Она вдруг заметила, что сидевший слева от нее Питер Рассел тоже пристально наблюдает за Лейзенби. Потом он внезапно отвлекся, заговорив с Сарой. Алан Маркби и Мередит с взаимной настороженностью поглядывали друг на друга.
– Как же вы в одиночестве проехали через всю Европу? – решительно спросил он. – Много лет назад я тоже это проделал вместе со своей тогдашней женой. Мы ехали на машине из Греции.
– Замечательная поездка.
– Не такая уж замечательная, – горько возразил он. – Когда сидишь запертый с кем-то в машине, хорошо понимаешь издержки взаимных связей. Это был coup de grâce[11] нашей семейной жизни. Я не говорю, будто мне не хотелось бы повторить это без долгих споров над картой и чаще любуясь видами.
– Если угодно, можете со мной проехаться до севера Югославии, а оттуда уже самостоятельно доберетесь, – предложила Мередит.
– Что? – Маркби вытаращил глаза с таким же изумлением, с каким посмотрел на Еву, когда та взяла его под руку. И рассмеялся. – Вы же меня совсем не знаете!
– Ерунда, – отрезала Мередит. – Просто предлагаю прокатиться по Западной Европе. – И вспыхнула, пораженная пришедшей в голову мыслью. – Я вовсе не стараюсь вас соблазнить.
– Я и не льщу себя такой мыслью. Только хочу сказать, вы же не знаете, может, я какой-нибудь маньяк…
– Вы собираетесь повести к алтарю мою крестницу. По словам Евы, были другом Роберта. Можно предположить, что не Джек-потрошитель.
– Правильно, – протянул он, как бы про себя потешаясь. – Спасибо за предложение, возможно, когда-нибудь я им воспользуюсь.
– Возможно, я его больше не сделаю. – «Не пожелаю, – решила она. – И вообще что меня за язык дернуло?»
– Слушайте, – наклонился он к ней с неожиданной серьезностью. – Я не был таким уж близким другом Боба Фримена. И меня ошарашила просьба Евы повести невесту к алтарю. Конечно, большая честь и прочее… но мне бы не хотелось, чтобы у вас возникло ошибочное представление…
– О чем? – холодно уточнила Мередит, по-прежнему испытывая раздражение.
Маркби не успел ответить – в гул застольных бесед врезался чистый юный голос Сары:
– Ну, по-моему, просто гнусно, что коттеджи нынче так дорого стоят. Настоящие деревенские жители не могут купить. Это нечестно.
– Нет, Сара! – горячо возразил Лейзенби. – Цены на сельскую недвижимость определяет рынок, и с этим ничего не поделаешь.
– Но в деревне совсем нет детей, – заявила Сара, склонившись над столом. – Ты обратила внимание, Мерри? Потому что все молодые супруги отсюда уехали.
– Молодые семьи уезжают, потому что нет школы, – ровным тоном объяснил Рассел. – Признаюсь, купив коттедж «Роза», я способствовал сокращению местного рынка недвижимости, что не нравится Саре. Извини, дорогая, но мне нравится жить в деревне.
– Я не вас имею в виду, Питер. Вы знаете деревенскую жизнь, лечите местных жителей, они только рады, что вы тут поселились, даже если им приходится ездить к вам на консультацию в бамфордский медицинский центр, хотя мне это кажется довольно странным… Я говорю о других. О горожанах. Ну, пожалуй, вроде нас с мамой. Или о сезонных жителях. Или о Локках, которые все критикуют. А школы нет потому, что детей нет! – триумфально заключила Сара. – Получается замкнутый круг. Все равно что курица и яйцо.
– Не стоит надеяться, что министерство образования будет держать школу в деревне для полудюжины ребятишек, – заметил Лейзенби. – Затраты не оправдаются.
– Во Франции так делается, – услышала Мередит собственный голос, вступивший в спор. – Французы приняли специальную программу оживления деревень.
– В рамках французской сельскохозяйственной политики, – добавил Лейзенби, бросив на нее нехороший взгляд. Понял, что столкнулся с оппозицией. – Это уже совсем другой вопрос.
– Французы жить умеют… – мечтательно и довольно бессмысленно молвила Ева, однако произвела желанный эффект. Спор утратил остроту.
Алан Маркби неожиданно сказал вполголоса:
– Я иногда удивляюсь, зачем люди переезжают в деревню. В конце концов, губят то, к чему стремились. Если вообще к чему-то стремились. В большинстве случаев первым делом стараются все изменить, переделать. Видели Локков, ту самую пару, которую упомянула Сара? – Мередит отрицательно тряхнула головой, и он продолжал: – Ну, увидите. Они купили старое школьное здание. Наняли парня для разбивки сада на прежней спортивной площадке, а потом обнаружили, что там ходят люди. Поднялся адский шум, прежде чем майор Локк добился разрешения проложить новую дорожку вокруг участка. Местные жители яростно возражали, не понимая, почему им нельзя ходить через сад точно так, как они раньше ходили через школьный двор. Началась настоящая битва с настоящей линией фронта. Локк всем грозил, однако не хотел, чтоб ему все грозили. Даже ко мне приходил жаловаться, старый дурак.
Мередит открыла рот, желая спросить, почему озабоченный Локк пошел к Маркби. Видимо, это каким-то образом связано с родом деятельности, которой он зарабатывает на жизнь, только неясно, в чем она заключается. Прежде чем она успела задать вопрос, Маркби хмыкнул и продолжал:
– Потом возник скандал с канализацией. Бедняга получил разрешение на перенос пешеходной дорожки, разбил прекрасный сад, а с сортиром что-то не заладилось. Вызвали специальную машину для откачки, и она проехала прямо по цветочным клумбам – иначе не добраться.
– Вы очень серьезно все это воспринимаете, – заметила Мередит, – но ведь не живете в деревне, правда?
– Нет, хоть очень хорошо ее знаю, – ответил Маркби, очень сильно ее озадачив. – С детства часто сюда приезжал, обычно останавливался в этом самом доме. Мой дядя был последним приходским священником.
– Понятно… – задумчиво протянула Мередит. – Я и не знала, что вы из местных. Простите.
– За что? Действительно, наша семья издавна жила в этих местах. Когда-то имела здесь землю, которая полностью теперь распродана. Дядя Генри, старший брат отца и последний здешний приходский священник, был забавный старик, холостяк, жил среди своих книг. Можно сказать, эдвардианский тип. Дом всегда казался мне мрачным – полно темной мебели, масляных картин с изображением убитых птиц, пахнет сухой гнилью… Купившему его Бобу Фримену пришлось вбухать сюда кучу денег. Все было в ужасающем состоянии. Епархиальный архитектор чуть в обморок не упал, почти проклял дом, поэтому церковь его постаралась скорее продать. Не знаю, сколько Боб выложил в конечном счете, хотя, может быть, заключил выгодную сделку, особенно если учесть, что цены с тех пор взлетели выше крыши. Лейзенби наверняка видит шанс сколотить деньгу. Но Сара права, местная молодежь не может себе позволить покупку. Почти все молодые люди покинули деревню. Остались одни старики, которые не хотят суетиться, намерены здесь умереть.
Маркби вдруг замолчал, как бы смущенный собственной болтливостью. «Пусть он не понимает, почему Ева решила просить его вести к алтарю Сару, – подумала Мередит, – а я понимаю. Хорошо выглядит, хорошо говорит, принадлежит к старой здешней семье. Она выбрала его на эту роль по тем же соображениям, что и Эллиот, выбравший ее для своей мыльной оперы: нужен класс».
Вслух она сказала:
– С одним местным жителем я познакомилась. С гончаром Филипом Лорримером.
Когда прозвучало это имя, настала тишина, как иногда бывает среди общих разговоров, после чего слова падают в застывшую бездну. Атмосфера мигом изменилась. Сара заерзала, Лейзенби насторожился, Рассел резко выдохнул:
– Ух!
– Не знаю такого, – нахмурился Маркби. – Гончар, говорите? Давно тут живет?
– М-м-м… да. Забавный парень, – вымолвила Ева. – Кажется, прожил около года до того, как Роберт купил дом священника. Свободный художник, если его можно назвать художником. Лепит глиняные горшки, пепельницы, кувшинчики для сливок, всякое такое, с надписью «на память о Девоне» или еще что-нибудь в том же духе. Продает в округе, более или менее зарабатывает на жизнь. Впрочем, не столько, сколько зарабатывал бы художник или скульптор.
– Или актер? – довольно язвительно добавил Эллиот.
– Вот именно, – невозмутимо подтвердила Ева. – Вообразите, глиняные горшки!.. Так или иначе, – она изящным взмахом отмела тему керамики, – по-моему, у них ноги разные.
– Что? – прыснула Мередит. – У глиняных горшков?
– Нет, дорогая, у гончаров. Потому что одной ногой они крутят гончарный круг. Может, пойдем в гостиную кофе пить?
В гостиной Мередит оказалась рядом с Лейзенби на экзотическом диване. Лючия, поджав губы, разнесла по кругу поднос с кофейными чашками. Лейзенби осторожно наклонился к Мередит, как к домашнему животному с неизвестным характером.
– Как я понял, вы давно не видели Еву, но наверняка смотрели ее фильмы. – Он взял чашку черного кофе.
– Конечно, все смотрела, – подтвердила Мередит, тоже взяв с подноса чашку, – хотя Ева довольно давно не снималась. Думаю, время от времени работала на телевидении, а это я, к сожалению, пропустила.
– Ну да, на телевидении… – хмуро пробормотал Лейзенби. – Она вам рассказала о замысле с мыльной оперой? – Он бросил взгляд на Еву, сидевшую между Питером Расселом и Альби Эллиотом. Эллиот оживился, болтал, наверняка расписывая свое «детище». Лейзенби неодобрительно посмотрел на него.
– Немного. Я никогда не видела сериал. По словам Евы, он пользуется популярностью, имеет миллионную аудиторию.
– Полагаю, это Эллиот так говорит, – воинственно возразил Лейзенби. – Посмотрите на рейтинг. Сериал действительно был популярным, потом в Соединенных Штатах рейтинг упал. Серии до нас доходят через несколько месяцев после показа в Америке. Британские показатели до сих пор неплохие, но тоже снизятся, если американская тенденция продолжится. – Он поставил нетронутую чашку и снова придвинулся к Мередит. – Поэтому Эллиоту страшно хочется ввести новый персонаж, внести в сюжет новую линию. В сериал вложены большие деньги. У него возникли проблемы с другими проектами, он рассчитывает на хороший доход от «Наследства». Неплохо знает дело. Старается привлечь известную звезду. Поэтому тут сидит, умасливает Еву.
– Понятно, – задумчиво проговорила Мередит, хлебнув кофе, очень крепкий, на итальянский манер.
Ева с Эллиотом оживленно беседовали. Лейзенби как бы решил воспользоваться моментом, пока они заняты, и еще посекретничать с Мередит.
– Насколько я понял, проблема в том, как ввести в историю новый персонаж. Сериал продолжается не один год, все сценарные ходы уже использованы. Зрители начинают угадывать, что будет дальше. Как объясняет Сара, Ева должна сыграть женщину из прошлого главного героя. Она имеет над ним какую-то власть, знает что-то нехорошее, поэтому он ее вынужден взять в деловые партнеры. Роль чисто отрицательная. На мой взгляд, довольно сексуальная. – Лейзенби презрительно скривил верхнюю губу. – Насколько мне известно, там будут многочисленные постельные сцены.
– Наверняка очень скромные, – тихо ответила Мередит. – Эллиоту нужен «класс», по его выражению.
– Да-да, – поспешно кивнул он. – Только секс все-таки будет. А Ева… я имею в виду, в ее возрасте…
Лейзенби внезапно умолк, и Мередит вопросительно на него посмотрела. Он вспыхнул под ее пристальным взглядом, неожиданно показавшись моложе и несколько утратив самоуверенность, схватил чашку, принялся пить. Допив, продолжил:
– Не поймите превратно. Она прекрасно выглядит и вполне подходит на роль. Но ведь ей надо думать о будущем, о своем имидже. Неужели она действительно хочет предстать в таком образе на данной стадии своей карьеры?
– Думаю, что такие вопросы не раз обсуждались, – заметила Мередит, подозревая, что дело не в имидже Евы и он не из-за этого бесится.
– Дело в Саре, – с вернувшейся агрессивностью объявил Лейзенби. – Она должна думать о Саре.
Компания разошлась довольно рано. Лейзенби должен был вернуться в Лондон к назначенной на утро деловой встрече, Расселу предстояла ранняя операция, Маркби ушел вместе с ними. Оставшиеся устали, увяли.
– Я совсем выдохся, – признался Эллиот, и, похоже, все прочие чувствовали то же самое. Мередит пожелала присутствующим доброй ночи и отправилась спать.
Спальня оказалась очаровательной. Неизвестно, сама ли Ева потрудилась обставить дом или наняла известного дизайнера, растолковав ему, чего хочет. Скорее последнее. В таком случае он в целом неплохо справился, хотя Мередит предпочитала видеть старые вещи старыми. Однако, судя по описанию Алана Маркби, старый ректорий был не очень-то привлекательным и уютным. Естественно, новым владельцам хотелось его оживить, приукрасить. Интересно, чем Роберт зарабатывал на жизнь. Она этого не успела узнать.
Мередит уже приготовилась лечь в постель, как в дверь постучали.
– Мерри! Не спишь?
– Нет, конечно. Входи. – Она вновь затянула развязанный пояс халата, пошла к двери, открыла.
На пороге стояла Сара. Вид у нее был потерянный.
– Можно зайти, потрепаться?
– Давай, – покорно позволила Мередит.
Сара нерешительно шагнула в комнату, на минуту остановилась, как бы собираясь с мыслями. В хлопчатобумажной ночной рубашке с крупным изображением Снупи[12], в пушистых нейлоновых розовых тапках, с сияющим чисто вымытым личиком, она выглядела на четырнадцать лет, ни на день старше. Потом, видимо, набралась храбрости, плюхнулась в плетеное кресло возле туалетного столика, сбросила тапочки, подобрала под себя ноги.
– Хорошо, – сказала Мередит, сев на неудобный стул у того самого столика. – Давай, сыпь горох.
Сара не усмехнулась в ответ. Нервно прикусила нижнюю губу, уставилась на крестную огромными задумчивыми голубыми глазами.
– Что ты скажешь о Питере Расселе, Мерри?
Мередит, ожидая такого вопроса, но только насчет Джонатана Лейзенби, заморгала.
– По-моему, человек симпатичный. Довольно старомодный семейный врач.
– Очень сильно интересуется мамой.
– Правда? – Мередит постаралась не выдать изумления. – Что ж, тогда я бы сказала, пусть дело идет своим чередом, и не вмешивалась, если ты это имеешь в виду. Почти весь вред в этом мире приносят благие намерения.
– Маме с ним было бы хорошо, – заявила Сара, сцепив руки. – Ей не везло с мужчинами.
«В самом деле? Я этого не замечала», – безжалостно подумала Мередит, чувствуя сонливость и нежелание продолжать неприятный разговор.
– Мужчины, с которыми она была счастлива, умерли. Роберт был жутко милый. Даже не возражал, когда его называли «мистер Оуэнс». Маму ни разу никто не назвал «миссис Фримен». Наверно, потому, что она прославилась под своим собственным именем. Только не каждому мужчине нравится выступать под жениной фамилией, будто он какой-нибудь придаток к жене. Роберт не сердился. Считал это даже забавным.
– Он весьма преуспел в своей области, – заметила Мередит. – У него не было повода для недовольства и возражений. Если б он сам не добился успеха, можно было бы побеспокоиться.
Сара обдумала замечание.
– А папа… Очень жалко, что я его мало знаю. Мне было восемь лет, когда они расстались. Пробую вспомнить лицо, а оно расплывается. У мамы есть какие-то старые фотографии, но они для меня нереальные. То есть я на них толстый младенец в бархате с лентой Алисы[13], даже не верится, что это я. Все чужое, незнакомое.
Мередит встала, прошла к окну, повернувшись спиной к своей крестнице. Шторы были неплотно задернуты, между ними виднелись звезды и луна. Луна скрылась за облаками, опять появилась и снова исчезла. Ее проблема не в том, чтобы вспомнить Майка, а в том, чтобы его забыть. Возможно, не надо было приезжать. Дочь Майка что-то бормотала у нее за спиной, слова просачивались в уши. Мередит почти боялась на нее оглянуться.
– Они снова сойтись собирались… – Тоненький голосок Сары врезался в сознание. – Мама мне рассказывала. Все обсудили, хотели еще раз попробовать.