Алексей Григорьевич Атеев
Пригоршня тьмы
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Непонятно по какой причине шоссе в то серое утро оказалось пустынным, и, когда первый свидетель подъехал к месту аварии, машина уже догорала.
Была середина апреля. Всю ночь моросил мелкий холодный дождь. Тяжелые низкие тучи повисли прямо над верхушками придорожных сосен. «Жигули», на полном ходу слетевшие с шоссе и несколько раз перевернувшиеся, лежали в кювете вверх колесами. Удушливый чад поднимался в ненастное небо. Но огня почти не было видно. Только колеса еще догорали. Небольшие язычки пламени лениво обгладывали их.
Водитель молоковоза (он-то и оказался первым свидетелем), пожилой коренастый мужчина, испуганно матюгнувшись, притормозил на косогоре, выскочил из кабины и побежал к месту аварии. Приблизившись к «жигуленку», он остановился, созерцая печальную картину, потом резко втянул носом воздух, и лицо его посерело. К запаху гари примешивался другой, учуяв который, шофер отшатнулся, но, пересилив себя, нагнулся и заглянул сквозь разбитое стекло в изуродованный салон «Жигулей».
То, что он увидел, заставило его желудок спазматически сжаться. Внутри сгоревшей машины находилось нечто страшное, отдаленно напоминавшее человеческий торс. Прошелестел легкий ветерок, и запах горелого мяса стал совсем нестерпимым. Водитель отбежал к ближайшему дереву и изверг свой завтрак на только что зазеленевшую траву. Отдышавшись, он снова вернулся к сгоревшей машине, огляделся по сторонам и внезапно заметил метрах в восьми от «жигуленка» какой-то непонятный предмет. Приглядевшись, он понял, что это человеческая фигура, уткнувшаяся головой в кучу песка. Лица не было видно. Некоторое время водитель стоял в нерешительности, потом подошел к лежащему, нагнулся и сбросил с его лица песок. Перед ним оказался мужчина лет тридцати, бледный, но как будто совершенно невредимый. Во всяком случае, видимых повреждений не было заметно.
Шофер расстегнул на незнакомце рубашку и, превозмогая брезгливость, приложил ухо к груди. Сердце, хотя и слабо, но билось. Он легонько потряс лежащего за плечо, но тот не подавал признаков жизни. Шофер в растерянности вскочил, не зная, что делать. С одной стороны, естественно было бы оказать пострадавшему помощь – погрузить его в свою машину и везти в первую попавшуюся больницу. С другой – он опасался последствий. А что, если незнакомец по дороге умрет? Молоковоз не приспособлен под перевозку раненых. Да и можно ли вообще трогать пострадавшего? Пока он думал, что предпринять, на шоссе показалась еще одна машина. Размахивая руками, водитель молоковоза побежал к дороге. Но черная «Волга» промчалась мимо, даже не притормозив.
– Вот гад! – выругался шофер. Он растерянно стоял на асфальте и смотрел на сгоревшую машину. Скрипнули тормоза. Шофер обернулся и увидел знакомое лицо. Это был водитель с его автобазы.
– Что тут, Михалыч? – испуганно спросил тот.
– Ты, Юрка, езжай до первого поста ГАИ, – не отвечая, приказал Михалыч, – а я тут побуду.
Юрка молча кивнул и хлопнул дверцей. Михалыч вернулся к сгоревшей машине. Минут через двадцать он услышал звук сирены.
Милиция и «Скорая» подъехали почти одновременно. По шоссе и вокруг сгоревшей машины забегали милиционеры с рулетками. Пострадавшего погрузили на носилки и понесли. Шофер молоковоза остался давать показания.
– Странная история, – рассказывал вечером жене молодой лейтенант ГАИ, задумчиво ковыряя в сковороде жареную картошку с колбасой.
– Ты ешь. – Жене явно не нравилось равнодушие, проявляемое к ее стряпне.
– Нет, ты только послушай. – Лейтенант подцепил на вилку картошку и начал медленно ее жевать. При этом изо рта у него вылетали нечленораздельные звуки. – История, я говорю, случилась странная… На двенадцатом километре авария.
– Ну и что, – равнодушно протянула женщина, – у тебя каждый день аварии.
– Нет, ты послушай. Шоссе было мокрое, и «жигуль» занесло на повороте. Он рухнул в кювет брюхом вверх и загорелся. В машине ехали двое. Водителя заклинило рулем, а пассажира выбросило через переднее окно.
– Сгорел водитель?
– Сгорел, – досадно кивнул лейтенант, – но не в этом дело… Машина краденая, угнали ее неделю назад. Да не у нас, а под Москвой. А за рулем была баба.
– Что еще за «баба»?! – недовольно пробурчала жена. – Ты и меня называешь бабой, когда с дружками общаешься? Неужели нельзя нормально сказать: женщина. Как был ты «деревня», Вася, так и остался. А еще офицер!
– Так вот, – совершенно не слушая ее, продолжал лейтенант, – баба сгорела.
Супруга обиженно поджала губы.
– Но самое главное, – лейтенант посмотрел на жену, – тот парень, которого выбросило из машины. В нем-то и вся загвоздка.
– А что он? – с деланым любопытством спросила женщина, решив не ссориться с ним по пустякам.
– Ты понимаешь, – лейтенант потряс вилкой перед ее лицом, отчего она испуганно отпрянула, – ни единой царапины на нем нет. Ни единой! Только на голове небольшая шишка. Но при этом он без сознания.
Она пожала плечами, разделяя его недоумение.
– Такое создается впечатление, – запальчиво продолжал гаишник, – что его вроде как вынесли из машины, а потом уже ее подожгли.
– А может, так оно и было?
– Да нет, – сник лейтенант, – на асфальте ясно виден тормозной путь машины, а потом следы от ее кувыркания. А на одежде неизвестного – осколки лобового стекла. Но вот что странно – ни документов, ни каких-либо бумаг и вещей или хотя бы денег в карманах пострадавшего не обнаружено.
– А парень-то молодой?
– Да лет тридцати.
Некоторое время за столом сохранялось молчание.
– Ну а сам ты что думаешь? – наконец спросила жена.
– Не знаю, – неожиданно спокойно промолвил лейтенант и принялся с аппетитом доедать остывшую картошку. Ему хотелось выговориться, он это и сделал. – Разберутся, – неопределенно произнес он.
Личность неизвестного занимала не только молодого гаишника. Сотрудники УВД, куда поступили сведения и материалы о катастрофе, тоже были поставлены в тупик. Этот человек до сих пор не пришел в себя, следовательно, не мог быть допрошен. Он пребывал в реанимации областной больницы. Но самое странное впечатление производила его одежда. Она была совершенно новой, как будто ее надели за несколько минут до происшествия. Стандартный костюм, простая хэбэшная рубашка, шерстяная кофта и сапоги были как будто только что куплены в магазине. Из пиджака, правда, был выдран клок ткани – видимо, это случилось в тот момент, когда пострадавшего выбросило из машины. Карманы его были совершенно пусты. Ни мелочи, ни документов или хотя бы каких-нибудь случайных бумажек в них не было. Не было даже ни крошки табака или другого какого-нибудь мусора. Угнанная машина выгорела полностью. За рулем была женщина, как установила судебная экспертиза, лет сорока – сорока пяти. Труп ее был совершенно обуглен и не подлежал идентификации.
Через день пострадавший пришел в себя. Но попытки добиться от него каких-либо подробностей ни к чему не привели. Первое время врачи думали, что это результат перенесенного шока. Однако шли дни, а этот странный человек оставался в том же состоянии, в каком был и в первый день. На все попытки заговорить с ним он сонно прищуривал глаза, вяло моргал ресницами и изредка открывал рот, словно пытаясь что-то произнести. Но вместо фразы или хотя бы слова у него вырывалось лишь слабое мычание.
Прошла неделя. Неизвестный как будто вполне оправился от перенесенного удара. Но никто не знал, что же с ним делать. Ясно было, что в обычной больнице ему не место. Пригласили психиатра. Тот провел детальное обследование, проверил рефлексы, которые оказались заторможены, долго исследовал его череп, пытался заговорить и в конце концов авторитетно заявил, что налицо типичная травматическая амнезия – то есть потеря памяти. На вопрос: что же с ним делать? – сказал, что лучше всего отправить его к родственникам, но, поскольку установить таких не представляется возможным, нужно определить его в психиатрическую больницу или в интернат для умственно отсталых.
К слову сказать, милиция сделала все возможное, чтобы отыскать хоть какую-нибудь ниточку в этом запутанном деле. Несколько раз в местных газетах публиковали снимок неизвестного с просьбой откликнуться тех, кто хоть что-то знает о нем, но ничего конкретного никто не сообщил. Взяли и отпечатки пальцев, однако в дактилоскопической картотеке личность эта не фигурировала.
Следователь, который вел дело, несколько раз приходил в больницу, подолгу сидел у кровати неизвестного, пытаясь вытянуть из него хоть какой-то звук. Иногда ему казалось, что в тусклых глазах неизвестного мелькает искорка мысли, но, увы, только казалось. Интересно, что в быту этот человек вел себя вполне нормально, ел ложкой, умел пользоваться туалетом, одевался без посторонней помощи. В остальном же он мало походил на разумную личность. Часами лежал, тупо уставившись в потолок, или ходил по коридору как заведенный, пугая своим видом больных.
В конце концов его отправили в психиатричку.
В майский день 1983 года медицинский «уазик» остановился перед дверями приемного покоя психиатрической больницы. Дверца распахнулась, и, поддерживаемый под локоть санитаром, из нее вышел неизвестный. Возле приемного покоя буйно цвела сирень. Ее запах перебивал все прочие ароматы: тяжелый дух нагретого солнцем асфальта, бензиновый чад, вонь соседней помойки.
Санитар и его подопечный в ожидании дежурного врача присели на скамейку перед входом в приемный покой.
Санитар глубоко втянул в себя воздух и улыбнулся.
– Как в раю, – громко сказал он, – пахнет-то, а… – Он толкнул психа в бок. – Чуешь, дурень?
На лице неизвестного появилось подобие слабой улыбки. Он закатил глаза и кивнул головой.
– Смотри-ка, понимает, – удивился санитар, – а говорили, совсем ничего не соображает. – Он внимательно посмотрел на больного. – Что, нравится сирень-то?..
Но лицо того снова приняло обычное тупое выражение. Санитар недоуменно пожал плечами, но как раз в это время пришел врач, и санитар оставил свои догадки при себе.
Врач некоторое время пытался, как и его предшественники, разговорить новичка, но скоро оставил свои попытки и углубился в историю болезни. Потом несколько раз ударил его молоточком по колену, поводил пальцем перед глазами, задумчиво покачал головой, написал что-то в истории болезни и велел препроводить больного в отделение. Перед этим пожилая нянечка подстригла несчастного, отчего на его голове показалась шишка, ранее скрытая волосами. Она же заставила его снять всю одежду и выдала взамен застиранную пижаму, бязевую рубашку и кальсоны. Больной покорно оделся и стоял в предбаннике, тупо таращась в старое, покрытое сетью черной паутины зеркало.
– Ну что, Проша, пойдем, – сказала нянечка и взяла его за руку.
Почему она повеличала его Прошей, так и осталось неведомо. Но с тех пор никто в больнице иначе его не называл. Проша да Проша – и все тут.
Проша был тихим, безобидным больным. Он не буйствовал, не вскакивал по ночам с диким криком, как некоторые его однопалатники. Он не пытался в столовой вырвать у соседа тарелку с кашей. Даже в страшные летние грозы, когда молнии сверкали перед самыми окнами и от раскатов грома тряслось ветхое здание отделения – в такие ночи никто в палате не спал, и большинство больных, придя в страшное возбуждение, толпились у окон, – Проша спокойно лежал на своей кровати.
Это был своего рода образцовый больной. Он понимал почти все, что ему говорили. Охотно исполнял мелкие поручения санитаров и сестер. Главным его недостатком было отсутствие речи. На остальных больных Проша, казалось, не обращал внимания. В психиатрических заведениях народ в основном необщительный, настолько самоуглубленный, что практически не обращает внимания на окружающих. Однако какое-никакое общение все же происходит. С Прошей же не общался никто. Более того, санитары замечали, что его явно побаиваются. Какое-то странное поле окружало этого человека. В отделении обратили внимание, что те, кто спал рядом с ним, становились раздражительными, а иной раз начинали буйствовать. В чем причина этого странного явления, оставалось загадкой.
Заведующего отделением очень занимала личность Проши. Недавний выпускник мединститута, он был полон различных идей и теорий. Внимательно прочитав историю болезни Проши, он пришел к выводу, что первоначальный диагноз, признававший амнезию, неверен. По мнению завотделением, налицо была врожденная патология, а отнюдь не результат травмы. Кстати, шишка на голове Проши так и не прошла. Она заметно выступала из черепа, особенно после стрижки, напоминая маленький рог. С целью разобраться, что же все-таки представляет собой его больной, завотделением решил воздействовать на Прошу гипнозом. Еще в институте он овладел азами гипноза и частенько практиковался на знакомых. Но все попытки загипнотизировать Прошу успеха не принесли. Молодой врач решил, что его способностей явно не хватает, и призвал на помощь профессионала. Тот тоже долго не мог справиться с неподатливым пациентом, но в конце концов все же загипнотизировал больного. Но и в состоянии гипноза тот не стал разговорчивей. Он выполнял простые команды, стоял на одной ноге, ложился на пол, но не произносил ни слова. Только один раз на вопрос: будет ли он говорить, выдавил из себя нечто нечленораздельное. Эти звуки при некоторой фантазии можно было принять за слово «нет».
Пробившись с Прошей битый час, профессионал отпустил его, так ничего и не добившись.
– По-моему, – сообщил он заведующему отделением, – сознание этого парня заблокировано. Но заблокировано искусственным путем. Доказательств нет, но опыт показывает, что именно так оно и есть. Подобный случай был у меня несколько лет назад…
– Я не совсем понял, – удивился завотделением.
– Ну, скажем, какой-то специалист вроде меня поставил на разум Проши, грубо говоря, замок.
– Вы это серьезно?
– Вполне. Только дело в том, что поставивший этот замок должен обладать очень большой гипнотической силой. Я, во всяком случае, не могу этот замок снять. Требуется знать ключевое слово или действие. Тогда сознание можно разблокировать, хотя я убежден, что все не так просто.
– А вы уверены, что его сознание заблокировано?
– Еще раз повторяю, на сто процентов не уверен, однако похоже на то…
– Но кому это нужно?
– Странный вопрос, – гипнотизер усмехнулся.
– И все же?..
– Когда я общался с этим парнем, – гипнотизер задумчиво потер лицо рукой, собираясь с мыслями, – мне показалось, что его окружает мощное психическое поле, причем очень неясно окрашенное. Не могу понять, то ли оно несет заряд разрушения, то ли созидания. Сейчас оно находится в состоянии покоя, но так будет не всегда. Рано или поздно эта сила окажется выпущенной на свободу.
– Мистика какая-то, – принужденно засмеялся молодой врач.
– Всякое в жизни бывает, – гипнотизер тоже усмехнулся в ответ, – на вашем месте я бы нашел какого-нибудь специалиста по черной магии и проконсультировался бы с ним по поводу этого больного.
– Неужели в наш век существуют специалисты по черной магии?
Гипнотизер только пожал плечами.
Как бы то ни было, но Проша продолжал оставаться загадкой.
Некоторое время он был по-прежнему нелюдимым, а потом вдруг сошелся с Графом Шереметевым.
Граф Шереметев был достопримечательностью отделения. Этот высокий осанистый старик, с солидным животом, с пышными седыми усами и бакенбардами, проживал в психушке с незапамятных времен. Некоторые утверждали, что попал он сюда вскоре после войны.
Граф был одним из немногих больных, которому разрешалось свободно перемещаться по территории лечебницы. День-деньской он важно разгуливал то здесь, то там, обозревая свои владения. Очень часто под мышкой или в руках у него была картонная канцелярская папка с надписью «Дело». В нее он складывал найденные на территории бумажки: фантики от конфет, этикетки от консервных банок, обрывки газет, старые рецепты и прочую дребедень. К вечеру папка разбухала. Придя в отделение, он перебирал свою добычу, иногда по полчаса изучая какую-нибудь бумажонку. Отсортировав этот мусор, он на другое утро шел в приемную главврача и требовал от него разобраться с документами и наложить визу. Впрочем, он был совершенно безобиден. Лишь раз или два в год он приходил в странное волнение и собирался ехать судиться с каким-то немцем, отобравшим у него имение. Тогда его запирали, но длилось это неделю или чуть больше.