Поздняк так и сделал.
На другой день, забравшись в сад, он уже часов в 6 с нетерпением ожидал императрицу. Действительно, в 7 утра она показалась в сопровождении придворной дамы. Он опустился на колени и замер. Императрица заметила его, не доходя несколько шагов, и остановилась в нерешительности; но потом, видя сенатский мундир и смиренную, коленопреклоненную позу, подошла и спросила, что ему нужно. Тогда несчастный рассказал ей свое горе.
– Ты не лжешь? – спросила его государыня, – ты действительно по ошибке разорвал мой указ?
– Бог свидетель, матушка, что ошибкою, – отвечал Поздняк.
– А кто писал указ? – спросила императрица.
– Я, матушка-государыня, – отвечал он.
– Ну, ступай, перепиши и завтра в это время будь здесь.
Он так и исполнил.
На другой день, в 7 часов утра, он, с чернильницей и пером, был уже на том самом месте.
Императрица опять явилась в сопровождении той же дамы; увидев его, подозвала к себе, взяла указ, прочитала и, приказав ему наклониться, подписала у него на спине. Отдавая ему, сказала:
– Прежде всего, благодари Бога, что он удержал тебя от самоубийства и внушил тебе мысль явиться ко мне. И помни: чтобы об этом никто, кроме тебя и меня, не знал.
Он свято исполнил волю императрицы: никогда и никому об этом не говорил. Прошло несколько месяцев, его вызывает к себе Трощинский:
– Давно ли ты задними ходами, мимо начальства, ходишь к императрице? – грозно спросил его Трощинский.
– Помилуйте, ваше высокопревосходительство, я никогда не бывал у императрицы, – отвечал Поздняк.
– Врешь! Матушка-царица жалует тебе 300 душ и Владимирский крест; на, возьми его и сейчас подавай в отставку. Я не хочу служить с теми, кто забегает к государыне задними ходами.
Поздняк в испуге передал тогда Трощинскому все происшествие. Трощинский взял его за руку, подвел к образу, поставил на колена и сам встал, сказав: «Будем молиться за матушку-царицу – такой другой нам не нажить», – и оставил его на службе.
* * *
Тобольский губернатор Федор Глебович Немцов, несправедливо действуя, обогатил ся не законными средствами.
Лейб-гвардии конного полка офицер Григорий Михайлович Осипов отправлен был императрицею для расследования… По возвращении его в Петербург, Екатерина, рассматривая следственные бумаги и делая вопросы с замечаниями, сказала:
– Желаю знать ваше мнение?
Осипов, спасая Немцова, доложил ей:
– Вашему императорскому Величеству дозвольте припомнить – не вниди в суд с рабом Твоим.
Екатерина похвалила его мнение и сказала:
– Накажем сановника ссылкой в его тверскую деревню.
Впоследствии окружающим сказала: «Осипов подает надежду быть истинным слугой».
* * *
Однажды за большим обедом разговаривая с послами европейских государств, Екатерина с горячностью поддерживала мнение откровенно неправильное. В некотором отдалении стоял статс-секретарь Григорий Николаевич Теплов и, обращаясь к знакомому сказал, что о сем разговоре, предосудительном уму и сердцу императрицы, надобно сожалеть. Государыня имела тонкий слух, поняла разговор и, обернувшись к Теплову спросила, о чем это он. Теплов, к удивлению всех, отвечал ей сущую правду. Императрица замолчала, но было видно, что она недовольна. После кофе она по обыкновению откланялась и ушла во внутренние комнаты.
Все укоряли Теплова. Однако он, окруженный толпою царедворцев, сказал, что знает нрав государыни, а потому, чтобы невозвратно не лишиться хорошего о себе мнения, должен был говорить истину. Вскоре приходит за ним камердинер Попов, и все придворные с нетерпением ждут развязки. После продолжительной аудиенции Теплов возвращается с богатой табакеркой, осыпанной крупными бриллиантами; он получил ее из рук Екатерины при следующих словах: «Вот знак признательности за данный урок, но прошу быть снисходительнее в большом обществе; а когда заметите ошибки в моих суждениях, доставайте, открывайте табакерку мне в предостережение».
* * *
В один из торжественных дней, в которые Екатерина всенародно приносила в Казанском соборе моление и благодарение Господу Богу, небогатая дворянка, упав на колени пред образом Божией Матери, повергла перед ним бумагу. Императрица, удивленная таким необыкновенным действием, приказывает подать себе эту бумагу – и что же видит? Жалобу Пресвятой Деве на несправедливое решение тяжбы, утвержденное Екатериной, которое повергает просительницу в совершенную бедность. «Владычица, – говорилось в жалобе, – просвети и вразуми благосердную нашу монархиню, да судит правый суд». – Екатерина приказала просительнице явиться к ней во дворец через три дня. Между тем потребовала из Сената ее дело и прочла его с великим вниманием.
Прошло три дня. Дама, принесшая жалобу Царице Небесной на царицу земную, с трепетом явилась во дворец.
– Вы правы, – сказала Екатерина, – я виновата! Простите меня: один Бог совершен; а я ведь человек. Но я поправлю мою ошибку: имение ваше вам возвращается, а это примите от меня и не помните огорчений, вам нанесенных, – и вручила ей драгоценный подарок.
* * *
Екатерина Великая чрезвычайно любила маленьких детей. Она привязывалась и к детям своих служителей, и к сиротам, которых воспитывала и которыми окружала себя постоянно. Однажды полиция нашла на улице ребенка, покинутого родителями. Императрица взяла его на свое попечение, и так как он оказался красивым и умным мальчиком, то сама занялась его образованием и каждый день посылала в школу брать уроки немецкого языка. Раз ребенок возвратился из школы весьма печальный. Императрица посадила его к себе на колени и с участием спросила о причине горя.
– Ах, матушка, – отвечал он, – я много плакал: наш учитель умер, его жена и дети в большом отчаянии. В школе говорят, они очень несчастны, потому что бедны, что теперь у них нет никого, кто бы дал им обедать.
Выслушав это, императрица поцеловала ребенка и тотчас же послала одного из своих придворных к директору школы узнать подробнее о положении бедного семейства. Когда ей донесли, что учитель умер, оставив семью в крайней нищете, она приказала выдать вдове триста рублей, а детей поместить на казенный счет в одно из учебных заведений.
* * *
Однажды на звон колокольчика императрицы Екатерины никто из прислуги не явился. Она из кабинета прошла в гардеробную и далее – никого. Наконец, в одной из задних комнат увидела истопника, который усердно увязывал объемистый узел. Увидев императрицу, он обомлел и упал пред нею на колени.
– Что такое? – удивилась государыня.
– Простите меня, Ваше Величество.
– Да что же такое ты сделал?!
– Да вот, матушка-государыня: набил мешок всяким добром из дворца Вашего Величества. Тут есть и жаркое, и пирожное, и несколько бутылок пивца, и несколько фунтиков конфет для моих ребятишек. Я отдежурил мою неделю и теперь отправляюсь домой.
Царица нахмурилась, напуганный истопник решил, что она хочет его наказать за воровство. Он робко и с трепетом взирал на нее. Однако государыню беспокоило иное:
– А как же и где же ты хочешь выйти?
– Да вот здесь, по этой лестнице.
– Нет, здесь не ходи, тут тебя встретит обергофмаршал и, боюсь, что тогда твоим детям ничего не достанется. Возьми-ка свой узел и иди за мною.
И она повела его через залы на другую лестницу, убедилась, что путь свободен, и сама отворила дверь:
– Ну, теперь иди с Богом!
* * *
В царствование Екатерины II сенат положил решение, которое императрица подписала. Этот подписанный приказ перешел от генерал-прокурора к обер-прокурору, от этого – к обер-секретарю, от этого – к секретарю, и таким образом он попал в экспедицию.
В этот день в экспедиции был дежурным какой-то приказной подьячий. Когда он остался один, то послал сторожа за вином и напился пьян.
При чтении бумаг попалось ему в руки подписанное императрицею решение. Когда он прочел «быть по сему», то возмутился и сказал:
– Врешь, не быть по сему.
Взял перо и исписал всю страницу этими словами: «врешь, не быть по сему» и лег спать.
На другое утро он пошел домой, в экспедиции нашли ту бумагу и обмерли со страха.
Поехали к генерал-прокурору князю Вяземскому. С этой бумагой он поехал к императрице и бросился ей в ноги.
– Что такое? – спросила она.
– У нас несчастье, – сказал Вяземский, – пьяный дежурный испортил ваш приказ.
– Ну, что ж, – сказала государыня, – я напишу другой, но я вижу в этом перст Божий; должно быть, мы решили неправильно. Пересмотрите дело.
Пересмотрели дело, и оказалось, действительно, оно решено было неправильно.
* * *
Некий Я.Ф. Фрейгольд занимал должность, на которой, без всякого сомнения, в то время обогатился бы любой взяточник. Но Фрейгольд был честным человеком и потому не нажил ничего и вышел со службы чист и беден.
Его представили к пенсиону.
Государыня, прочитав прошение о пенсии, сказала, что он, конечно, сберег что-нибудь из своих экстраординарных доходов, наверняка он получал немало подношений от просителей.
Ей доложили, что он действительно формально ничего не имеет.
– Или он дурак, – отвечала она, – или честнейший человек и в обоих случаях имеет надобность в пособии.
И подписала указ.
* * *
В 1789 и 1790 годах адмирал Чичагов одержал блистательные победы над шведским флотом, которым командовал сначала герцог Зюдерманландский, а потом сам шведский король Густав III. Старый адмирал был осыпан милостями императрицы: получил Андреевскую ленту 1 388 душ крестьян, потом Орден святого Георгия 1-й степени, еще 2 417 душ, а при заключении мира похвальную грамоту, шпагу, украшенную алмазами, и серебряный сервиз.
При первом после того приезде Чичагова в Петербург императрица приняла его милостиво и изъявила желание, чтобы он рассказал ей о своих походах. Для этого она пригласила его к себе на следующее утро. Государыню предупреждали, что адмирал почти не бывал в хороших обществах, а потому иногда употребляет неприличные выражения и может не угодить ей своим рассказом. Но императрица осталась при своем желании. На другое утро явился Чичагов. Государыня приняла его в своем кабинете, и, посадив против себя, вежливо сказала, что готова слушать. Старик начал…
Сперва он робел перед императрицей, но чем дальше входил в рассказ, тем больше оживлялся и, наконец, пришел в такую восторженность, что кричал, махал руками и горячился, как бы при разговоре с равным себе.
Описав решительную битву и дойдя до того, когда неприятельский флот обратился в полное бегство, адмирал вошел в раж, ругал трусов-шведов, причем употреблял такие выражения, которые можно слышать только в кабаке. «Я их, я их…», – кричал адмирал. И вдруг опомнился, в ужасе вскочил с кресла и повалился перед императрицей.
– Виноват, матушка, Ваше императорское Величество…
– Ничего, – кротко сказала императрица, не дав заметить, что поняла непристойные выражения, – ничего, Василий Яковлевич, продолжайте; я ваших морских терминов не разумею.
Она так простодушно это сказала, что старик от души поверил, опять сел и докончил рассказ. Императрица отпустила его с чрезвычайным благоволением.
* * *
Во время одного из съездов ко двору императрица стояла у окна и заметила, что какой-то кучер, сойдя с козел, гладил и ласкал своих лошадей.
– Я слыхала, – сказала государыня присутствовавшим, – что кучерскими ухватками у нас называются грубые, жестокие поступки, но посмотрите, как этот кучер обходится с животными; он, верно, добрый человек, узнайте, кто его господин?
Ей доложили, что кучер принадлежит сенатору князю Я.П. Шаховскому. Императрица приказала позвать Шаховского и встретила его следующими словами:
– К вашему сиятельству есть челобитчица.
– Кто бы это, Ваше Величество? – спросил удивленный Шаховской.
– Я, – отвечала Екатерина: – ваш кучер добросовестнее всех других; я не могла довольно налюбоваться на его обращение с лошадьми. Прибавьте, прошу, ему за это жалованье.
– Государыня! Сегодня же исполню ваше приказание.
– А чем же вы наградите его, – скажите мне?
– Прибавкою пятидесяти рублей в год.
– Очень довольна и благодарна, – сказала императрица и подала Шаховскому руку.
* * *
Екатерина, разговаривая однажды с юным внуком своим, Александром Павловичем, спросила его: какой эпизод в истории ему больше нравится?
– Поступок французского короля Генриха IV, когда он посылает хлеб осажденному им Парижу, – отвечал Александр.
Восхищенная императрица, обняв его, сказала:
– Ты будешь отцом своих подданных!
Слова ее пророчески исполнились.
* * *
Екатерина Великая не терпела шутов, но держала около себя одну женщину, по имени Матрена Даниловна, которая жила во дворце на всем готовом, могла всегда входить к государыне, звала ее «сестрицей» и рассказывала о городских новостях и слухах.
Слово ее нередко принималось к сведению. Однажды Матрена Даниловна почему-то начала дурно отзываться об обер-полицмейстере Рылееве.
– Знаешь ли, сестрица, – говорила она императрице, – все им недовольны; уверяют, что он нечист на руку.
На другой день Екатерина, увидав Рылеева, сказала ему:
– Никита Иванович! Пошли-ка Матрене Даниловне что-нибудь из зимних запасов твоих; право, сделай это, только не говори, что я присоветовала.
Рылеев не понимал, с каким намерением императрица давала ему этот совет, однако же отправил к шутихе несколько свиных туш, индеек, гусей и тому подобного. Все это было принято весьма благосклонно.
Через некоторое время императрица сама начала в присутствии Матрены Даниловны дурно отзываться о Рылееве и выразила намерение сменить его.
– Ах нет, сестрица, – отвечала Матрена Даниловна, – я перед ним виновата, ошиблась в нем: все твердят, что он человек добрый и бескорыстный.
– Да, да, – засмеялась царица, – тебе нашептали это его гуси и утки. Помни, что я не люблю, чтобы при мне порочили людей без основания. Прошу вперед быть осторожнее.
Император Павел I
(1754–1801)
Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца, после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.
– У вас белый плюмаж! – сказал государь.
А белый плюмаж составлял отличие бригадиров, чин которых в армии, по табелю о рангах, соответствовал статским советникам.
– По милости Божьей, Ваше Величество! – ответил находчивый поручик.
– Я никогда против Бога не иду! Поздравляю бригадиром! – сказал император и пошел во дворец.
* * *
Однажды проезжал император Павел мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.
– Под арест! – закричал император.
– Прикажите сперва смениться, а потом арестуйте, – сказал офицер.
– Кто ты? – спросил Павел.
– Подпоручик гауптвахты.
– Здравствуй, поручик.
* * *
В 1800 году, несколько исключенных из службы офицеров, сосланных на жительство в Смоленск, напившись пьяны, вынесли свои мундиры на двор и, при толпе народа, сожгли их.
Генерал-губернатором в Смоленске в то время был Михаил Михайлович Философов, человек необыкновенного ума и характера. Узнав о безрассудном поступке офицеров, он приказал арестовать их и ждал прибытия императора Павла, который в то время объезжал западные губернии.
Государь узнал об этом дорогою, прибыл в Смоленск в величайшем раздражении и отправился прямо в собор. При входе в храм, губернатор Философов стал в дверях и, расставив руки в обе стороны, не пускал государя.
– Что такое?! – воскликнул император.
– В Священном Писании, – твердо и спокойно ответил Философов, – сказано: Гневный да не входит в дом Божий.
Павел остановился, подумал и сказал:
Я не гневен, я равнодушен: прощаю всех.