Виктория подошла к большому зеркалу в золоченой раме и внимательно оглядела себя. Смотрится неплохо. Вот только глаза горят лихорадочным огнем, но это можно объяснить радостным возбуждением от возвращения супруга домой. Ей не хотелось, чтобы Аркадий увидел ее нервной, встревоженной. Еще решит, что она поверила во всю ту чепуху, в которой его обвиняют. Итак, спокойствие, только спокойствие…
Телефон взорвался трелью, и Виктория подбежала к нему, чувствуя, что дрожь помимо воли все-таки охватывает ее. Наверняка это Аркадий. Вот только почему он звонит, когда его так ждут дома? Быть может, он хочет узнать, что стоит купить в магазине к ужину? Так бывает…
– Алло?!
– Боже, что ты так кричишь? – Голос матери звучал укоризненно. – Надеюсь, у тебя все нормально?
– Я не подумала, что это ты, мама, – произнесла Виктория.
– Интересно, чей же звонок может тебя так завести? – усмехнулась пожилая женщина. – Я так понимаю, вся семья в сборе и рассматривает фотографии из Праги.
– Что-то около того, – соврала Соболева.
– Чудесно. Как Аркадий?
– А почему ты спрашиваешь, мама? – Виктория постаралась скрыть беспокойство. – Что может случиться с Аркадием?
– Дети сказали, что он уехал на какую-то конференцию. Большего я от них добиться не смогла. Куда его унесло на сей раз?
Какая мука, когда твои родители – профессора! Виктория наговорила бы сейчас семь верст до небес, да вот только ее мама раскусит обман в два счета.
– Он в Казани, – все же решилась Виктория.
– О, как я люблю Казань! – восторженно ответила трубка. – А где он там остановился?
– Наверняка в гостинице.
– В какой?
– Понятия не имею.
– Непростительное легкомыслие. Возьми бумагу и запиши телефон профессора Рахмангулова. Он – наш замечательный друг. В прошлый раз мы принимали его с женой у нас дома. Думаю, он будет рад встретиться с Аркадием.
– Но, мама, Аркадий не любит навязываться. Он чувствует себя комфортнее в гостинице, – взмолилась Виктория.
– Не говори чепухи! Кому, ради всего святого, нравится жить в гостинице? Кроме того, жена Рахмангулова делает отличные беляши.
– Аркадий заботится о фигуре!
– А я забочусь о его желудке. Бери, говорю, бумагу и пиши.
Виктория поняла, что переупрямить мать ей все-таки не удастся. Ладно, она скажет, что не смогла до мужа дозвониться. Или у Рахмангуловых был занят номер. А потом Аркадий вернется. Ей нужно только выиграть время…
Когда на следующее утро первые солнечные лучи позолотили корешки книг в кабинете, Виктория открыла глаза. Она по-прежнему находилась здесь, а не в своей супружеской спальне. Аркадий не пришел, и новый шелковый халат, который она специально надела ради их встречи, смялся. Тело затекло от нескольких часов, проведенных на неудобной кожаной кушетке, и Виктория чувствовала себя так, словно ее переехал трактор.
Разминая онемевшие ноги, она с трудом сделала несколько шагов. Так и есть! Из зеркальной рамы на нее смотрело хмурое лицо, которое сегодня демонстрировало все ее тридцать семь, если не больше. Серые тени легли под глазами, словно кольца. Кожа казалась несвежей, изможденной.
Виктория помнила, как сидела до полуночи в кресле, тщетно пытаясь набрать номер адвоката. Но телефон отзывался противным женским голосом: «Надеемся на ваше понимание!» Да нет у нее никакого понимания, пусть и не надеются! Почему не отпустили Аркадия? Что это значит? Да и адвокат хороша, ничего не скажешь. Могла бы позвонить, в конце концов. Потом Виктория перебралась на кушетку и, подоткнув под спину подушку, продолжала ждать заветного щелчка двери. Но темнота за окном стала только гуще, а в квартиру на пятом этаже так никто и не пришел…
Телефон звонил не переставая.
– Алло! Это Валька. Ты что, решила больше не бегать по утрам?
– Нет, милая. Я просто немного приболела…
– Алло! Учебный отдел беспокоит. По каким дням раскидать ваших заочников?
– Делайте все, как обычно. Я не буду вносить изменений.
– Алло, Виктория Павловна! Это ваши дипломники. Вы проверили работы? Можно с вами встретиться?
– Перезвоните в конце недели. Я очень занята.
И подобная дребедень – целый день! Так, кажется, писал детский классик. Но звонка, который она ждала больше всего на свете, все не было и не было…
Дубровская объявилась во второй половине дня. Каким образом она отыскала ее в огромном университете, Виктория спрашивать не стала. Вместо того вскинула на адвоката усталые глаза и возмущенно воскликнула:
– Где вы были? Я все телефоны оборвала, пытаясь дозвониться до вас!
Коллеги на кафедре удивленно переглянулись и в полном недоумении уставились на Дубровскую. Им стало интересно, кем является молодая женщина, ради которой известная своим хладнокровием Виктория Соболева оборвала все телефоны.
– Я была в изоляторе временного содержания, – начала отвечать гостья, но тут же осеклась. Похоже, их беседу слушают все присутствующие – на кафедре наступила выжидающая тишина. Даже секретарь бросила терзать компьютерную клавиатуру.
Соболева схватила адвоката за рукав, увлекая за собой. Они едва не вприпрыжку проследовали по огромному, наполненному студентами коридору, спустились по лестнице вниз и наконец зашли в небольшую, заставленную от пола до потолка стеллажами комнату.
– Здесь нам никто не помешает, – сообщила Виктория. – Хотя впредь я предпочла бы, чтобы вы навещали меня дома. У меня нет желания выставлять мою личную жизнь на обозрение коллег.
– Очень вас понимаю, – кивнула головой Елизавета Дубровская. – Мы освободились поздно, поэтому я не стала тревожить вас вчера.
– Можно подумать, я могла уснуть! – воскликнула Соболева. – Ну ладно… Где Аркадий?
– Собственно, за этим я к вам пришла. Нужны деньги.
– Но мы же обговорили вчера ваш гонорар!
– Я не о гонораре. Речь идет о залоге.
– Залог чего? – бестолково спросила Виктория.
– Залог – мера пресечения, которая избирается судом. Она принимается для того, чтобы обеспечить нормальное поведение вашего мужа в период следствия.
– Что еще за нормальное поведение? Аркадий – не малое дитя, он всегда ведет себя нормально! – возмутилась Соболева.
– Это знаете вы. Ну и я. Следствие же должно быть уверено в том, что он не сбежит, находясь на свободе, и не станет делать глупости.
– Глупости?
– Ну, к примеру, не начнет угрожать потерпевшей, уговаривать свидетелей, уничтожать вещественные доказательства…
– Господи боже мой!
– Вашему мужу предъявлено тяжкое обвинение, и следователь не уверен в том, что он будет вести себя правильно. К сожалению, пока речи о подписке о невыезде не идет. Есть надежда, что его выпустят под залог. В противном случае он будет находиться под стражей до суда.
– Подождите, как там Аркадий? Как он чувствует себя? Как выглядит? – спохватилась Виктория.
Из ее глаз едва не брызнули слезы. Она вдруг представила себе бледное, изможденное лицо мужа. Такими люди обычно становятся в больницах.
– Он передавал вам привет. Держится молодцом. Не жалуется, – пояснила Дубровская. – Мы вчера много общались и выработали, как я надеюсь, единственно верную линию защиты.
– И в чем она состоит, ваша линия защиты? – спросила Вика, смахивая слезинку с ресницы. Ей полегчало уже от того, что Аркадий чувствует себя неплохо и с ним налажена связь.
– Он будет категорически отрицать покушение на убийство и само изнасилование, – объяснила Дубровская.
– Ну, такую линию защиты могла выработать и я, – со слабой улыбкой молвила Виктория. – Разумеется, мой муж не совершал ни того, ни другого. Он – не преступник.
– Да, он совершил половой акт с женщиной с ее согласия, и ни о каком насилии здесь не может идти и речи.
– Простите…
Виктории показалось, что в темном помещении, в котором они разговаривали, вдруг вспыхнула люстра в тысячу свечей.
Дубровская непонимающе смотрела на нее.
– Что-то не так?
– Вы… вы сейчас сказали, что Аркадий… будто бы он совершил… ну это… с той женщиной… – Ее голос был похож сейчас на детский лепет, и она заранее ненавидела себя за вопрос, который хотела задать.
Дубровская опомнилась:
– Простите. Должно быть, я вела себя бестактно, грубо. Как адвокат, я сосредоточилась, разумеется, на самом сложном и значимом для защиты: на обвинении вашего мужа в изнасиловании и покушении на убийство. И как-то не подумала о том, что сам факт физической измены причинит вам боль.
– Так, значит, он… спал с другой женщиной? – тихо спросила Вика.
– Боюсь, что так, – с паузой ответила адвокат. – Видите ли, его задержали в гостиничном номере, прямо в постели, где он…
– Понятно, – кивнула Соболева, – можете не продолжать. Я не горю желанием услышать подробности.
Дубровская чувствовала себя так, словно ее саму уличили в измене. Не знала, как продолжать разговор и тем более вести речь о залоге. Соболева вспомнила об этом сама – деловито, словно ничего и не произошло, спросила, взглянув на адвоката:
– Так сколько, говорите, понадобится денег на залог?
– Сегодня вопрос будет решаться судом. Вы, конечно, можете туда не ходить. Я сама…
– Я приду, – только и сказала Виктория. – Я смогу там увидеть Аркадия?
– Ну, да… Это будет решаться в его присутствии. Боюсь, правда, вам не дадут возможности пообщаться.
– Неважно. Мне просто нужно увидеть его и убедиться в том, что он жив и здоров.
– Воля ваша. Но, может, стоит подождать? Как только деньги будут внесены на депозит суда, его выпустят, и вы сможете встретиться нормально, без следователя и конвоиров.
– Не беспокойтесь за меня. Я все-таки приду…
Рассмотрение вопроса о залоге должно было состояться в одном из районных судов, находящихся в непосредственной близости от следственного управления. Виктория подъехала туда загодя и, показав паспорт охраннику на входе, зашла в помещение суда.
Ей раньше не доводилось бывать в подобных заведениях, и сейчас она чувствовала себя так, словно только что ступила под своды храма. Нет, это не было то благоговейное чувство, которое сопровождало ее обычно во время посещений в обители Бога. Но Виктория чувствовала священный ужас, находясь в месте, где вершатся человеческие судьбы, где легким взмахом пера (вернее, нажатием клавиш на компьютере), решается, какова должна быть кара тому, кто преступил закон. Соболева всегда знала, что мир насильников и убийц, судов и тюрем существует, но теперь их орбиты пересеклись. И сейчас она здесь для того, чтобы услышать, сколько денег с нее потребуют для того, чтобы она имела возможность видеть своего мужа до суда. До суда… А что, кстати, будет потом?
Дубровская находилась уже там. Должно быть, она не особо одобряла идею своей клиентки посетить заседание суда, потому что только покачала головой, когда Виктория подошла к ней. Говорить, собственно, было не о чем. Так две женщины и стояли, и смотрели в окно, где под порывами осеннего ветра раскачивались тополя.
Вдруг с громким стуком открылась дверь одного из судебных залов.
– Посетителей попрошу освободить проход! – крикнул мужчина в серой форменной одежде, и в проеме показалась человеческая фигура.
Сначала Виктория решила, что у гражданина нет рук, но потом она поняла, что верхние конечности у него, конечно, имеются, только они спрятаны за спиной и заключены в наручники. Посетители суда жались к стенке, словно боялись, что невесть откуда взявшийся зэк накинется на них тут же, как дикий зверь, и разорвет на части. Ну, или хотя бы укусит. Бабуля в пестром платке даже перекрестилась.
Заключенный не успел преодолеть и половины коридора, как из того же зала, громко стуча каблуками по выложенному плиткой полу, выскочила молодая женщина. С криком: «Витенька! Витюша!» – она бросилась вслед за мужчиной в наручниках. Тот, вполоборота повернувшись, буркнул ей: «Дите береги! А то ты меня знаешь, у меня рука тяжелая». Женщина остановилась, кивая головой. «Я люблю тебя!» – крикнула она. Человек в наручниках только дернул головой.
Свидетели душещипательной сцены зашептались. Старушка утерла слезу.
– Семь лет, говорят, дали. Не шутка! – шепнул кто-то.
Одна лишь Виктория почувствовала легкую досаду. И, пожалуй, тошноту. Комедианты! Может, ее сердце выточено из камня?
Она ничуточки не поверила игре актеров. Слишком уж ярко накрашена и разодета была молодая женщина. Ее бронзовое от загара лицо красноречиво свидетельствовало о том, как красотка провела лето. И, судя по бледному челу ее супруга, на пляже они загорали не вместе. Однако и в нарочито строгой реплике молодого мужа Виктория не услышала искренности. Тот, очевидно, играл на публику, стреляя внимательным взглядом по лицам случайных свидетелей – так ли звучат его слова, достаточно ли мужественно?
Двое в коридоре являли собой яркий образчик этакой тюремной пары. Виктория ужаснулась: какую роль отведено сыграть ей? Конечно, она не станет нестись по коридору, теряя с ног туфли. Ее с детства учили быть сдержанной и не демонстрировать окружающим свои чувства. «Слезы, смех – всего самую малость, дорогая, – говорила ей мать, профессор Андриевская. – Слишком бурные эмоции – признак бескультурья». И теперь Виктория понимала, что родительское воспитание вошло ей в плоть и кровь, стало частью ее самой. И, что бы с ней ни приключилось, она не будет рыдать навзрыд, призывая в свидетели окружающих.
Да и, если сказать по правде, не слишком-то она нуждается в чьей-то поддержке. В помощи – быть может. Но в сочувствии и сопереживании – нет. Она, Виктория Соболева, привыкла встречать невзгоды лицом к лицу…
Глава 8
Лицо судьи казалось бесстрастной маской. За долгие годы работы он научился абстрагироваться от всего того, что происходило в зале судебных заседаний. Но к каждому делу подходил профессионально: выяснял обстоятельства происшествия и позиции обвинения, защиты; опрашивал свидетелей; рассматривал вещественные доказательства; выслушивал пылкие речи сторон. Но когда приходило время, он отправлялся в совещательную комнату и недрогнувшей рукой подписывал приговор. Все эти рыдания в зале, истеричные выкрики, обмороки и прочие сопли звучали в его ушах фоном, и судья считал их неизбежным сопровождением своей работы. Так рабочий, изо дня в день выслушивая дребезжание станка, просто не представляет себе, как можно вытачивать деталь в абсолютной тишине.
Но сегодня тут было на что посмотреть и чему удивиться.
– Место работы? – спрашивал он обвиняемого.
– Работаю в университете, преподаю социологию, – отвечал тот. – Я доктор наук, профессор.
Это было что-то новенькое. Конечно, на скамью подсудимых иногда случайным ветром заносило людей ученых и известных. Но, как правило, они шалили по своей профессиональной части – взяточничество, халатность, превышение служебных полномочий. Но никак не изнасилование с попыткой убийства. Сегодняшнее дело нечто из ряда вон…
Судья смотрел на подсудимого и пытался себе представить, как сидящий на скамье подсудимых гражданин интеллигентного вида (может быть, сейчас и несколько потрепанный, изможденный) делал то, на что способны разве прыщавые подростки в силу своей неудовлетворенной сексуальности. А у него, у этого профессора кислых щей, есть жена. И какая! Стройная, красивая, молодая. Чего ему, спрашивается, так приспичило? Жаль, что он так и не узнает причины, да и не посмотрит на ту, ради которой уважаемый в обществе человек буквально сошел с ума, – судебное разбирательство, по правилам, будет проводиться другим судьей.
А на нынешнем заседании речь шла всего лишь о залоге.
– Ваша честь! Предложенная обвинителем сумма является слишком огромной, – говорила молодая женщина, адвокат. – Давайте будем иметь в виду, что семья моего клиента не живет на средства от собственного бизнеса. Обвиняемый – профессор университета. Его жена – тоже доктор наук и преподает там же. Это семья обычной русской интеллигенции, которая, как известно, не может похвастаться большими заработками.