Хаосовершенство - Вадим Панов 7 стр.


Кадр. Кадр. Кадр.

А пряток уже нет. И внедорожника. И тела врача-храмовника. Когда успели?

Стреляют теперь отовсюду…

Кристиан наконец-то реагирует на свистящие пули, прячется за грузовой мобиль, прижимает камеру к груди и слышит:

– Опомнись, кретин! Безы!

Жозе, проявив чудеса героизма, отыскивает Кристиана в самой гуще. Понял, что пора уводить увлекшегося фотографа, и рискнул, покинул относительно безопасный ресторанчик, примчался на выручку.

– За мной иди! – тянет фотографа за руку. – Сюда!

Узкий переулочек, кривой, спасительный, выводит на параллельную улицу, но не успевают друзья сделать и десять шагов, как дорогу преграждает черный броневик. Позади него резко останавливаются фургоны с зарешеченными окошками. Идет дождь.

– Внимание! В районе проводится полицейская операция! Внимание! Приготовиться к проверке документов! Внимание! В районе проводится полицейская операция! Не пытайтесь сопротивляться!

Из фургонов горохом высыпаются безы. Шлемы, защита, дубинки и щиты. Первая, мать ее, волна. СБА делает вид, что пытается навести порядок «адекватными мерами», посылает слабовооруженных безов в пуленепробиваемых брониках получить по репе. Через пять минут, сразу после вала панических сообщений о том, что «силы правопорядка» не могут справиться с разъяренной толпой, в дело пойдут ребята с автоматами. СБА устала от бунтов.

Кадр. Кадр. Кадр.

– Ты сдурел?! Они не любят!

– Внимание! Не пытайтесь сопротивляться…

– Стоять, придурки! Пальцы в анализатор!

Оружия у подозреваемых нет, времени у безов тоже, поэтому проверяют только на «синдин». Если в крови обнаружатся следы, получишь путевку на нары. А если в башке жужжит «поплавок», то пристрелят как «оказавшего сопротивление». СБА устала…

– Чистый!

– Чистый!

– Пошли вон отсюда, скоты!

И дубинкой по спине, чтобы суетились живее.

Жозе и Кристиан мчатся вверх по улице.

Капли падают на спутанные волосы, превращая их в сосульки. На удивление холодная, несмотря на лето, дождевая вода затекает за шиворот и струится по спине вниз. Тело дрожит. От воды и от мыслей, поглотивших душу Евы.

«Я умираю!»

Из офиса Пума вышла оглушенная. Операция, погром, обязательное убийство храмовника – все осталось там, в прошлой жизни, за чертой, которой стали слова проклятого Скотта:

«Вы умираете!»

Вот что он сказал.

«Вы умираете!»

Ева никогда не была пай-девочкой, да и трудно ожидать такого от женщины, прославившейся в качестве правой руки известного террориста. Азарт боевых операций не пугал Пуму, а заводил. Она давно привыкла ходить по краю, по лезвию, и не боялась за свою жизнь. Не боялась смерти. Или заставила себя не думать о ней? В любом случае погибнуть в бою и умереть от пропитавшего тело дерьма совсем не одно и то же.

«Я не хочу так!»

Ева совсем одна. Останавливается на перекрестке и прижимается к металлическому столбу светофора. Мокрой спиной к мокрому столбу. Мертвая Ева к мертвому железу.

А вокруг бурлит жизнь, даже кипит жизнь, потому что неподалеку идет погром, и погром в самом разгаре. Вокруг они все. Люди. Мир.

А Пума совсем одна.

«Я умираю!»

Но даже с этим приговором можно было бы смириться. В конце концов, все мы когда-нибудь умрем, а знание, что ты почти за чертой, способно подстегнуть на безумства. И в первый момент Ева думает именно так:

«Теперь меня никто не остановит!»

Ведь терять-то нечего!

Однако сволочной Скотт влил в нее весь заготовленный яд:

«Я слышал, прелаты посылали сообщение Сорок Два, который построил на употреблении „синдина“ свое мерзкое учение…»

Неужели прелаты рассказали Сорок Два об опасности «синдина»? Но как? Прислали сообщение на коммуникатор? Смешно. Приехали к нему?

«Он был в Мутабор! Мы с Розой сопровождали Сорок Два к храмовникам».

А следующая мысль скручивает душу Евы в вопящую от боли спираль:

«Так вот почему храмовники не дали Сорок Два „синдин“!»

Пророк сказал, что они отказали, поскольку ненавидят мир Цифры. Пророк сказал, что Мутабор стал врагом, и начал войну. А Мутабор пытался донести до Сорок Два, что «синдин» убивает.

«Но почему они не объявят об этом на весь мир?»

Потому что «синдин» и так убивает, как и любой другой наркотик. И кого взволнует, что у него есть дополнительный и весьма поганый эффект? Да никого! До тех пор, пока это не коснется лично.

«Ты предал меня, любимый… Ты меня предал…»

Пальцы Пумы ерзают по металлическому столбу, слезы на щеках смешиваются с дождевой водой, а губы тихо шепчут:

«Ты меня предал…»


– Ногами шевели, Крис, ногами! Хватит на сегодня! Наработались! Хватит! Шевелись, твою мать! Не тормози!

Жозе тарахтит без умолку. Перенервничал, понятно. За творчество ведь Кристиан в ответе, он под пули и дубинки лезет, синяки, шишки и пинки от безов да бандитов получает. Кристиану знакомо, а вот Жозе к такому обороту непривычен, потому и тарахтит. Страх на волю выпускает.

– Идиот! В самое пекло… В самое!

Голос срывается, соскальзывает в забавный фальцет, но семенит Жозе быстро и друга за рукав тянуть не забывает.

– Домой, домой, пока они второе оцепление не выставили! Слышишь меня, художник? Домой надо… хоть пешком, хоть такси ловить…

– Да, да, да…

Кристиан тоже не в себе, он еще там, в пекле, среди погромщиков, жертв, пороха, гари и крови. Увлекаемый прочь, он продолжает озираться и, если замечает что-нибудь интересное, немедленно вскидывает фотоаппарат. Женщина с разбитой головой прижимает ко лбу взмокший от крови платок, взгляд остановившийся – еще не оправилась от шока… Фотоаппарат выхватывает очередной эпизод и превращает его в память. Женщину тащит за руку какой-то длинный тип. Лица не видно. Муж? Друг? Если повезет – муж или друг. А если не повезет, в ближайшем тупике женщину ожидает продолжение неприятностей. Погром все спишет. Погром… Двое бродяг избивают хозяина лавки, третий потрошит кассу – все правильно, безы слишком заняты. Погром, мать его, погром… Поникшая девчонка…

Кристиан узнает. Удивленный, опускает фотоаппарат, не веря, что объектив поймал то самое лицо… то самое…

– Боже мой!

Хищница? Пантера? Тигрица? Она. Сомнений нет – она! Но что, ради всего святого, случилось? Что?! Кто у нее погиб?

Кристиан понимает, что видит Образ Горя. Величественный и ужасный Образ Горя во всем своем кошмарном совершенстве. Образ потери всего на свете, рапсодию безнадежности. Кристиан понимает, что ни одна из тех актрис, которым ему доводилось рукоплескать в лучших театрах Земли, ни одна из них неспособна столь выразительно и емко передать саму суть Трагедии.

Это надо пережить.

Через это надо пройти.

Тигрица раздавлена?

Нет. Ее больше не существует. Вместо яростной кошки под проливным дождем горбится хрупкий, теряющий последние лепестки цветок.

– Да что же случилось?!

– У кого? – Жозе, до которого только сейчас доходит, что фотограф остановился, начинает кричать: – Ты спятил? Мотаем, твою мать, всем не поможешь!

«Всем? Нет, Жозе, ты не прав: помочь можно всем. Всем! Кроме этой девчонки!»

Он, мужчина, пусть и не воин, не боец, но все-таки – мужчина, так вот, он не способен помочь маленькой, несчастной девчонке. Не в состоянии.

– Идем!

Чувствуя и стыд, и отвращение к себе, и злость, Кристиан поднимает фотоаппарат и давит на кнопку, сохраняя открывшийся ему Образ. А потом, увлекаемый Жозе в безопасный переулок, цедит сквозь зубы:

– Я хочу нажраться… Сильно нажраться… И девку…

– Будет тебе шлюха, – отрывисто обещает Жозе. – И вискарь будет, деньги еще есть.

– Хорошо, – отзывается Кристиан так, будто и впрямь верит, что шлюхи и алкоголь помогут ему забыть оставшуюся у столба девчонку. – Хорошо.

* * *

Анклав: Цюрих

Территория: Альпийская Поляна

Отель «Хилтон Эдельвейс»

Плохие обстоятельства не мешают хорошей драке


По-настоящему высокие гости требуют по-настоящему серьезного обхождения. В общении с ними важна каждая мелочь, каждая деталь, а потому Моратти, после долгих размышлений, выбрал для встречи с группой влиятельных верхолазов формат ужина. Не делового, но и не дружеского. Нейтрального.

Полуофициальная встреча прекрасно знающих и уважающих друг друга людей проходила в отдельном зале самого высокого отеля Цюриха, но не в знаменитом «Куполе», с которого открывался великолепный вид на Анклав, а в «Камелоте» – роскошном помещении, стилизованном под каминный зал рыцарского замка. Грубая кладка из натурального камня, тяжелая резная мебель, гобелены на стенах и бронзовые светильники создавали атмосферу готического Средневековья, времени частых междоусобиц и взаимного недоверия, что полностью соответствовало ожидаемому характеру беседы. Не деловой, не дружеской, но тяжелой.

Потому что времени оставалось все меньше и меньше.

Хотя началась встреча, как это принято у хорошо воспитанных людей, мирно. Съехались верхолазы, можно сказать, вовремя – всего с пятнадцатиминутным, как это принято у хорошо воспитанных людей, опозданием. Доусон из Долины, Хаммер из Хьюстона, Вашингтон из Бостона, Бернстайн из Сиэтла, Ван Перси из Кейптауна, Койман из Эдинбурга и Пилле из Марселя. Финансисты и промышленники, за каждым из которых стоит мощная корпорация, а также весомая группа соотечественников-единомышленников. В «Эдельвейсе» собрался своеобразный сенат Анклавов, и большая часть этого неофициального органа весьма прохладно относилась к Кауфману.

Впрочем, на первых порах разговор вертелся далеко от Станции и директора московского филиала.

Отдав должное аперитивам и закускам и дождавшись, когда вышколенные официанты покинут зал, верхолазы подняли тему, что беспокоила их больше всего.

– Ник, – с обманчивой мягкостью обратился к Моратти Вашингтон. – Хотелось бы знать, когда СБА уроет Сорок Два. Очень хотелось бы.

Представитель Бостона славился прекрасными манерами, считался образцом джентльмена, и грубым определением «уроет» он продемонстрировал президенту Службы всю глубину своего раздражения.

– Проблема оказалась куда серьезнее…

– Куда серьезнее?!!

Ван Перси не воскликнул – он рявкнул. Причем так, что сидящие рядом Койман и Бернстайн вздрогнули.

– Ник, что за херню ты несешь? Сорок Два давно перестал быть проблемой – это дерьмо, в котором мы захлебываемся!

– Тритоны плодятся, как кролики!

– Мы вынуждены отключать выходы в сеть!

– Но эти твари продолжают лезть из всех щелей!

Верхолазы заговорили одновременно. Торопливо перебивая друг друга, они выплескивали наболевшее, орали и брызгали слюной, вращали глазами и потрясали кулаками. Воспитание и хорошие манеры полетели к черту – экономические волки, гении коммерческих интриг и принцы сверхприбылей бесились при мысли, что какой-то цифровой гуру способен потрясти основы их мироздания, и требовали крови. Вал ярости обрушился на президента СБА, но он был готов к такому развитию событий: слушал, впитывал, не отводил взгляд, всем своим видом показывая, что всё понимает и всё признает.

– Тритоны практически обрушили электронные расчеты…

– Люди перестали доверять банкам и вернулись к наличным. Тебе сказать, к чему это привело?

– Всплеск обычной преступности.

– В Марселе стреляют даже днем.

– В Сиэтле тоже…

– У нас дело дошло до массовых беспорядков, – вставил Ван Перси.

– Не только у вас!

– Анклавы штормит.

И штормит изрядно, если уж самые высокие верхолазы озаботились ситуацией на улицах. В Анклавах частенько стреляли днем, но только в соответствующих районах. Теперь же ребята с пушками добрались до корпоративных территорий.

«Качается, но не тонет», – вспомнил Моратти древний девиз Парижа. Еще того Парижа, который без «Эль-». Качался… И удержался, стал Эль-Парижем, но не утонул. Повезет ли Анклавам?

– У тебя есть план?

Громкий голос Хаммера заставил верхолазов умолкнуть и уставиться на Ника.

– Только ужесточение мер, – развел руками президент СБА.

– Ты издеваешься?

«Нет, вашу мать, я говорю как есть!»

– Мы разработали и проводим в жизнь комплекс мер, направленный на ограничение производства и распространения «синдина». Мы планируем сделать наркотик настолько дефицитным, насколько это возможно. Кроме того, вводятся новые законы, ужесточающие наказание за использование «поплавков». Мы стремимся к тому, чтобы принятие троицы стало для тритонов выбором между жизнью и смертью, и мы этого добьемся.

– Когда?

– И когда ты избавишь нас от самого Сорок Два?

– Месяц, – уверенно произнес Моратти. – Это ответ на второй вопрос. Я ручаюсь, что в течение месяца ликвидирую пророка. Мои люди уже рядом.

– Месяц – это много.

– Ник сказал «в течение месяца», вполне возможно, нам нужно продержаться всего пару недель.

Некоторые верхолазы вздохнули с облегчением – ненавистная тварь скоро умрет, однако Доусон смотрел дальше коллег.

– Смерть Сорок Два не очень поможет.

– Она будет иметь моральное значение, – подтвердил президент СБА. – К сожалению, механизм запущен, и справиться с тритонами будет непросто.

– Сколько же нам еще сидеть в дерьме?

– Справиться с «синдином» и подпольным производством «поплавков» до конца не удастся, поэтому атаки тритонов станут вечными, – честно заявил Моратти. – Но нынешний кризис мы преодолеем.

И дал незаметный знак вносить следующую перемену блюд.

В положении хозяина есть свои плюсы: ты сам режиссируешь разговор, вводя отвлекающие факторы. Верхолазы умолкли. Сначала потому, что в зал вошли официанты, затем – отвлекшись на еду. Моратти лично встречался с поварами и приказал вывернуться наизнанку, но приготовить такой обед, чтобы от запаха и вида подаваемой еды закружилась голова даже у прожженных гурманов. Судя по результату, затея удалась. Сначала высокие гости восприняли появление официантов с раздражением, однако игнорировать появившиеся яства не стали, взялись за приборы и… постепенно расслабились. Хорошая еда способна поднять настроение кому угодно.

Ник же, отдавая должное мастерству поваров, не забывал следить за гостями и, убедившись, что каждый из них выпил не менее бокала вина, легко, словно продолжая только что прерванную беседу, произнес:

– В действительности же, друзья, Сорок Два – лишь часть глобальных проблем, которые у нас имеются.

Попытка перевести разговор на другую тему удалась.

Первым среагировал Хаммер:

– Ты говоришь о флоте, что скопился у нашей Станции?

– В том числе.

– Мы обсуждали его появление полтора месяца назад, – припомнил Бернстайн. – Ты сказал, что государства тупо играют мускулами и опасаться нечего.

– У тебя есть новые данные?

– Говорят, ты встречался с китайцами.

– И с китайцами тоже, – хладнокровно подтвердил Моратти. – А еще с индусами, европейцами и вудуистами. Со всеми, кто направил корабли в Баренцево море.

– И что?

Вместо ответа президент СБА откинулся на спинку стула и обвел гостей медленным взглядом. Сейчас, когда они, переключившись на Станцию, на время забыли о Сорок Два, можно позволить себе чуть больше театральности.

– На основании последних переговоров я могу с уверенностью сказать, что в случае невыполнения их условий государства пойдут на штурм.

– Черт!

Вытянувшиеся лица верхолазов продемонстрировали, что новость, мягко говоря, не обрадовала.

– Ты уверен?

– Более чем.

– Но почему?

– Государства рвутся к технологии.

– Они получат ее после запуска.

– Сначала ее получат корпорации.

– Не сначала, а одновременно. – Хаммер тяжело посмотрел на президента. – Какой у государств повод?

Объяснить жесткую позицию простым желанием заполучить новую энергию нельзя. Верхолазы, даже пребывающие в панике от действий Сорок Два, не потеряли способность думать и анализировать ситуацию. Штурм Станции, даже его угроза – это открытый вызов Анклавам, и для таких действий должна быть веская причина.

– Если я правильно понял, то вывод такой: победили паникеры, – объяснил Моратти. – Завеса тайны, которая окутывает строительство, заставляет государства нервничать, они боятся, что Мертв… что Кауфман создает глобальное оружие.

Назад Дальше