– Джереми, – сказал он очень спокойно, – погоди, я сейчас напишу письмо мисс Лили. Сегодня вечером будет сеанс.
– Доктор Дойл, – нерешительно прошептал почтальон. – Я думал, вы знаете. Мисс Лодер-Саймонс… в утренних газетах…
– Что?
– Она умерла, доктор Дойл. Такая молодая. Такая красивая…
* * *
– Вы правы, сэр Редьярд. Прогресс, вот что мы им несем. Вот именно, прогресс. Мы пришли в Индию и расправились с чертовыми тугами. Индусы благодарили нас со слезами на глазах. В Конго мы уничтожили этих их ужасных колдунов.
– Насчет Конго, мистер Мемпес, я бы не стал говорить с такой уверенностью. То, что там творили бельгийцы… Естественно, туземцы стали искать защиты у местных шаманов. Знаете, там с белыми людьми порой случались странные вещи.
В пабе на Флит-стрит было людно, полутемно и душно. Мортимеру казалось, что самый воздух мерцает у него перед глазами: свет-тьма, тьма-свет…
– Зло нельзя истребить совсем, мистер Мемпес. Оно просто принимает иные формы. Взять, к примеру, ту же Преторию, мы воевали с бурами, буры с нами. Но ведь были еще зулусы. И вот они-то воевали со всеми. В конце концов, это их земля. Я слышал историю про какого-то сержанта, Хопкинса, кажется… ну, просто сержант Ее Величества. Он застрелил зулуса просто так, на глазах у всей деревни. Жара, понимаете. Все из-за жары. И тогда местный колдун… они как-то связываются между собой, эти колдуны, неведомым нам способом.
– Как гелиограф?
– Да. Что-то вроде гелиографа. Наверное. Так вот, сперва начинают стучать барабаны. Их даже не слышно – артиллерия бьет громче. Но они стучат. Стучат. Долго. Ночь за ночью. И в конце концов…
– Что? – прошептал Мортимер.
– Приходят земляные духи.
– Демоны? – Мортимер помахал рукой, подзывая бармена.
– Нет, просто духи. Бесформенные тупые духи. Они питаются астральными телами, понимаете? Астральными телами умерших. Они занимают астральное тело, пока физическое тело еще теплое. Прихватывают обрывки памяти, сны, мечты. И они умеют плодиться, мистер Мемпес. Они идут по путеводной нити любви, идут и находят близких покойного. И занимают их астральные тела. И так дальше, дальше, пока нить не оборвется. Этот сержант вскоре погиб, конечно. Кажется, от тифа. Там разразилась эпидемия тифа, в Претории. И я вот думаю, не умер ли кто из его родни, – здесь, на Острове. Готов поставить свои часы против этой вашей трости.
– Хопкинс? – медленно спросил Мортимер. – Не Перкинс?
– Точно. Перкинс. Вы его знали?
– Знал. Еще стаканчик? Да, у него была семья. Решил навестить их пару недель назад. Они жили в Суррее. Дом стоял пустым. Заброшенным. Думал, они уехали. В местном пабе сказали, она в Бродмуре. Ну, в лечебнице. Задушила детей. Сказала, отец их позвал. Сказала, там им будет хорошо. Лучше, чем здесь. Когда их выносили, она улыбалась.
Свет-тьма, свет-тьма. Рои зеленых мух. Отгоняя их, он помахал рукой перед глазами.
– Жаль, что вы не стали биться об заклад. Мне нравится ваша трость. Эта, с собачьей головой.
– Ее я не стал бы ставить, – замотал головой Мортимер. – Мне ее доктор Дойл подарил.
– А, так вы знакомы с Дойлом? Замечательный человек. Странно, что он увлекся спиритизмом, он всегда казался образцом здравого смысла.
– Благая весть, – прошептал Мортимер.
Он встал из-за стола и нахлобучил на голову котелок.
– Они нас ненавидят, да? – прошептал он. – Все они. Туги, конголезские колдуны, зулусы. И вот начинают стучать барабаны… ночь за ночью. И тогда приходят земляные духи. Боже мой, чем больше смертей, тем больше астральных тел… еще теплых… и они еще помнят, да? И зовут, зовут… роятся… Это конец белой расы, сэр Редьярд, говорю вам, это конец белой расы!
– Вам надо меньше пить, друг мой, – заметил сэр Редьярд. – Вы слишком впечатлительны.
* * *
– Перемирие! – Прилично одетая, степенная дама кружилась в холле гостиницы, держа по «Юнион Джеку» в каждой руке. – Перемирие! Больше не будет смертей! Никогда! Никогда! Не будет резни! И мой мальчик вернется домой! Перемирие!
Автомобиль с шофером ждал у входа.
– Как ты можешь читать эту лекцию, Артур, – спросила Джин, – сейчас, когда Кингсли…
– Мой сын бы меня понял. – Доктор Дойл взял ее под руку. – Ведь столько людей будут оплакивать сейчас своих погибших. Я призван утешить их. Он бы понял.
Они прошли мимо с поклоном отворившего им дверь швейцара.
– Благослови вас Бог, доктор, – сказал швейцар им вслед.
Они медленно катили по Лондону, ветер развевал волосы Джин, такие светлые, что седина казалась почти незаметной.
– Я не хотел тебе говорить, – Дойл обнял ее за плечи, – но теперь, наверное, можно. Я нашел очень сильного медиума. Очень сильного, почти как Лили. И вчера… Я сказал тебе, что иду в клуб, но я был на сеансе. И мы говорили… Малькольм был там. Он сказал… сказал… помнишь, ты провожала меня в Америку? Мы тогда таились от всех. И вы с Малькольмом спустились в каюту, а я был на палубе с Кингсли и бедняжкой Туи, и ты… поставила цветы на столик, и поцеловала подушку с двух сторон, чтобы я спал среди твоих поцелуев. Это правда, дорогая?
– Да, – прошептала Джин. В ее глазах стояли слезы. – Да…
Над головой торжественно сияло небо. Толпы народа стояли вдоль обочины, приветствуя его, доктора Дойла, человека, принесшего Благую Весть, зримые и незримые, и все были здесь – и Малькольм, и Дик, и Иннес, и Кингсли, и Лили Лодер-Саймонс улыбалась мягкой улыбкой, прижимая к вискам тонкие руки…
– Если бы они знали, – доктор Дойл окинул взглядом толпу, – если бы они только знали!
(Для написания этого рассказа использована биография Конан Дойла Джона Диксона Карра.)
Заплывая за буйки
Никогда не думал, что в такой конторе будет такой стол. Обшарпанный, из ДСП. И что в коридоре будет висеть стенгазета «Навстречу съезду».
Наверное, их этому специально учат, такой особой утомленности во взгляде. Им с нами скучно, они про нас все знают. Неужели и правда знают?
Фамилия его была Иванов – они все Ивановы, такая порода. А если не Ивановы, то Петровы.
– Караванов Альберт Викторович, – скучно сказал он, глядя в какие-то бумажки.
Я молча кивнул. В горле пересохло.
– Студент калининского пединститута. Исторический факультет.
– Ага.
– На данный момент в академотпуске.
– Ага.
– Посещали семинар профессора Литвинова.
Я думаю, Литвинов виноват. Он же знал, что могут быть неприятности. И не только у него. Говорят, он просто хотел подгадить ректору, которого терпеть не мог. Вот и подгадил.
– К нам приехали месяц назад. Проживаете у тетки по матери, Валентины Перепеличко. Временно прописаны.
– Ну, да…
Зачем это ему? Неужели знает?
– Почему не встали на учет?
– В военкомат? Я не… у меня справка.
– В районный диспансер.
– Я… встану.
Я так и думал! Значит, когда я говорил родителям, что за мной следят, что в очереди, в автобусе, на перекрестке мне попадаются одни и те же лица, что встреченные скашивают глаза, увидев меня, и поспешно отворачиваются…
«Типичный бред преследования», – сказал румяный доброжелательный врач, бывший одноклассник дяди Миши, приглашенный как бы попить чаю. И тут же увел с собой.
– Временно работаете библиотекарем…
– Да. Я…
– Районная библиотека. Приморский район.
– Да, но это…
– К вам часто заходит некто Покровский.
– К нам много кто заходит, – сказал я и вытер ладони о штаны.
Их интересую не я. Их интересует Покровский.
– Вы же взрослый человек, Альберт Викторович, – укоризненно произнес майор Иванов, – не надо притворяться дурачком.
(Я и есть дурачок. То есть психически больной. У меня есть выписка из истории болезни. Он сказал это нарочно. С намеком, что он-то знает…)
– Что он за человек?
– Культурный. Берет все больше классику. Книги сдает вовремя.
– Вы что, в вашей библиотеке газет не читаете? Сейчас очень осложнилась международная обстановка. Я бы даже сказал, обострилась. Я ожидал от вас большей сознательности, Альберт Викторович.
Он хочет, чтобы я сказал что-то про этого Покровского. Тогда он от меня отстанет. Или не отстанет?
– Я… правда не знаю. Чего вы от меня хотите?
– Познакомьтесь с ним поближе. Подружитесь с ним. Он очень приятный, образованный человек. Любит поговорить, поделиться своими мыслями.
– И?
– Что – и? У вас появится друг. У вас же здесь нет друзей, Альберт Викторович. У вас и раньше не было друзей.
Я не понимаю: он хочет, чтобы я следил за этим Покровским? Втерся к нему в доверие? Он намекает на то, что меня все ненавидят? Говорят, если человек переезжает куда-то, даже временно, как я, за ним следует его дело, папка с завязками, а там все – с самого детства, и все, что ты сделал, и отметки, и отношения в школе, и всякие случаи, и медицинская карта, и даже то, чего ты сам не знаешь. А вдруг этот разговор о Покровском – просто отвлекающий маневр, чтобы я расслабился и потерял бдительность? Я подумал, что мне надо торопиться. Вдруг мне все же удастся перехитрить их? И я сказал:
– Хорошо, я обязательно постараюсь познакомиться с Покровским получше.
– Я знал, что вы меня поймете, – сказал майор Иванов.
* * *
В детстве, начитавшись Кусто, я мечтал стать исследователем моря, плавать в прозрачной, пронизанной солнцем воде, а потом написать про все это замечательную книгу.
Нереально. Пока нереально, во всяком случае. Да и для акваланга требуется разрешение, которого у меня нет.
Подъем с моря крутой, бетонные ступени лестницы растрескались и перекосились. Это из-за оползней – после дождя пласты глины отваливаются, словно ломти хлеба под ножом.
Икроножные мышцы ноют скорее приятно, с чувством выполненного долга. Сегодня я проплыл четыре каэм. От пирса до пирса двести метров, десять раз туда, десять обратно. Мимо обросших скользкой зеленью бетонных блоков, поросших острыми зубками мидий, оттолкнуться, развернуться – вот откуда у меня столько порезов на ладонях и ступнях – и вновь по мутной воде, в которой солнце вычерчивает огненные нули и восьмерки. Когда я засыпаю, они пляшут перед глазами.
У рынка в трамвай набиваются тяжелые тетки с кошелками, из которых торчат пучки зеленого лука.
– Уродины сходят? – деловито спрашивает женщина за моей спиной, и я с миг мучительно соображаю, на что это она намекает, но тут же понимаю, что речь идет о кинотеатре «Родина» – самом большом в городе, на целых три зала, с облупившимися колоннами, подпирающими фронтон.
– Я выхожу, – отвечаю я и чувствую, что горячая волна заливает лоб. Может, она нарочно так сказала, чтобы посмеяться?
Уже когда подходил к парадному, вспомнил, что обещал тете Вале купить хлеб и еще чего-нибудь к чаю, но, когда полез в карман, оказалось, что денег там нет. Вытащили. Скорее всего, в трамвае – или еще там, на пляже, пока я плавал от пирса до пирса. От унижения и злости у меня слезы на глазах выступили. Странно, что такое возможно в городе у моря.
Тетке я сказал, что забыл деньги дома, а то она вновь завелась бы. Я и такой, и такой. И не от мира сего, и непрактичный, и бедные мои родители. Мне кажется, она радуется, когда ее первоначальное впечатление на мой счет подтверждается. А так она только обозвала меня профессором, и все. Деньги я взял из заначки – скоро они мне понадобятся, но послезавтра получка, я возмещу. По телевизору шла какая-то чушь, но тетка не выключала, потому что через полчаса должен был начаться музыкальный конкурс «Алло, мы ищем таланты!».
У витрины булочной я остановился. Сделал вид, что развязался шнурок у кеда. Улица была пуста. Подозрительно. Обычно в это время на ней еще много народу. Это что-то значит? Или нет?
* * *
По формуляру он был Борис Борисович. Борис Борисович Покровский, тридцать девятого года рождения, инженер, СКБ «Вымпел». Разрабатывает что-то секретное? А потом переправляет здесь своему связному? Я проглядел формуляр. Он таки брал однажды Юлиана Семенова, но больше классику. Нашу и переводную. Сейчас на руках у него была «Война и мир», а «Страдания юного Вертера» он вернул.
Я осмотрел синий томик. За корешок переплета вполне можно было запихнуть сложенные чертежи. Но сейчас там было пусто. На внутренней стороне обложки был приклеен бумажный кармашек. Кроме карточки в кармашке ничего не было, а на самой карточке против одной-единственной фамилии стояла одна-единственная подпись. Разумеется, самого Покровского. Книгу после него никто не брал. Если честно, ее и до него никто не брал, кому он нужен, этот Вертер?
Тут возможны два варианта. Либо его связник работает здесь же, в библиотеке, – моя напарница Вероника Ефимовна, например. Нет, это смешно. Значит, уборщица, или полотер, или электрик – кто угодно. Но не может быть, чтобы они не предусмотрели такую возможность. Либо связь еще не осуществилась, и послание еще не прочитано. Так? Я пролистал книгу. Даже проглядел страницы на просвет. Может, он наколол буквы иглой? Карандашных пометок тоже нет. Впрочем, нет, в одном-единственном месте на полях помечен один абзац. Карандашом. Что-то про то, как Шарлотта намазывала масло на хлеб. Ну и что? При чем тут Шарлотта? Может быть, это какой-то шифр? Если взять, скажем, эту книгу, а потом «Мертвые души» и еще что он там брал, и сложить отчеркнутые фрагменты (а я был почему-то уверен, что они там найдутся), то получится – что? Я уже отправился было за «Мертвыми душами», но тут пришли две школьницы – им нужна была «Поднятая целина». И пожилая дама, которой понадобился роман Апдайка «Беги, кролик, беги!». «Кролик» был на руках, поэтому она попросила подобрать ей что-то в этом роде… Пока я подыскивал что-то «в этом роде», солнце ушло за две сросшиеся акации, свет из зеленого стал красным, и я понял, что пора закрываться. И ведь, в конце концов, то, что делает этот Покровский, меня не касается, верно? С чего это я решил им помогать? Пускай разбираются сами.
Снаружи доносился гулкий монотонный звук, словно кто-то протяжно и страшно кричал: «Бутыыылку! бутыылку!» Я почти научился не обращать на него внимания.
* * *
Я валялся на диване и читал «Вокруг света», и в какой-то момент меня начало клонить в сон – последнее время я засыпал легко и без всяких таблеток, но пришлось проснуться, оттого что тетка трясла меня за плечо.
– Опять! – жалобно сказала она. – Ты только послушай!
Я сел и прислушался. За окном мелко и сухо шелестела акация. Звенел на повороте трамвай. Тетка стояла, прижав руки к груди, байковый халат вылинял на животе, опухшие щиколотки нависают над шлепанцами.
– Они опять ее включили! Слышишь, пол дрожит?
Соседи за стеной были тихие приличные люди, он – бухгалтер на кондитерской фабрике имени Розы Люксембург, она – сестра-хозяйка в санатории «Красные зори». Но тетка полагает, что у них есть кладовка, замаскированная висящим на стене ковром, и в этой тайной кладовке стоит машина, которая облучает всех секретным излучением. Поэтому тетка слышит голоса. Пока что эти голоса говорят ей обидные, но неопасные вещи, но я боюсь, в один прекрасный (это я фигурально выражаюсь) день голоса скажут ей что-то такое, что она пойдет на кухню и возьмет там хлебный нож, который регулярно носит к точильщику, время от времени наведывающемуся в наш двор…
Добрый румяный врач, бывший одноклассник дяди Миши, расспрашивал маму и папу обо всех родственниках, но тогда никто еще не знал про машину, которая облучает тетю Валю. Просто удивлялись, с чего бы это вдруг она поменяла хорошую двухкомнатную квартиру в центре на эту, у базара? А оказывается, там за стеной тоже стояла машина. На какое-то время тете Вале удалось от нее избавиться, но потом ее секретно перевезли сюда.
– Ничего там нет, тетя Валя, – сказал я как можно убедительней.
– Ты нарочно это говоришь?
– Это трамвай. Слышите, он проехал?
Она ушла, покачивая головой и что-то бормоча себе под нос. Я вновь открыл «Вокруг света», но сосредоточиться уже не мог – в голову лезли всякие глупости. Поэтому я встал и крикнул тетке в кухню: