– Кто-кто, – передразнил его Рейгель, старательно делая вид, что не заметил знакомого лица: корнет уже с минуту пристально разглядывал всю четверку, видимо, раздумывая – подойти или не стоит. – Наш князь Митя, конечно же. Кто еще может вытащить этого дуболома из казармы?
– Ну, дуболомом я бы его не назвал…
– Молчите, адвокат! Кто еще способен все урочное время гонять солдат по плацу и окрестным лесам, а в свободное – зубрить руководства по тактике и баллистике?
– А может быть, он вообще… – неопределенно покрутил ладонью Пршевицкий-Ганевич. – Из этих.
– То есть?
– Ну, которые к женскому полу… холодны.
– А вот это мы сегодня выясним, – заявил Ремизов, одергивая полы несколько вольготно сидящего на нем фрака: шился он когда-то по фигуре, но умелец-портной никак не предполагал, что заказчику приспичит экстренно сбросить полпудика лишнего жирку. Не по своей воле…
* * *
– Прекратите пялиться на этих лоботрясов, – прошипел Дмитрий Саше на ухо, улыбаясь знакомым. – Вы что – решили испортить себе весь вечер?
– Но… – Александр был смущен. – Как это будет выглядеть в плане субординации?..
– В плане субординации – отлично, – отрезал князь. – Точно так же, как в плане субординации выглядим мы с вами в глазах, допустим, генерала Митрохина.
– Где? – закрутил головой Бежецкий, тщась разглядеть в толпе гостей легендарного офицера.
– Прямо напротив вас, под ручку с дамой в пунцовом платье, – мученически вздохнул поручик. – И, если хозяева не попросят нас с вами удалиться из-за оскорбительно пристального разглядывания их гостей, я вас с ним потом познакомлю.
– Простите, князь…
– Ничего. Вы что, Саша, никогда не бывали на балу?
– Почему же… Бывал, конечно, – еще больше засмущался корнет. – Вот только…
Его спас распорядитель, громко объявив:
– Вальс, господа!..
* * *
– А вы неплохо танцуете, корнет, – похвалил Вельяминов своего друга, когда был объявлен перерыв и гости, весело переговариваясь, потянулись к столикам с выпивкой и закуской «освежиться».
– Вы льстите мне, Митя. – Раскрасневшийся Бежецкий только что отпустил к подругам одну из юных жеманниц, которую только что лихо кружил в танце по старинным паркетам двусветного бального зала, отчаянно жалея, что в придачу к фирменному гвардейскому поклону-кивку не может звякнуть шпорами[4]. – Да я в танцах дрессированный медведь, не более. Видели бы вы моего друга, князя Бекбулатова…
– А я вот вижу, что мсье Делавриер, наш старый добрый учитель танцев, по-прежнему недаром ест казенный хлеб с маслом, – перебил его князь, сам только что показывавший недурное знание хореографии, разве что с более зрелыми партнершами. – И первый выпускник нашей альма-матер – первый во всем.
За этим разговором офицеры, как и большинство собравшихся, тоже отдали честь пикантной снеди и тонким напиткам, в изобилии украшавшим столики покойной части зала, с самого начала оккупированной мужчинами в годах и высоких чинах, считавших «невместным» скакать и кружиться наравне с молодежью. Зрелые мужи, отечески поглядывая на резвящихся юнцов, предпочитали проводить время в степенной беседе, потягивать коньячок и беленькую, отлучаясь время от времени в курительную комнату, тогда как их спутницы организовали собственный кружок у столиков с пирожными, делясь друг с другом одновременно рецептами вкусной кухни и радикального похудения.
По молодости лет Саша был почти равнодушен к спиртному, предпочитая выпивке «цивильные» деликатесы под легкое крымское вино, от которых порядком отвык в училище и полку, где кормили сытно, но без особенных изысков. Дмитрий же, напротив, по природной склонности к полноте (о чем все знали исключительно с его слов), деликатной снеди избегал, отдавая дань «Шустовскому», хотя, разумеется, в меру. Все же это был не дружеский «междусобойчик», где можно было расслабиться в полной мере.
– Я вижу, друг мой, – Вельяминов кивнул бесшумному слуге, «обновившему» графинчик с коньяком, и звякнул рюмкой о бокал Александра, – за весь вечер вы не остановили свой выбор ни на одной из осчастлививших вас своим вниманием дам. В том смысле, что в каждом танце у вас была другая партнерша. Это случайность или?..
– Увы, Митя, – вздохнул корнет. – Или… Я влюблен.
– Серьезно? – поднял брови Дмитрий. – Вы, поклонник Сципиона Африканского и Густава-Адольфа, влюблены? Полноте! От вас ли я это слышу! А как же маршальский жезл под кроватью?
– Вы смеетесь, князь. – Александр покраснел и досадливо отставил чуть тронутый бокал. – А между тем я говорю серьезно.
– Простите меня! – прижал ладонь к сердцу поручик. – Право, я не хотел вас обидеть. И кто же та Брюнхильда, та Ника Самофракийская, что пленила гордого воителя? Ну, смелее же, мой идальго, поведайте своему верному оруженосцу сердечную тайну!
В другой момент Саша, конечно бы, засмущался и промолчал, но рядом был друг, кровь бурлила от доброй порции гормонов, впрыснутых в нее во время танцев, да и коварное произведение ливадийских виноградарей не осталось в стороне…
– Ее зовут Настя…
– Чудесное имя! И, что самое главное, редкое! Вы знаете, сударь, что в церковные книги Российской империи, наряду со всякими Еленами, Феклами, Генриеттами и обладательницами сотен других прекрасных имен, вписано не менее полумиллиона Анастасий. Это я вам говорю вполне обоснованно. Рискну ошибиться, но имя вашей возлюбленной входит в десятку наиболее распространенных на нашей одной пятой суши. Что не мешает ему, конечно, быть самым дорогим и единственным на свете для вас, Александр. Короче говоря, я требую конкретики.
– Анастасия Александровна…
– А еще точнее?
– Головнина…
– Дочка Александра Михайловича? Товарища министра путей сообщения? У вас отличный вкус, Саша. Поздравляю.
– Вы ее знаете?
– Кто же не слышал о Настеньке Головниной! Вы в курсе, – нагнул голову к Саше Вельяминов и заговорщически понизил голос, – что их имение, Богородское, расположено в десяти верстах отсюда? А мои родовые пенаты – в восемнадцати.
– Не может быть! И вы с ней знакомы?
– Ха! Да я, будучи недорослем, бывало, таскал ее за соломенные косички. За что, разумеется совершенно справедливо, неоднократно был дран ее папашей. Соответственно, за уши.
– Я не верю…
– Поскольку папенька ее, Александр Михайлович, – хладнокровно закончил поручик, – приходится двоюродным братом моей маменьки, Ксении Георгиевны, в девичестве Головниной. А Настя мне вследствие этого – кузиной.
– Послушайте! – горячо воскликнул юноша, вцепляясь в рукав друга. – В таком случае вы, князь, просто обязаны устроить нам встречу! Как друга я…
– Нет ничего проще, граф, – улыбнулся Дмитрий. – Потому что в данный момент ваша пассия стоит за вашей спиной и нервно теребит платочек, не решаясь помешать нашей беседе.
Саша резко обернулся и увидел ее…
– Мазурка, господа! – как будто ждал этого момента распорядитель, заставив общество прийти в движение.
– Смелее, сударь, – подтолкнул Александра в спину поручик. – Не упустите свое счастье…
* * *
– Вы оказались не правы, господин шляхтич, – протянул руку Чарушников. – Гоните проигранный рубль.
– Беру свои слова обратно, – вздохнул Пршевицкий-Ганевич, роясь в кармане фрака и косясь на счастливую пару, проносившуюся в вальсе как раз мимо неразлучной четверки: корнет не отпускал от себя даму уже четвертый танец подряд. – Рубль ваш, Евгений.
– Не грустите, Тадеуш, – хлопнул проигравшего по плечу Ремизов. – Я готов поставить империал против четвертака[5] на то, что теперь нашему Дракону уже будет не до нас, грешных…
– Уже Дракону? – подмигнул Рейгель. – Не Держиморде? Не Дуболому? Не Церберу, наконец?
Старший унтер-офицер лишь махнул рукой и увлек приятелей к столу…
А на другом конце бального зала князь Вельяминов потягивал коньяк, с доброй улыбкой следя за своими «крестниками», не замечающими ничего и никого, кроме милого лица напротив.
И никто, кроме него, не знал о неком письме, лежащем сейчас в рабочем столе.
Начиналось письмо так:
«Душа моя, друг Вельяминов!
В прошлом письме проговорился ты мне о дружбе своей с неким поручиком Бежецким из новгородских дворян. А я поведал о том, из бесхитростной своей натуры, другому нашему приятелю Оресту. Ну, Ардабьеву, ты помнишь. Так вот, младший брат нашего Орестушки, Леонид…»
Выходит, что, вопреки старинной легенде, Амур, пронзивший стрелой два сердца, был вовсе и не слеп…
2
Все последующие месяцы, до возвращения в столицу «на зимние квартиры», Саша провел как во сне…
Нет, четверка его титулованных улан, конечно, ошиблась в расчетах – про службу юный офицер не забывал, не позволяя себе уйти в грезы с головой, но… Марш-броски стали почему-то менее выматывающими, строевые упражнения уже не походили на дрессировку, а стрельбище – на бой в кольце врага. И на прикроватном столике труды великих полководцев прежних эпох почему-то уступили место романам и толстым томикам стихов. А уж в субботние и воскресные дни, если не было дежурства по полку или каких-нибудь других неотложных служебных дел, корнет, когда на пару с Вельяминовым, а когда – и один, загадочным образом исчезал…
О, что это было за лето! Казалось, сама природа благоволила влюбленным. Сырое и ненастное вначале, оно будто спохватилось после того памятного бала и радовало теплом и ярким солнышком аж до самого яблочного Спаса, позволяя двум голубкам бродить по прозрачным березовым рощам, сидеть на бережку заросшего камышом и кувшинками пруда в потайном уголке имения, слушать кукушку перед мимолетной летней грозой… Как жаль, что такая идиллия обречена непреложными законами жизни на завершение.
И расставались Саша и Настя на излете лета, словно навек – столько слез было пролито девушкой. Да и суровый ее кавалер все больше поглядывал куда-то вверх, а глаза у него подозрительно блестели. И не верилось, что встреча ждет их уже совсем скоро – не успеет Нева подернуться льдом, а ее гранитные набережные – укрыться снежком…
Недели не прошло с расставания, а на почту, доселе почитаемую «новым Бонапартом» чем-то ненужным, Бежецкий зачастил с регулярностью метронома по три раза в день. Те депеши, что он относил туда – не доверять же любопытным полковым писарям, настолько виртуозно, по слухам, владеющим техникой перлюстрации, что и комар носа не подточит, – никто и никогда не видел. А вот ответные – сослуживцы несколько раз завозили ему с оказией. И потом клялись и божились в узком кругу, что письма те в изящных конвертиках, подписанных легкой, по всему видно, девичьей рукой, пахли фиалками.
– Даю голову на отсечение, – с треском загоняя шар в лузу, вещал князь Лордкипанидзе партнерам по игре и окружавшим бильярд зрителям, – что стоит нам вернуться в Петербург – и юный корнет тут же зашлет сватов в некий дом на Мойке.
– Ха! – Поручик Переславцев отложил мелок и вытер пальцы салфеткой. – Не отказался бы я попасть в их число!
– Он не отказался бы! – горячился пламенный грузин и, отклячив поджарый зад, обтянутый щегольски ушитыми форменными рейтузами (не дурак был сын гор покрасоваться своей атлетической фигурой), мастерски расправился со вторым шаром. – Я сам не отказался бы! Представляете…
– Да, это было бы здорово, – положив подбородок на руки, скрещенные на спинке стула, оседланного кавалерийским манером, протянул штаб-ротмистр Баргузин, слывший романтиком и сентименталом и, по слухам, втихомолку строчивший рассказы, отсылаемые, под псевдонимом, естественно, в столичные журналы. – Давненько я не гулял на свадьбе…
– Что ты понимаешь в свадьбах, Гриша? – Князь позорно «профукал» верный шар и в сердцах плюнул, уступая очередь Переславцеву. – Разве у вас здесь свадьбы? Это поминки, а не свадьбы, генацвале! Вот у нас, в Тифлисе!.. О-ла-ла-о-ла!.. – затянул он гортанную песню, намереваясь пройтись по бильярдной в зажигательном горском танце.
– Увы, боюсь, не получится у нас погулять на свадьбе юного графа, – подал голос князь Вельяминов, доселе в разговоре не участвовавший, поелику с головой был погружен в разгадывание крестословицы[6] из свежего номера «Смехача». – Так что, Гоги, прекрати мне мешать и займись бильярдом. Поручик сейчас оставит тебя без штанов.
– Меня? Без штанов? – взъярился грузин, бросая яростный взгляд на зеленое сукно, где действительно оставалось всего четыре шара, к одному из которых, довольно неуклюже, примерялся Переславцев, но тут до него дошел смысл слов приятеля. – Почему?
– Потому что до жалованья еще как до твоих гор пешком, причем известным аллюром, в кармане у тебя ни гроша, – хладнокровно сообщил Дмитрий Аполлинарьевич, аккуратно заполняя серебряным карандашиком очередную строчку. – А в долг тебе никто не даст. Я в том числе. Сколько ты мне должен? Полторы сотни? Две?
– Триста пятьдесят, – смутился Лордкипанидзе, запуская пятерню в пышную вороную шевелюру. – Но сейчас я не об этом…
– А я об этом, – окончательно вогнал поручика в краску «наш князюшка».
– Действительно, почему? – поддержал Георгия Автандиловича Баргузин. – По всему судя, молодые люди любят друг друга…
– Согласно уложению почившего в бозе Алексея Николаевича, батюшки здравствующего императора нашего Петра Алексеевича, – скучным голосом начал Дмитрий, – от одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, как вам известно, восстановившего многое из почитавшегося старомодным и устаревшим…
– Не тяните кота за хвост, сударь, – оторвались от шахматной доски ротмистр Селянинов и поручик Деаренгольц, казавшиеся увлеченными игрой, но на самом деле прислушивавшиеся к разговору. – Любите вы подпустить канцелярщины, право слово!
– Можно и покороче. – Князь вписал еще одно слово, теперь по вертикали. – Даже если любезный наш отрок решится представить свою пассию офицерскому собранию…
– Заставим! – Лордкипанидзе царственным жестом отстранил промахнувшегося Переславцева от стола и принялся кружить вокруг зеленого поля, будто коршун, выбирающий добычу.
– И даже если командир наш, Павел Петрович Робужинский, не откажется дать на бракосочетание это свое согласие, – кротко продолжал Дмитрий Аполлинарьевич, задумчиво постукивая карандашом по журнальной странице, – боюсь, что Сашеньке придется подождать несколько лет.
– Двадцатипятилетия? – хлопнул в ладоши Даренгольц. – Тут ты попал пальцем в небо, Митя! Конечно же, в этих старых бумагах все такое прописано, но на деле… Это все-таки устарело, ваша светлость, давно уже устарело.
– Совершенно верно, – поддержал его ротмистр. – Да чего далеко ходить? Не далее, чем два месяца тому, один корнет из кавалергардского – фамилия его вам, господа, ровно ничего не скажет, обвенчался с урожденной княжной Великолукской. И отроку сему, – Селянинов поднял вверх прокуренный до желтизны палец, – на Пасху едва стукнул двадцать первый годик. А наш-то Сашенька постарше… Хотя и не намного, – самокритично добавил офицер, вновь возвращаясь к доске.
– Вот видите? – ободренный поддержкой Даренгольц просиял. – Говорю же я вам: устарело все это…
– Обычаи, скрепляющие устои Империи, не могут устареть, – сухо обронил Вельяминов. – Однако я имел в виду не возраст Бежецкого. Большинство из здесь присутствующих, – обвел он взглядом офицеров, – старые холостяки. Но вот Ивану Федоровичу, – кивнул он Селянинову, – должно быть хорошо известно, что для женитьбы до достижения чина штаб-ротмистра… у нас, в гвардии поручика… необходимо разрешение военного министерства. Либо высочайшее соизволение. Как там фамилия вашего корнета, Иван Федорович? Не жмитесь, сударь: вы тут не на базарной площади – дальше этих стен ничего не выйдет. Будьте уверены.