– Дело есть дело, – пошептал ныряльщик. – Что прикажут – сделаем.
Застонал и быстро-быстро заговорил во сне Филин.
– Что-то ему хуже стало, – озабоченно сказал Квазимодо. – Или это его москиты достали?
– Здесь москитов меньше, – заметил фуа.
– Тебе-то что. – Вор почесал искусанную шею и с завистью посмотрел на спокойно сидящего ныряльщика. Грязная безрукавка оставляла обнаженными худые руки с гладкой коричневатой кожей. – Тебя почему твари не кусают?
– Кусают, но мало. Я на них зла не держу. И они ко мне спокойны.
– Это что, вроде как договор заключаешь? – поинтересовался вор.
– Нет. Просто мы миримся с существованием друг друга.
– Понятно. Ты философ.
– Не знаю, кто это. Со зверьми можно договориться. Они не глупые.
– Я знал одного мужика, он здорово с лошадьми умел договариваться. Но животные тоже разные бывают. У меня вот был мул – так эта скотина еще тупее Глири была.
Ныряльщик ухмыльнулся:
– Тупее Глири быть невозможно. А что такое – мул?
– Ты что, мулов никогда не видел? – удивился Квазимодо.
– На островах их нет. Я лошадей и собак в первый раз на Скара увидел.
– Мул – это когда осел на лошадь залазит. Рождается у них скотина. С виду вроде ничего, сильная и выносливая. Вот только если что-то в башку втемяшится – дубиной не выбьешь.
– Интересно посмотреть. У меня была рыба – умела мидии находить. Таких больших раковин, как я, никто в деревне не доставал. Похлопаешь по воде – она ко мне поднимается. Я ее Орехом называл. Уж очень толченые орехи любила.
– Сроду о дрессированных рыбах не слыхал. Слушай, а вот, к примеру, с тем змеем ты не мог договориться? Чтобы он нас не жрал? Имело ведь смысл обсудить ситуацию? А так и он сдох, и мы все обделались.
– Черепаха с нами тоже была не прочь договориться, – улыбаясь, заметил фуа. – Только когда желудок пуст – не до разговоров. Змей хотел пищу.
– Я тоже так понял, – согласился Квазимодо. – Всегда или ты жрать хочешь, или тебя хотят.
– Не всегда. – Фуа поднял тонкий палец. Ночная бабочка, порхающая вокруг костра, сделала пируэт вокруг головы ныряльщика и осторожно села на палец. Бархатные крылья размером с ладонь трепетно вздрагивали.
– Интересный фокус, – пробормотал вор. – Только бесполезный.
– Бесполезный, – согласился фуа. – Я ведь не колдун. Уметь стрелять из арбалета, как ты, гораздо нужнее.
– При случае я тебя научу, – пообещал Квазимодо. – А сейчас ложись-ка спать, утром нам опять этот проклятый эвфитон тащить. Филин быстро вряд ли оклемается.
* * *
День выдался мучительным. Несмотря на то, что под ногами стало значительно суше, движение отряда замедлилось. Теперь приходилось прорубаться сквозь сплошные заросли. Квазимодо вдоволь намахался кукри. Руку ломило. Шедшие впереди солдаты менялись все чаще. В густом переплетении кустов и лиан дышать было совершенно нечем. Как ни экономил вор воду – обе баклаги кончились уже к середине дня. Облизывая пересохшие губы, вор волок себя, вьюк и лафет, за который цеплялся измученный фуа. На ныряльщика пришлось повесить дуги орудия, и этот вес чуть не валил беднягу с ног. Филин едва стоял на ногах. Он непрерывно что-то бормотал, пот лил с него ручьем. Копье солдат где-то оставил и лишь прижимал к себе замотанную руку. Кисть посинела и распухла.
Днем исчез один из носильщиков. Коротко вскрикнул, захрустели заросли. На листве не осталось даже следов крови.
Обеденный привал показался чудом. Квазимодо есть сухую кашу не стал. По приказу Глири сделали котел с отваром. На этот раз все жадно пили нестерпимо горькую жидкость. Вор заставил себя не падать на землю. Перешагивая через лежащих вповалку людей, вскипятил котелок с водой, процедил сквозь ткань еще раз. Обжигаясь, перелил в баклаги. Посидеть, вытянув ноги, почти не удалось. Заорал сотник. Еще двое «желтков» не смогли встать после обеденного привала.
Снова колючие заросли. Солдаты все громче проклинали проводника. Сплошная непроглядная чаща со всех сторон. Среди этих спутанных лиан не бывал никто крупнее змей и крыс.
– Спокойнее, спокойнее, – бормотал Квазимодо. – Больше полощи рот…
Маленький ныряльщик пил с такой жадностью, что что-то щелкало и клацало в тонком горле.
– Хватит! Подняли…
Фуа покорно ухватился за лафет, и пара товарищей снова двинулась по узкой прорубленной тропе. Вор держал в свободной руке кукри и с ненавистью отмахивался от пытающихся зацепить лицо колючих веток. Царапины они на коже оставляли крайне болезненные. Впереди и позади сопели потные измученные солдаты и носильщики. «Желткам», несущим не слишком тяжелые, но громоздкие части лодок, приходилось еще тяжелее. Квазимодо с тревогой думал о своих носильщиках. В обед он их «подкормил», но оба выглядели паршиво. К тому же запас волшебного нутта подходил к концу.
Движение вновь застопорилось. Один из «желтков» присел по нужде прямо на тропе. Его проклинали в несколько десятков голосов, но делать было нечего. Сойти с прорубленной тропы было некуда, а желудки бунтовали у всех, включая сотника.
– Немного осталось, – просипел фуа. Руки у него тряслись от слабости, но повязку он старался накладывать по-прежнему ровно.
– Ради всех богов, не будем торопиться, – пробормотал Квазимодо. Он в изнеможении сидел на земле. Привычно зудели москиты. Темнота уже давно спустилась под полог зарослей, лишь в редких прорывах в листве еще светилось вечернее небо.
Палочка с червем оказалась прибинтована к ноге. Вор с трудом встал, помог подняться на ноги товарищу:
– Пойдем ужинать…
Филин лежал на земле. Повязку с его руки срезали. Черная, густо усыпанная волдырями плоть выглядела ужасно.
– Пусть кто-нибудь возьмет топор, – скомандовал Глири.
Топор взял «серый».
Квазимодо наблюдал, хлебая из котелка жидкое варево.
Свистнула сталь, раздался короткий удар. От боли Филин пришел в себя. Люди кривились от его нечеловеческого вопля. Когда начали замазывать обрубок смолой, несчастный солдат снова потерял сознание.
«Флоту не хватает колдунов. Колдунов и лекарей», – подумал Квазимодо, собираясь заставить себя встать и помыть котелок.
* * *
Филин умер ночью.
Квазимодо был в печали – теперь им с ныряльщиком придется тащить проклятый эвфитон до конца жизни. Не по-товарищески поступил Филин. Впрочем, он и при жизни был засранцем.
– По крайней мере ему не будет одиноко, – пробормотал вор, кивая на оставляемую отрядом поляну. Возле погасшего кострища рядом с телом Филина лежали трое умерших «желтков».
– Зачем ты лазил в его мешок? – прошептал фуа.
– Так положено. Должен же я взять что-нибудь на память? Все-таки он был моим первым номером. А вещи ему теперь без надобности. Ты же видел – их все поделили.
Вещи покойного действительно поделили солдаты. Но Квазимодо заглянул в мешок намного раньше.
От паразита Квазимодо избавился перед обедом. Ныряльщик с интересом разглядывал вяло извивающегося на палочке червя.
– Не вздумай его приручать, – предупредил вор. – Лучше уж найдем тебе мула.
– Можно было тянуть быстрее. Он крепкий, – задумчиво сказал фуа.
Квазимодо передернуло:
– Никогда не буду ловить рыбу на червя. Даже безмозглая макрель такого не заслуживает.
– Ты ловил макрель? – удивился ныряльщик.
– Ну да, в детстве. Тогда я любил баловаться всякой ерундой…
Темно-зеленные склоны горного хребта солдаты увидели на следующий день.
Глава 3
Сколько хватал глаз, простиралось зеленое, местами сияющее проблесками воды, пространство. Отсюда жижа болота совсем не казалась черной. Даже и не подумаешь, что там дышать нечем. Туман испарений сверху выглядел легкой дымкой.
«Да, много мы прошагали», – с непонятным самому себе удовлетворением подумал Квазимодо.
Вор сидел на краю утеса, свесив ноги, и наслаждался отдыхом. Рядом присел на корточки фуа-ныряльщик. После смерти Филина стало уже совсем непонятно – то ли Квазимодо выполняет должность охранника при маленьком пловце, то ли сам фуа прочно занял должность второго номера расчета эвфитона. По крайней мере пловец исправно волок части орудия и вообще помогал чем мог. Квазимодо был искренне благодарен, хотя и по-прежнему считал фуа дурачком – зачем тащить то, что тебе конкретно не поручали, когда можно двигаться налегке?
Ладно, ныряльщик был неплохим парнем.
Квазимодо, прикрыв глаз ладонью, посмотрел на солнце:
– Жарко сегодня будет. Хорошо, что идти никуда не надо. Вот Глири-то расщедрился.
– Носильщики на ногах не стоят. Да и куда идти? – прошептал фуа, стараясь разглядеть стаю птиц, кружащуюся над бесконечным пространством болота.
Когда отряд пробился сквозь тростниковые заросли на границе болота и поднялся на первые скалистые уступы, выяснилось, что пути дальше нет. Перед людьми высились скалы, заросшие густыми кустами и цепкими деревьями. Нельзя сказать, что препятствие казалось непреодолимым – ловкий человек был вполне способен, цепляясь за лианы, подняться на ближайшую вершину. Разведчик, посланный сотником, так и сделал. Над скалой шла терраса, дальше начинался еще один подъем, за ним еще и еще. Измученным, отягощенным грузом людям преодолеть такую гигантскую лестницу было явно не по силам. В отряде осталось двадцать восемь бойцов (не считая самого сотника) и три десятка полудохлых «желтков». Еще двое пловцов-лягушек, но их Квазимодо не знал, к какой части отряда приплюсовать – вроде и не «желтки» безмозглые, но и воины из ныряльщиков так себе.
Вор глянул на площадку среди скал – носильщики валялись как попало. У многих только и сил хватило, чтобы сожрать кашу на завтрак. Ночью умер еще один доходяга. Глири едва смог заставить «желтков» подняться и скинуть тело вниз.
– Да, неважные у нас несуны. Сколько их дойдет? Ну, мы-то с тобой неплохо себя чувствуем, а? Денек поваляемся – и вперед. Еще бы этот проклятый эвфитон где-нибудь потерять, и я бы до края мира прогулялся. Тебе не интересно, что там – у края? Что молчишь? – Квазимодо хлопнул фуа по плечу.
Ныряльщик покачнулся и укоризненно посмотрел на товарища.
– Извини, – легко сказал вор. – Все забываю, что не любишь, когда тебя касаются. Это я от радости, что мы из болота выбрались.
– Я понимаю. Но до края мира дойти нельзя. Мир кончается в океане.
– Про край мира – это я просто так ляпнул. Что там делать, на краю-то? Мне когда-то рассказывали, что земля вообще круглая.
– Круглая, – согласился маленький ныряльщик, – и омывается океаном.
– Не, не так, говорили – совсем круглая, как яблоко или яйцо.
Фуа посмотрел с недоумением:
– Землю бы тогда океан крутил-вертел, и нас бы смывало все время. Земля не плавает – дно под водой всегда бывает.
Квазимодо в затруднении почесал затылок:
– Я не помню. Леди Катрин что-то говорила про верчение. Мне тогда не до этого было. А вообще – океан тоже неплохо. Я бы вымылся наконец.
Маленький ручей, текший по скалам, возможности отмыться как следует не давал. Одежда по-прежнему хрустела от засохшей грязи, черный ил намертво въелся в кожу.
– Я бы рыбы поел, – вздохнул фуа. – И я не плавал уже много дней.
– Наплаваешься еще, – утешил Квазимодо. – Не зря же Глири вас за собой тащит. Послушай, а правду говорят, что вы уж очень баб человечьих любите? Как увидите, как какая купается, так и не можете устоять?
Фуа посмотрел с изумлением:
– Ты что говоришь? Человечьи бабы здоровенные как гринды.[19] Как, по-твоему, я на них забираться должен?
– Мне рост не мешает, – не без гордости сообщил Квазимодо. – Не в росте дело. А про вас говаривают, что вы прямо в воде все проворачиваете, да так лихо – бабенка и пискнуть не успевает.
Ныряльщик посмотрел с отвращением и постучал себя костяшками пальцев по лбу:
– Ква, ты бываешь тупой, как все люди. Ни один из фуа и близко не подойдет к вашим человечьим женщинам. Все равно что с коровой соединяться.
– Ой-ой, какие утонченные! У нас знаешь какие шикарные женщины бывают? Ты сначала попробуй, а потом брезговать будешь. Дойдем до обжитых мест – возьмем тебе приличную шлюшку. За мой счет.
– Да иди ты в жо… – возмутился ныряльщик.
Квазимодо ухмыльнулся:
– Растешь, лягушка. Ты мне еще в глаз пригрози дать.
– В глаз не умею, – хмуро прошептал фуа.
– Пока дойдем – научишься. И морду бить, и глотки людям резать, и в борделе сразу двух девок требовать.
– Я не хочу глотки резать.
– Мало ли – «не хочу». Дело нужное…
Квазимодо хотел развить сию мудрую мысль, но из лагеря донесся рев сотника:
– Полумордый, твою мать! Ко мне, живо…
– …Господин сотник, мне же нужно эвфитоном заниматься. Сушить, чистить…
– Вернешься – сделаешь. А сейчас заткни пасть свою кривую и поживее отправляйтесь, – посоветовал отец-командир.
Идти в разведку Квазимодо жутко не хотелось, и он рискнул сделать еще одну попытку отвертеться:
– Господин сотник, да я же сроду в разведку не ходил. Что я там разгляжу одним-то глазом?
От кулака командирского Квазимодо увернулся и отскочил в сторону.
– Мне долго тебя просить? – поинтересовался Глири, берясь за плеть, торчащую за поясом.
– Сейчас копье возьму и бегу, – поспешно сказал одноглазый парень.
Вооружаясь, Квазимодо подумал, что еще легко отделался. Начальству возражать было глупо. В другое время сотник не успокоился бы, пока не достал кулаком или плетью. Видать, и Глири проклятое болото вымотало.
Товарищи по несчастью поджидали Квазимодо у края скалы. На разведку вместе с вором были отряжены двое: здоровенный солдат по кличке Бубен и Уэн с «Гордости Глора». Моряка Квазимодо немного знал еще по стоянке у Птичьих островов.
– Долго тебя ждать? – окрысился Бубен. – Дадут на дело мозгляка, да еще жди его. Лезь давай, пока в репу не получил.
Квазимодо молча сунул свое копье Уэну, посмотрел на лианы и принялся обматывать ладони предусмотрительно захваченными тряпками.
– Что, тяжелее своего писюна ничего в руки не брал? – осведомился Бубен.
Квазимодо, по-прежнему не говоря ни слова, поправил висящий за спиной арбалет, уцепился за лиану и принялся карабкаться наверх. Несмотря на тряпки, колючки норовили впиться в кожу. Вор давным-давно собирался добыть перчатки, такие, как когда-то были у леди Катрин, да все не попадалась подходящая пара. Двигался парень легко, рукам уцепиться было за что, вот только наверху пришлось трудновато. Ерзая по камням животом, вор, заполз на площадку. В сердцах выругался – случайная колючка поцарапала искалеченную щеку, а на ней всегда все плохо заживало. Квазимодо сел, сбросил вниз веревку. Пока там привязывали оружие, парень разглядывал лагерь. По-прежнему валялись на земле «желтки», да и большинство солдат предпочитали возлежать на плащах. Отсюда сонное царство виделось как на ладони. Вот если заберутся сюда, на уступ, несколько ловких чужих парней с луками или арбалетами – в два счета половину отряда перещелкают. Квазимодо даже нервно огляделся – нет, тишина, только птицы в зарослях щебечут.
Внизу дернули веревку. Поднимая связку оружия, парень снова оглядел лагерь. Сволочи они все ленивые. Только ныряльщик сидел у обрыва и издали смотрел на ковыряющегося с веревкой Квазимодо. О чем-то разговаривал Глири с проводником. Дымил костерок.
Квазимодо обозлился: вообще-то это обязанности проводника – разыскивать всякие тайные тропы. Заблудился, скотина, и сидит, обеда дожидается как в ни в чем не бывало.
На карниз забрался Уэн, за ним с пыхтением и ругательством лез крупный Бубен. Ему помогли встать, и благодарный солдат тут же принялся обзываться:
– Ты что, Полумордый, не мог здесь колючки срубить? Все руки из-за тебя раскровил.
Квазимодо молча шагнул к нему, схватил за грудки и толкнул к обрыву. Не ожидавший такого солдат пошатнулся, машинально уцепился за плечи вора:
– Ты что, сдурел?!
– Сейчас пихну, и забудешь о своих руках, кривых, покарябанных, – прошипел Квазимодо.
– Вмести свалимся, дурень!
– Так я на тебя упаду. Ты мягкий. А я рисковые штуки люблю. – Одноглазый парень снизу вверх смотрел на солдата и медленно толкал к краю.
– Он может, – подтвердил Уэн. – На «Эридане» про него много чего рассказывают.
Бубен крякнул и отпустил плечи одноглазого: