения по щеке. – Плохо тебе, да?
Анастасия бесцеремонно стала стаскивать с него одежду. Арсений посторонился, ожидая, что она уляжется рядом с ним. Дрожь возбуждения пробежала по телу. Но ничего из того, что так услужливо нарисовала его фантазия, не последовало. Странная гостья извлекала из-под пелерины литровую стеклянную банку, на три четверти наполненную густой желтой мазью, и, зачерпывая ее горстями, принялась втирать в тело Арсения. Мазь была горячей и жидкой, но тут же впитывалась в кожу, вызывая легкое жжение.
– Это защита, – объяснила Анастасия. – Тебе, мой мальчик, предстоят нешуточные испытания.
Глава 5
Белкин, как всегда, поднялся поздно. И, как всегда, в дурном расположении духа. Мерзкий осадок вчерашнего (водка, «наезд» налоговой инспекции) смешивался с предвкушением сегодняшнего (запах горелой ветчины, предстоящая встреча с директором «Архангела»). Он уже не мог отличить одно от другого. Призрачный запах тухлятины преследовал постоянно. Да нет, вовсе не призрачный, а вполне реальный запах: из розовой новенькой раковины смердело совковой канализацией. Белкин вывернул кран до отказа, пытаясь струей воды забить идущую из стока вонь. Фонтан брызг обдал лицо.
«Гадость вот-вот случится», – подумал Белкин, снимая халат с вешалки. Но какая именно гадость – не знал. Знал другое: предчувствие его никогда не подводит. Если отчетливо, как телетайпная лента, проносится мысль в мозгу, значит, так и будет. Говорят, бабка его славилась провидческим даром, умела кровь заговаривать. Сын ее на войне погиб, так в ту минуту, как пуля его настигла, она накрыла черной тряпкой зеркало, а второе, незакрытое, треснуло само собой.
– Мерзкий денек, – пробормотал Белкин, входя на кухню и морщась от запаха.
Инспектируя, заглянул в мусорное ведро. Так и есть! Два ломтя великолепной ветчины обратились в угли. Но кто ценит его труды! Кто ценит деньги и вещи, приносимые добытчиком в дом!
Белкин плюхнулся на свое место. Танчо сидела напротив, попивая кофе из крошечной фарфоровой чашечки.
– Как поживаешь, принцесса? – Он по-прежнему обращался к дочери, как к маленькой девочке.
– Нормально.
Она старательно изображала взрослую, напяливая на себя самые немыслимые тряпки, благо папашины деньги позволяли. Интересно, чтобы она запела, если бы за любой дрянью надо было бы стоять в очереди часа по три, как это делал Белкин в молодости? Впрочем, в Питере еще можно было кое-что достать. А вот в провинции…
– Когда экзамен?
– Завтра.
– Сдашь?
Танчо пожала плечами.
– Когда я заваливалась? Помнишь такое?
Самоуверенная, вся в него. Ирина, та только орать умеет, но при малейшей неудаче ударяется в панику и прячется за мужнину спину.
– Папуль, дай полтинник, – попросила Танчо, старательно изучая осадок на дне кофейной чашечки.
– Полтинник? Да ты вчера сотню брала! – возмутился Белкин.
– Завтра последний экзамен, отметить надо.
– Да?.. А может, тебе надо подкармливать своего БЕДНОГО, – непередаваемая издевка в голосе, – студента? Как его? Толика, кажется?
– Уже нет, – Танчо поджала губы.
– Что так?
– Он хотел иметь не только стол, но и дом. То есть постель, – Танчо тряхнула волосами с самым независимым видом. – Пришлось попросить его искать полное довольствие в другом месте.
– Приятно услышать, что очередной нахлебник испарился.
– Я просто хотела помочь. А придурок тут же вообразил Бог знает что!
Черт возьми, красивая девчонка, глаза так и жгут. Но что-то во взгляде есть такое… что-то, вызывающее желание, нет, не обнять, а отступить на шаг.
– Да, да, тебе нравится быть принцессой, причем принцессой добренькой. Недаром к тебе липнет всякая шваль. Вроде той девчонки, которая явилась к нам пообедать и нечаянно прихватила с собой мамину норковую шапку. Одно приятно – после этого случая эта тварь к нам носа не кажет.
– Я же не виновата, что все, кого я жалею, оказываются подонками!
– Так зачем тебе кому-то помогать?
– Иначе не могу.
– Что значит «не могу»? – раздраженно переспросил Белкин. – Хочу тебе напомнить, что ты не своими денежками соришь, а моими. Ты еще и рубля не заработала.
Танчо нахмурилась.
– Так ты дашь полтинник, или нет? – спросила надменно.
– Ладно, раз уж конец сессии, дам, – милостиво пообещал Белкин.
Тем временем Ирина поставила перед ним тарелку. Яичница с ветчиной – любимый мужнин завтрак.
– Ветчинка-то у тебя подгорела, – морщился Белкин, ковыряя вилкой в тарелке. – А еще два куска выбросила. Почем нынче ветчина? Дорого. Неэкономная ты хозяйка. При моих доходах могла бы…
– Ну вот, опять! – страдальчески закатила глаза Ирина. – Подумаешь, какой-то кусок. Мелочь!
– Мне эти мелочи с неба не валятся! За каждый рубль драться приходится. Когтями и зубами! И за все платить! За все это! – Широким жестом Белкин обвел кухонный гарнитур из натурального дерева, похлопал по обитой бархатом спинке «уголка», выразительно ткнул пальцем в стеклянный шар светильника над головой. – Даже в этой скатерти частица моего пота и моей крови! – Белкин потрогал свежий шрам на лбу – след от удара обрезком водопроводной трубы, дело рук неизвестных налетчиков. – Не говоря о самой квартире! Но никто не ценит!
– Да ценим мы, ценим! – спешно воскликнула Ирина, пытаясь прервать бесконечную тираду.
– Вот– вот, «цени-и-м», – передразнил Белкин. – Да какой тон! Думаешь: лишь бы отвязался! К собаке и то лучше относятся. Кофе сладкое не можешь сделать.
– Сладкий, – автоматически поправила Танчо.
– Сладкое! – настоял на своем праве коверкать слова Белкин. Он оттолкнул чашку с недопитым кофе и поднялся. – Я сегодня поздно, – предупредил он кухонную мебель и сидящих на ней женщин.
–Я в институт, на консультацию. – Танчо поднялась следом.
– Идите, куда хотите. – Ирина отправила в рот кусок ветчины, делая вид, что утренний разговор, такой же, как сотня других утренних разговоров, не произвел на нее никакого впечатления.
Но Танчо видела, что мать уязвлена.
– Мама, у него работа нервная, – попыталась оправдать отца Танчо.
Ирина взорвалась:
– Тоже мне, князь! Явился в Питер из какой-то сраной деревушки под названием Говняные столбы…
– Он же городской и вовсе не… – попыталась возразить Танчо.
– Все равно приезжий! Если бы я на свою площадь его не прописала в свое время, неизвестно, где он сейчас был, каким бизнесом занимался, сидел бы в своих Говняных столбах, коровам хвосты крутил! – Ирина закурила сигарету. Пальцы у нее дрожали. – Почему он об этом не помнит, когда каждое утро в нос своими деньгами тычет! В конце концов, любой порядочный мужик обязан семью обеспечивать! Что ж тут особенного? А этот вообразил себя благодетелем. Тоже, мне пуп Земли! Свинья! И ты точно такая же, вся в него! – напустилась в конце концов на дочь Ирина и, вскочив, бросилась вон из кухни.
Полы китайского халата развевались, как крылья тропической птицы. Дверь спальни захлопнулась с грохотом, и тут же на полную громкость зазвучала мелодия Морриконе.
Проводив глазами мать, Танчо пожала плечами и отправилась к себе в комнату. Она давно привыкла к ссорам, особенно по утрам. Ее раздражали даже не крик и ругань, а однообразие темы: отец твердил о деньгах, мать о том, что когда-то прописала мужа к себе. Каждый день они повторяли одно и то же почти слово в слово, будто актеры, раз и навсегда заучившие классический текст.
Танчо надела черное, в обтяжку платье с открытыми плечами. Пожалуй, немного вызывающе, но зато подчеркивает тонкую талию и стройные бедра. Повернулась перед зеркалом и вздохнула. Что ни говори, платье дорогое, но вид дурацкий. Шарма нет. Или уверенности в шарме нет? Чего-то, в общем, нет, без чего любые платья выглядят дешевыми тряпками.
«Нет желания вилять задом и строить глазки, – констатировала Танчо. – Потому что… неинтересно…»
Она сняла с кульмана лист ватмана, хотела свернуть его в трубочку, чтобы вложить в тубус, но остановилась, задумавшись. Придуманный два дня назад проект теперь казался ей полным сюром. Впрочем, она никогда не думала о реальности его воплощения, рассматривая лишь как абстрактную идею. Но и как абстракция монорельс над центральной частью города, по которой несется трамвай на магнитной подушке – это чересчур. Нет, не стоит нести эту чепуху на консультацию. Ну разве что представить как хохму… Но ей так хотелось взять эскиз с собой… Да, да, почему бы не показать его вроде как в шутку?
Она торопливо запихала лист ватмана в тубус, в последний раз глянула в зеркало, накинула сиреневый плащ и шагнула к двери.
– Тимошевич уже пришел? – крикнула мать из своей комнаты.
– Внизу ждет, – соврала Танчо – Тимошевичу она даже не звонила.
В последние дни охранник то и дело отлынивал от работы, но Танчо даже и не думала жаловаться отцу. Она была довольна, что до дверей института ее сегодня не сопровождает хмурый тип с плоским, как тыква, лицом. Танчо была уверена, что звонки с угрозой похитить ее и убить – нелепая месть Толика за отказ пустить его в койку. Танчо относилась к звонкам с полным равнодушием, чего нельзя сказать о родителях.
Небрежно помахивая тубусом, Танчо отправилась на остановку трамвая. Дорогу, как всегда, выбрала через свой любимый двор в стиле «модерн». Она была просто влюблена в здешние дома – фантастические, сказочные и одновременно современно-урбанистические. Северный «модерн» казался ей стволом, на котором должны были вырасти удивительные по своей красоте ветви. Но наступила эпоха всеобщего разрушения и хаоса, и в моду вошли башни Татлина и Дворцы советов, а модерн так и остался нерасцветшим деревом потускневшей Северной столицы.