По-итальянски Элька говорила плохо. Когда-то у нее была подруга Паола, продавщица в крупном книжном магазине, чей отец был родом из Венеции, а мать – немкой. Роман с Паолой закончился некрасиво, но за семь месяцев, проведенных вместе, она привила комиссарше вкус к итальянским винам и кое-какой набор разговорной лексики.
Элька набрала римский номер. Неизвестный К. Брамс является важным свидетелем, и он должен дать показания. Но собеседнику вовсе не обязательно знать, что старший комиссар Шрепп находится в данный момент в бессрочном отпуске и ее карьера в криминальной полиции висит на волоске.
После первого же гудка в трубке щелкнуло, и до Эльки донесся нервный мужской голос, говоривший, к ее удивлению, по-немецки с явным швабским акцентом: «Вы соединены с аппаратом, принадлежащим профессору Карлу Брамсу, генеральному директору, президенту и основателю «Международного общества по изучению тайн Туринской плащаницы». В данный момент я не могу ответить на ваш звонок, однако после сигнала вы можете оставить сообщение, и я, если посчитаю нужным, свяжусь с вами».
Заслышав долгий гудок, Элька быстро положила трубку. Голос профессора Карла Брамса и его манера говорить произвели на нее странное впечатление. У комиссарши возникло ощущение, что он чего-то до смерти боится. И к телефону он наверняка никогда не подходит, лишь прослушивает сообщения, оставленные на автоответчике.
Далее отставная комиссарша полезла в Интернет. Просмотрев массу ссылок (сочетание «Карл Брамс» не было оригинальным), Элька наткнулась на кое-что интересное. Это был веб-сайт «Международного общества по изучению тайн Туринской плащаницы». Что такое Туринская плащаница, Элька представляла смутно, однако, к ее радости, на главной странице сайта имелась историческая справка: якобы в плащаницу, кусок льняного полотнища размером 4,36 на 1,1 метра, был завернут по снятии с креста Иисус Христос. На плащанице имелся призрачный отпечаток человека, подвергнутого истязаниям. Католическая церковь утверждала, что это и есть изображение тела сына Божьего.
На сайте имелась и фотография лица, запечатленного на Туринской плащанице. Элька поразилась спокойствию и величию человека, который в самом деле очень походил на канонические изображения Иисуса: продолговатое лицо, большие глаза, крупный нос с горбинкой, длинная борода, волнистые, ниспадающие на плечи волосы с прямым пробором.
Профессор Карл Брамс поместил рядом с Иисусом свою собственную фотографию, Элька увидела необычайно тучного человека с тонкими усиками и крошечными глазками. Субъект не вызвал у нее ни капли доверия, он выглядел как аферист и плут.
Профессор Брамс оповещал посетителей своего сайта, что не согласен с выводами радиоуглеродной экспертизы, согласно которой Туринская плащаница была изготовлена в четырнадцатом веке и представляет собой искусную средневековую подделку.
Элька заметила, что «Международное общество по изучению тайн Туринской плащаницы» имело генерального директора, президента и ученого секретаря, которыми был один и тот же человек – сам Карл Брамс. Для всех, заинтересованных в разоблачении козней Ватикана, профессор указывал банковский счет, на который можно переводить пожертвования на исследование, а также римский адрес до востребования и номер телефона, уже знакомый комиссарше.
Удостоверившись, что в Интернете больше нет мало-мальски пригодной информации относительно Карла Брамса, Элька позвонила в Штутгарт (она помнила, что профессор говорил с сильным швабским акцентом, столь характерным для земли Баден-Вюртемберг) и связалась с комиссаром криминальной полиции Аннетой Эрдманн, которую знала не меньше двадцати лет. Аннета пообещала в течение дня прислать ей всю информацию (если таковая, конечно, найдется) по профессору Брамсу.
После этого Элька позвонила в туристическое бюро и заказала билет до Рима на следующий день. Она находится в вынужденном отпуске, поэтому имеет полное право отправиться в итальянскую столицу. И директору Брютнеру вовсе не обязательно знать, что единственная цель ее поездки – встреча с таинственным профессором Карлом Брамсом, который, как она надеялась, поможет ей приблизиться к разгадке убийства Ульриха и Вернера Клостермайера.
Падре Фелиппе Ортега
– Фелиппе, как же я рад тебя видеть! – раздался голос моего единокровного брата.
Я поспешно отложил газету (сознаюсь, мне, католическому священнику, не пристало читать желтую прессу, но...) и поднялся навстречу Антонио.
Брат приблизился ко мне, и я, как и подобает рядовому священнику, возжелал опуститься на колени, чтобы облобызать рубиновый перстень. Вообще-то встреча двух братьев, пускай и сводных, один из которых (Антонио) старше на добрых двадцать лет, не должна начинаться с этой древней процедуры. Но мой брат не кто иной, как его высокопреосвященство кардинал Антонио делла Кьянца, шишка в ватиканской курии, глава папской комиссии по Латинской Америке.
Антонио, в отличие от меня, сделал великолепную карьеру, являлся одним из церковных иерархов, единственным кардиналом нашей родины – республики Коста-Бьянки и, с учетом трагических обстоятельств (кончины святейшего понтифика Адриана VII три дня назад), одним из реальных претендентов на папский престол.
Именно об этом – о возможных преемниках Адриана, называемых по-итальянски коротким и емким словом papabile, – и шла речь в газете, которую я не без интереса пролистывал, ожидая, когда же Антонио соизволит принять меня.
Шансы у латиноамериканских кардиналов были очень высоки. Во всяком случае, никто не сомневался, что итальянцы, и так безраздельно правившие католической империей в течение без малого четырехсот шестидесяти лет и потерявшие свое былое могущество в тот октябрьский день, когда в далеком 1978 году новым понтификом был избран архиепископ Кракова Кароль Войтыла, окончательно лишились морального права служить кузницей кадров для наместников Иисуса Христа.
Все наблюдатели склонялись к выводу, что после недолгого правления двух европейских пап (пикантно, что они оба, и Бенедикт, и сменивший его Адриан, происходили не из исконно католических стран, а из государств, большая часть населения которых исповедует протестантизм и почитает не римского папу, а горделивого вероотступника и папофоба Мартина Лютера и его последователей) паства ждала давно назревших изменений, воплотить кои в жизнь мог бы понтифик из Южной Америки. В конце концов, едва ли не шестьдесят процентов верных католиков проживали именно на этом континенте.
Подобные изменения, как я подозревал, был готов осуществить мой брат Антонио, при условии, конечно, что грядущий конклав изберет его двести шестьдесят седьмым преемником апостола Петра. Антонио всегда везло, и я склонялся к мысли, что сейчас, накануне своего шестьдесят четвертого дня рождения, он обладает весьма реальным шансом сделаться наследником папы Адриана.
Антонио ласково, но настойчиво удержал меня за локоть и произнес:
– Фелиппе, оставим церемонии! Как прошел перелет?
– Сносно, – ответил я.
Признаюсь, я чрезвычайно боюсь самолетов, как трансатлантических рейсов, так и полетов над континентом – из далекого штата, где я уже в течение семи лет служу приходским священником, в столицу Коста-Бьянки. Как-то мне пришлось стать свидетелем крушения только что стартовавшего самолета, на борту которого находились два кардинала, и я тогда подумал: если бесконечный в своем милосердии Господь не уберег пурпуроносцев от столь ужасной смерти, то стоит ли мне, безродному и неизвестному падре, крошечному винтику в гигантском механизме католической церкви, испытывать судьбу и провоцировать Его.
Но, к сожалению, мне достаточно часто приходится летать как в столицу Коста-Бьянки, так и за пределы нашей банановой республики. Я ненавижу самолеты, содрогаясь от мысли о возможном крушении, и ничто – ни билет первого класса, оплаченный из церковной казны, ни изысканное меню, выдержанные вина и – о, прости меня, грешника, Иисусе! – длинноногие красавицы-стюардессы не успокаивают мои нервы. Вообще-то католическому священнику следует вверить себя заботам Господа, ибо без его ведома и желания ничего не происходит во Вселенной (во всяком случае, так гласят догматы, повиноваться коим и внушать которые своим прихожанам – моя наипервейшая обязанность), но вера моя не та, что у моих предков, и я следую арабской пословице: «На Аллаха надейся, но верблюда привязывай».
Наверное, именно это – отсутствие в сердце моем пламенеющей, безграничной и сладостно-горькой веры – и привело к тому, что я так и остался, по прошествии двадцати лет после рукоположения в священники, на самой низшей ступени церковной иерархии. Но, сознаюсь, я не особо печалюсь по данному поводу, хотя (не буду лукавить, ибо какой смысл обманывать Господа, если он ведает все наши мысли и желания еще до того, как они зародились в нашем греховном мозгу) иногда задаюсь вопросом: отчего Антонио досталось в жизни все, а мне – ничего?
Мой брат прижал меня к себе и троекратно расцеловал. Должен признать: Антонио выглядел как заправский кардинал и, более того, как мудрый папа. Он походил на изображения понтификов кисти Эль Греко: высокий, статный, худощавый, с бледным породистым лицом, не лишенным красоты, с орлиным носом и белоснежной шапкой густых волос. Сегодня на нем было не парадное кардинальское облачение, то есть пурпурный шелк, а черная шерстяная сутана. Антонио уделял повышенное внимание своему здоровью и, не забывая, конечно, о молитвах, по нескольку часов в день проводил в тренажерном зале и бассейне. Он напоминал мне стареющего голливудского актера, одного из первой десятки, того самого, что раньше блистал в ролях Джеймса Бонда и прочих суперменов, спасающих Землю то от нашествия «зеленых человечков», то от злобных террористов, желающих уморить человечество смертельным вирусом.
Как-то в порыве откровенности Антонио признался мне, что мечтает о папской тиаре. И я не вижу здесь ничего зазорного, ибо, во-первых, такие мысли, хотя бы и подспудно, наверняка терзают всех кардиналов и большую часть епископов и архиепископов, желающих стать кардиналами, а во-вторых, даже я, мелкая сошка, задумываюсь время от времени, что достойно представлял бы католическую церковь, заняв апартаменты на третьем этаже Апостолического дворца[1]. Воистину, тщеславие – самый страшный грех, гораздо более весомый, чем сребролюбие и сладострастие, ибо эротические и финансовые аппетиты не так уж сложно насытить, а вот заглушить тонкий голосок диавола, постоянно нашептывающий, что ты не только не хуже других, но и гораздо (гораздо!) лучше, нельзя ни при помощи молитв, ни посредством поста, ни чтением священных текстов.
Антонио, невзирая на трагические события последних дней – кончину папы Адриана, – был в отличном расположении духа и излучал саму доброту и кротость. Но мне ли не знать, что мой сводный брат в действительности не такой, каким его представляет мирская пресса. Антонио охотно дает интервью, встречается с журналистской братией, которая его обожает, и позирует для фотографий, с великой тщательностью выбирая позы и жесты. Для всего мира кардинал Антонио делла Кьянца – добродушный, симпатичный старикан, свято чтящий заветы Христа, но не мракобес, а представитель умеренно-либерального крыла католической церкви.
Справедливости ради надо признать, что Антонио очень хорошо играет свою роль, недаром, видимо, он несколько лет назад, когда из рук дряхлого Иоанна Павла получил кардинальский берет, нанял себе за собственный счет представителя маркетинговой фирмы и преподавателя театрального мастерства, которые принялись лепить его сусальный образ.
Если спросить ватиканских служащих – священников, секретарей, гвардейцев, – они, конечно, помнутся немного, но не будут скрывать, что Антонио ведет себя с ними совсем по-другому, нежели с репортерами, светскими политиками, главами государств и представителями дипломатических миссий. Мой единокровный брат очень часто повышает голос, выражая свой гнев и нетерпение, умеет оскорбить человека саркастическим замечанием и не прощает обид.
Зато со своими собратьями-кардиналами Антонио чрезвычайно любезен, всегда готов оказать услугу и закрыть глаза на мелкие (и даже крупные) прегрешения. Он отлично знает: путь к папскому трону ведет через конклав, в котором будут заседать те, с кем он общается. И там они смогут выместить свою злобу и отплатить ему за чванливое поведение тем, что напишут в бюллетене для тайного голосования не его фамилию, а имя конкурента. Антонио, прозорливый стратег и тонкий дипломат, сдерживает свой холерический темперамент и старается не конфликтовать с кардиналами, даже самыми незначительными и малоизвестными, памятуя, что без их лояльного поведения и поддержки он так и останется папабиле – кандидатом в папы, но не сумеет стать понтификом.
Критически взглянув на меня, Антонио изрек:
– А ты выглядишь не самым лучшим образом. Перелет через океан, вижу, утомил тебя все-таки.
– У меня было много дел в Коста-Бьянке, да и потом планировались поездки в Америку и Новую Зеландию... – начал я.
Мой брат-кардинал пребывает в непоколебимой уверенности, что мы, приходские священники, конечно же, лентяи и дурачки, бьющие день-деньской баклуши. Если бы он знал, что это не так! Специфическая деятельность не оставляет мне свободной минутки ни днем, ни ночью, но Антонио думает, что только такой сановный кардинал, как он, обладает правом вершить судьбы католического мира.
– Ах, твоя миссионерская деятельность... – произнес Антонио несколько презрительно. Он взмахнул рукой, и нестерпимым огнем блеснул его рубиновый перстень, полученный от папы в качестве памятного подарка при возведении в кардинальское достоинство.
Антонио красноречиво посмотрел на постное лицо молодого священника, своего секретаря, делавшего вид, что сосредоточенно работает на компьютере, и указал мне на распахнутую дверь своего кабинета. Затем строго сказал секретарю:
– Меня ни при каких обстоятельствах не беспокоить!
Я прошел в кабинет Антонио и поразился обстановке: голые белые стены, огромный резной стол из черного дерева, на стене над ним – гигантское металлическое распятие, а рядом – фотопортрет покойного папы Адриана. Пять больших окон, прикрытых бархатными шторами, шкафы, заставленные книгами. Никакой роскоши, ведь посетители (в особенности журналисты) должны знать: глава папской комиссии по Латинской Америке заботится не об антураже, а только о реальных делах.
Антонио кивнул на кресло подле своего стола и, постучав костяшками пальцев по столешнице, не без гордости заметил:
– Говорят, он какое-то время находился в кабинете Пия Десятого! Хочешь кофе?
Резкий переход от упоминания понтифика, единственного из пап последних столетий причисленного к лику святых, к прозаическим мелочам был характерен для Антонио. Услышав мой положительный ответ, Антонио нажал кнопку селекторной связи и надменно произнес:
– Чашку черного кофе, немедленно!
– Неужели ты откажешься тоже насладиться этим божественным напитком? – спросил я удивленно, ведь страсть Антонио к кофе была мне хорошо известна.