– Так тому и быть. – Глеб потянул меч из ножен и поднялся в стременах. – Други мои верные, витязи мои славные! Прольем кровь супостата, напоим землю русскую, не пожалеем живота своего!
Он махнул клинком в сторону едва виднеющихся впотьмах касожских всадников, и застоявшиеся кони понесли русичей в жаркую сечу. Вдали уже был слышен клич подмоги, мчащей во весь опор, чтобы ударить в тыл касогам, смять, повалить, рассечь на части…
Точно почуяв неминуемую гибель, степняки ринулись в разные стороны, торопясь спасти головы от скорой расплаты. Точь-в-точь на одуванчик кто-то дунул, и разлетелась шапка его по всей округе.
– Ломим! – кричал Глеб во все горло, радуясь, как стремительно, без оглядки, улепетывает еще недавно грозный враг. Но вдруг Святославова рать, мчавшаяся ему навстречу, как по команде расцвела белыми плащами и, не сбавляя хода, врезалась в его дружину, сбивая с коней витязей, опрокидывая их безо всякой пощады.
В неистовом гневе повернулся князь Тмутороканский к гонцу, крича что есть силы:
– Измена!
И тут же полупудовая булава с размаху опустилась на его шлем.
– Не узнал, родич? Я – Давид Олежич, Олега Черниговского сын, – прокричал тот, хватая ошеломленного князя и выдергивая его из седла.
В это самое время касожская рать, точно и не думала мгновения назад улепетывать в панике, развернулась и, кружа в отдалении, принялась осыпать калеными стрелами всех тех, на ком не было белых плащей.
В Тмуторокани тщетно пытались разглядеть, что происходит в поле, но вопль ужаса касогов, боевые кличи руссов доносились до крепостных стен, утверждая местных жителей в уверенности, что победа все же на их стороне. Спустя всего полчаса шум боя стих, а еще через какое-то время у ворот появился вчерашний гонец с вестью о том, что касоги наголову разбиты, но князь Глеб ранен, и что след немедля открывать ему ворота, греть воду и звать лекаря.
Очень скоро в крепость в окружении нескольких витязей вкатилась повозка, на которой с залитым кровью лицом лежал князь Глеб. За повозкой, точно за триумфальной колесницей, понурив голову, шли пленники. Городской люд встречал их криками гнева и презрения. Кто-то попробовал было даже бросить камень. Больше никто этого сделать не успел – выхватив из-под одежды длинные боевые ножи, пленники бросились рубить толпу, а вслед им в открытые ворота устремились конные всадники Тимир-Каана и Давида Олежича – как один в белых плащах…
– Ловко ты придумал, – глядя со стены на происходящую в городе бойню, усмехнулся сын изгнанного черниговского князя.
– Аллах надоумил меня, как обратить силу врагов в их слабость. Но твоя выдумка с перстнем тоже была хороша. Кстати, откуда ты взял его? Ведь не Владимир же Мономах, да проткнет шайтан его чрево раскаленным вертелом, подарил тебе знак своей власти?
Давид рассмеялся:
– Видимо, никто на Руси не знает, что император Константин Мономах велел изготовить для своего внука такой же перстень, как носил сам – Владимир очень гордился этим подарком и, как сказывают, ни разу не снял. Что же касается Константинова перстня, – князь поднял руку, любуясь при свете факела драгоценным кольцом, – после смерти императора по обычаю дворец был оставлен на разграбление варяжской стражи. Отец моей доброй матушки – дука Александр Музалон – купил этот перстень у одного из северян всего лишь за два солида. Как показало время, он с толком распорядился своими деньгами, но… – Князь Давид поглядел на беспощадную резню в Тмуторокани. – Тимир, пора прекратить побоище, иначе в моем городе не останется жителей.
* * *
Стук колотушки ночного сторожа сменился истошным криком:
– Все тихо-о-о!
– Спасибо за напоминание, – хмыкнул Лис, обводя взглядом собравшихся: хозяина постоялого двора, его родича, который был представлен в качестве владельца и шкипера некой разудалой посудины, способной без риска отойти от берега дальше, чем видит глаз. Четвертым за столом личных апартаментов корчмаря сидел рыцарь в белой тунике с нашитым красным крестом.
– Господа, – патетическим шепотом начал Сергей, – феодальное отечество в опасности. Родина-мать зовет нас, и слезы льются по ее щекам, ибо кто же, если не мы, или скажем по-другому, если не мы – то кто? «То кто?» – спрошу я и отвечу: «Некому!»
Привычный к лисовским словесным фейерверкам Камдил принял вид предельно мрачный, чтобы скрыть предательскую улыбку.
– Враг ползет по зеленым холмам Уэльса. Разогнавшись на холмах, он взберется на шотландские горы, и даже последний несский лох услышит его наглое шипение! Не дадим ему стать на ноги и вытоптать луга Британии, пожрать леса ее!
– Кому? – опасливо уточнил корчмарь.
– Тому, кому нет имени, чье дыхание – ужас, и чьи глаза – смерть! – воодушевляясь еще больше, вещал Лис.
– Ну, это он в смысле, что ежели это о змеях, то у них нет ног, – пояснил шкипер.
– Несчастный! – возопил оратор. – Не ведаешь ты, что говоришь, потому что не представляешь, каковы бывают змеи с ногами! Знаешь ли ты, что есть такое тиранозаврус рекс? – внезапно спросил и тут же ответил сам себе: – Нет, ибо Господь спас тебя от встречи с ним! Так неужели же мы такие неблагоразумные глупцы, что, защищая себя же самих, не сотворим для Господа сотую часть того, что он сделал для нас?! – выдохнул Лис, сделал короткую паузу и добавил: – Кстати, к немалой для себя выгоде.
В глазах содержателя постоялого двора и его родича засветилось явное облегчение – в душе они уже смирились с участием в предстоящем крестовом походе, о котором, как им казалось, говорит странный гость.
– Явите миру реликвию! – гордо изрек Лис, и вдумчиво молчавший Камдил достал из-под плаща средних размеров дорожный сундук. – Светоч христианского мира, буквально неугасимая лампада накаливания в сто свечей, стоящих волей Божьей без единого подсвечника – наш дорогой, бесконечно дорогой! – Бернар Клервосский, прозревая насквозь ушедшее в прошлое будущее, являет настоящее в величии своем! Помолимся, друзья мои!
Все присутствующие сложили руки перед грудью, но яростный проповедник не дал им долгой передышки:
– В этом сундуке земля из могилы святого Патрика, избавившего от змей Ирландию! Эта земля полита обильным потом святого Эржена (эта гремучая смесь посильнее, чем любая гремучая змея, полная гремучей ртути)! Враги истинной веры пытались травить его змеями, но! – Лис воздел палец. – Конечно же, вы помните, чем закончилось, – проговорил он с ликованием.
– Нет, – сознались обескураженные напором аборигены.
– Когда злобные недруги вошли, святой Эржен вещал змеям слово Божье, и те кланялись в такт его словам! Преподобный Бернар велел нам прибыть в валлийские земли, и если найдется там достаточно верных христиан более, чем праведников в Содоме, готовых не только словами, но и добровольными пожертвованиями доказать свою преданность Господу, – посыпать этой землей врата городов Уэльса. Никогда отныне змеи ни о двух, ни даже о сорока ногах не коснутся освященной земли!
– Здорово! – покачал головой шкипер. – А прибыль-то в чем?
– Глупец! – сардонически расхохотался Лис. – Неужели же ты подумал, что Господу и впрямь нужно золото? У Всевышнего нет мошны, и он не платит в трактире.
– Это верно, – грустно подтвердил корчмарь, но, поймав гневный взгляд оратора, тут же закрыл рот.
– А поскольку золото не нужно Господу, то оно не нужно и преподобному Бернару. И потому он призвал меня и сего достойного рыцаря, благословил и сказал, утирая слезу: «Дети мои, я вверяю вам эту святыню для того, чтобы вы спасли землю по ту сторону пролива от козней врага рода человеческого. Несите же ее, невзирая, но в то же время блюдя неотступно и беспорочно. И ежели люди там пожелают спастись, пусть докажут это рвением своим. Однако не вздумайте везти мне грешное золото их! Возьмите толику для богоугодных дел и на прокорм свой. Остальное раздайте тем, кто станет помогать вам в сем богоугодном деле». Ибо сказано: «Ежели мне, то и аз воздам».
– Это что же, – догадываясь, о чем идет речь, всплеснул руками корчмарь, – все золото, собранное в Уэльсе, – нам?!
– Без толики на богоугодные дела и прокорм, – напомнил Лис.
– А от нас только потребуется доставить вас на ту сторону залива, а потом забрать назад?
– Ну да.
– Мы согласны, – ответили родичи в один голос.
– Как говорил то ли Маркс дедушке Ленину, то ли дедушка Ленин еще какому-то энтузиасту: «Буржуин за триста процентов прибыли сначала удавится, а потом, не отходя от кассы, пойдет на любое преступление», – послышалась в голове Камдила речь друга. – Бедолаги, они еще не знают, сколько богоугодных дел я могу придумать и сколько фунтов местных стерлингов понадобится на прокорм всей нашей оравы.
Глава 6
Без врагов моя бы жизнь стала безрадостной, как Преисподняя.
Ричард Никсон
Фульк Анжуйский греб с остервенением, слыша, как совсем рядом в воду плюхаются увесистые камни. Попади такой в голову, и местные раки сегодня не остались бы без обеда.
Намокшая одежда мешала плыть, перевязь с мечом, и при ходьбе-то бившая по ногам, теперь предательски тянула ко дну.
Как только камни начали ложиться позади него, Фульк улучил момент избавиться от оружия. «Второй меч за сутки, – с тоскою подумал он. – Плохи дела». Плыть стало несколько легче, но мысль о том, что, по сути, нынешнее удачное спасение мало что меняет в его положении, не оставляла юношу. Он был в землях Нормандии один как перст, теперь еще и без оружия. Против него выступало многочисленное воинственное семейство из знатнейших в этом герцогстве, под знаменами которого ходили в бой десятки рыцарей и тысячи воинов иного звания.
Сколько ни плыви, а когда-то придется вылезти на берег – снедаемый этими безрадостными мыслями, он греб, стараясь не спорить с течением, несшим его в сторону Атлантики.
Силы были на исходе, и Фульк, распластавшись, лежал на воде, стараясь не двигаться и надеясь хоть немного сбросить усталость, когда внезапно над головой его раздалось:
– Эй, ты жив?
Фульк перевернулся со спины на живот. Неподалеку, борясь с течением у излучины реки, на веслах шла барка. Судя по виду – чья угодно, но только не французская.
– Жив! – крикнул Фульк.
– Помощь нужна?
– О да!
На борту корабля послышалась резкая то ли алеманнская, то ли данская команда, и гребцы начали табанить веслами, разворачивая суденышко поперек волны.
– Давай-давай, греби!
Кравчий Людовика Толстого устремился к корабельному борту и спустя несколько мгновений с облегчением ухватился за сброшенный канат.
«Спасен», – мелькнуло у него в голове.
А еще спустя несколько мгновений чьи-то крепкие руки втягивали его на палубу чужестранного судна.
– Откуда ж ты такой будешь? – пристально оглядывая гостя, поинтересовался капитан барки.
– Я… охотился тут неподалеку, – запинаясь, ответил Фульк, прикидывая, что делиться истинными причинами заплыва ему все же не стоит. Кто знает, что на уме у этих корабелов. – Конь понес, сорвался с кручи…
– А-а… охотился, – не спуская насмешливого взгляда с юноши, кивнул шкипер. – Так, стало быть, вас следует высадить на берег?
Тут Фульк понял, что сморозил глупость – конечно же, всякий здравомыслящий человек, сорвись он с кручи в реку, пожелал бы вернуться на берег. Королевский кравчий к таким здравомыслящим людям не относился.
– Пожалуй, нет, – вздохнул юноша. – Если вы идете в море, я был бы вам благодарен, когда б меня высадили в землях Франции, а лучше всего – в Анжу. Я щедро награжу вас. У меня с собою здесь нет ни денье, но поверьте – я богат, я весьма богат.
– Ну да, – кивнул, не меняясь в лице, капитан барки. – Кто ж спорит? А, стало быть, земли Нормандии вам не нравятся?
Он повернулся к одному из своих людей и добавил с деланной серьезностью:
– Наверное, охота плохая. А коли так, – капитан махнул рукой, и Фульк почувствовал, как чьи-то твердые, закаленные веслами и тросами, пальцы смыкаются у него на предплечьях, – самое время договориться о цене.
– Я хорошо заплачу! – пытаясь вырваться, закричал королевский кравчий, но, казалось, гостеприимный хозяин его не услышал.
– Ганс, – обратился он к помощнику, – в Монфоре узнай хорошенько, что за рыбка попалась к нам в сеть. И отчего вдруг он так невзлюбил Нормандию – может, здесь найдется кто-нибудь, желающий заплатить за эту голову больше, чем сам этот сосунок.
Фульк еще раз дернулся, но тут что-то тяжелое и твердое обрушилось ему на затылок, свет вспыхнул и померк в его глазах.
Утро, если, конечно, это было утро, встретило графа Анжуйского топотом ног над головой. Он открыл глаза, пытаясь осмотреться, и понял, что с тем же успехом мог бы держать их закрытыми. Когда б не боль в затылке да запах гнилой воды, он бы решил, что врата загробного мира уже захлопнулись за ним. Фульк попытался ощупать темя, но с горечью осознал, что руки крепко связаны.
– Эй, – крикнул он, вернее, ему показалось, что крикнул.
Звук тут же отразился от стены, расположенной не более чем в футе от его носа. Помещение, где он находился, даже самый снисходительный язык не решился бы именовать комнатушкой. Это было что-то вроде ящика, взмывавшего вверх-вниз на речной волне.
Однако слабый возглас был услышан. Из-за дощатой стены донесся лязг железа, и Фульк закрыл глаза от ударившего в них света фонаря.
– Очухался? – констатировал капитан. – Это хорошо. Ну что ж, граф Анжуйский, рад видеть ваше плавучее сиятельство на своем корабле. Не глядите, что он неказист. Все в мире изменчиво: вчера вы ходили в шелке и бархате, а нынче… Вот я сегодня – хозяин этой трухлявой барки, а завтра… – он протянул руку к Фульку, ставя его на ноги, – что будет завтра, во многом зависит от вас.
Капитанская каюта, несомненно, была лучшим помещением на судне, однако же и здесь было понятно, отчего вдруг капитан окрестил свою барку трухлявой посудиной.
– Как вы понимаете, граф, – освобождая руки пленника и подавая ему кожаную флягу с вином и кусок козьего сыра, начал шкипер, – я уже знаю, кто вы и отчего вдруг решили поплавать в Сене, не снимая одежды. Не буду от вас скрывать также, что семейство де Вальмон готово отвалить всякому, кто доставит вас живым, сотню золотых. Мертвым вы стоите вдвое дешевле, но на худой конец тоже неплохо. Как человек честный, я предлагаю вам оценить свою жизнь так, чтобы мне не хотелось оказать нормандским волкам ту маленькую услугу, которой они столь ревностно домогаются.
– Двести золотых, – понимая, к чему клонит капитан, предложил Фульк.
– Маловато. Если нормандцы узнают, что я вам помог, – хозяин каюты похлопал себя по шее, – моя голова рискует смотреть на это тело со стороны.
– Сколько же вы желаете?
– Триста, не считая, понятное дело, вознаграждения за спасение из речных вод и затрат на доставку вас прямехонько в Анжу. А ведь прошу заметить, до того мы держали путь во Фрисландию, а это совсем в другой стороне.
– Итого, – процедил Фульк.
– Но-но, граф, к чему скрипеть зубами? – явно любуясь произведенным эффектом, усмехнулся судовладелец. – Пятьсот монет, полагаю, достойный выкуп за голову столь родовитого вельможи.
– Хорошо, – коротко выдохнул анжуец, прикидывая, что стоит ему добраться до родного берега, и сей речной кровосос недолго будет поганить мир своим дыханием.
– Но тут имеется еще одна загвоздка, – как ни в чем не бывало продолжал капитан. – Я, конечно же, понимаю, что, получив свободу, вы пожелаете отнять ее у меня вместе с законным вознаграждением. И потому мне хотелось бы лишить вас столь неблагоприятной для моей особы возможности. Мы, граф, сделаем так: я отвезу вас в безопасное место вне ваших земель, и неподалеку от них вы напишете письмо к отцу с просьбой собрать золото и отвезти его туда, куда я вам скажу. Если все пройдет гладко, люди вашего отца обнаружат в указанном месте записку, где будет подробно рассказано, как вас найти. На место записки они положат золото. Поверьте, если они его не положат, я об этом узнаю. И если, положив, решат устроить засаду, я тоже узнаю об этом. Тогда, скажу честно, скрепя сердце я отдам вас де Вальмонам. Поэтому в самых убедительных выражениях попытайтесь втолковать отцу, чтобы он не делал глупостей.