58. Приведу и другое подобное сему свидетельство того же Апостола. – Пиша к Евреям, он говорит: мир имейте со всеми и святыню, еяже кроме никтоже узрит Господа (Евр. 12, 14). И здесь также он ясно утверждает, что без святости, которую обыкновенно называет непорочностию и чистотою души и тела, совершенно невозможно видеть Бога.
59. Чем выше и небеснее есть достоинство целомудрия, тем сильнейшие вызывает оно наветы вражеские. Почему тем усиленнее должны мы соблюдать не только воздержание тела, но и сокрушение сердца с непрестанными молитвенными воздыханиями, чтоб пещь плоти нашей, которую царь Вавилонский непрестанно покушается поджечь поджожками плотских подсад, непрестанно же угашать и охлаждать нисходящею в сердца наши росою Духа Святого.
60. Такое настроение можно нам удерживать постоянно, если будем всегда помнить, что Бог есть нощной и дневной зритель и знатель не только тайных дел наших, но и всех помышлений, – и веровать, что мы имеем дать Ему ответ и за все, что вращается в сердце нашем, как за все дела и поступки наши.
61. Чтоб даже во время сна нечистые грезы не оскверняли нас, для этого всегда надобно держать равномерно умеренный пост. Ибо кто нарушит разумную меру строгости в воздержании от пищи, тот потом непременно зайдет и за должную меру послабления себе в сем. С изменением же меры подкрепления себя пищею неизбежно должно изменяться и качество нашей чистоты. – Но при сем должно иметь постоянное смирение сердца и терпение, равно как внимательное предохранение себя в течение дня от гнева и прочих страстей. Ибо коль скоро западет в нас огнь гнева, то после легко проникнет к нам и жар похоти. Паче же всего необходимо бодренное блюдение себя ночью. Ибо как чистота и охранение себя днем предуготовляют чистоту ночную, так и ночная бодренность предпосылает сердцу равно как и вниманию к себе силу и крепость противостоять всему нечистому днем.
62. Можно ли совсем погасить огнь похоти, коей жар как бы врожденным чувствует в себе плоть наша? – Поищем наперед, что полагает о сем блаженный Павел. Умертвите, говорит он, уды ваша, яже на земли (Кол. 3, 5). Какие же это уды заповедует он умерщвлять? – Конечно, не руки и ноги или другие какие части отсекать; а истреблять тело греховное, о коем в другом месте говорит он: да упразднится тело греховное плоти (Рим. 6, 6), – и которое, как всякое другое тело, имеет и свои члены. Их-то и заповедует Апостол умертвить. А какие это именно, он тут же и перечисляет. – Ибо сказав: умертвите уды ваша, яже на земли, продолжает: блуд, нечистоту, страсть, похоть злую и лихоимание, еже есть идолослужение. Первый член – блуд: это грех плотского незаконного совокупления; второй член – нечистота, которая без всякого прикосновения к женщине иногда случается во время сна или и во время бодрствования; третий член – страсть, которая, находясь в сокровенности души, может воспламеняться и не по действию похотения в теле; четвертый член – похоть злая, которая может относиться не только к вышесказанной страсти нечистой, но и вообще ко всем пагубным вожделениям, и которая есть только болезнь развращенной воли; последним членом греховного тела ставит Апостол лихоимание, внушая, что не только должно воздерживаться от пожелания чужих вещей, но и свои надобно великодушно презирать, как действительно и поступало упоминаемое в Книге Деяний первое общество верующих (Деян. 4, 32, 35). Из всего сказанного делаю такое заключение: если многие ради Христа отвергли свое имущество, так что не только обладание деньгами, но и желание их от сердец своих отсекли, то следует, что таким же образом можно погасить и блудное разжжение. Ибо Апостол не соединил бы невозможного дела с возможным. Но признавая то и другое возможным, заповедал равно то и другое умертвить. – И настолько блаженный Павел уверен был в возможности искоренить блудную страсть из членов наших, что не только заповедал умертвить ее, но повелел, чтоб даже и имя ее не было произносимо между нами, говоря: блуд же и всякая нечистота и лихоимство ниже да именуются в вас, якоже подобает святым: и сквернословие, и буесловие, или кощуны, яже не подобная (Еф. 5, 3, 4). Потому не может быть сомнения, что страсть блуда может быть истреблена из членов наших, – так как Апостол повелел отсекать их так же, как и любостяжание, суесловие, смехотворство, которых отсечение удобно.
63. Впрочем, мы должны знать, что хотя бы мы соблюли всю строгость воздержания, и именно, – голод, жажду, бдение, постоянный труд, – и с неослабным усердием занимались чтением душеспасительных книг; не можем однако ж сами, посредством этих подвигов, приобресть непрерывную чистоту целомудрия, если не придет к нам на помощь особенная благодать Божия. Да ведает всяк, что он должен неутомимо упражняться в сказанных подвигах только для того, чтобы терпеливо переносимою прискорбностию от них, приклонив к себе милосердие Божие, сподобиться Божественного дара освобождения от брани плоти и от господства преобладающих страстей, а не в той надежде, будто он сам собою посредством их может достигнуть несокрушимой чистоты целомудрия телесного, которого так желает и ищет.
64. Желания настоящих вещей не могут быть подавлены или отвергнуты, если вместо них не будут восприняты другие спасительные. Потому если желаем истребить плотские вожделения из сердец наших, то на место их должны поскорее насадить желания духовные, чтобы дух наш, всегда стремясь к предметам их, не имел ни охоты, ни времени обращать внимание на прелести преходящих радостей земных. И когда дух наш каждодневными упражнениями в духовном делании установится в таком настроении отрешения от всего, тогда опытно уразумеет и силу следующего стишка, который и все мы нередко повторяем, но силу которого ведают лишь немногие опытные: предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс. 15, 8). Только тот действительно постигает силу и смысл сего стиха, кто, достигнув до той чистоты тела и духа, о коей говорим, сознает, что он в каждую минуту охраняется Господом, чтобы опять не уклонился на прежнее, и что десница его, т. е. святые действия, постоянно ограждается Им. Ибо Господь всегда присущ Святым Своим не по левую сторону, – потому что Святый муж не имеет ничего левого, т. е. худого, – но по правую. А для грешников и нечистых Он бывает невидимым, потому что они не имеют правой стороны, на которой Он обыкновенно бывает присущ.
65. Много степеней целомудрия, по которым восходят к непоколебимой чистоте. Лествицу такого усовершенствования целомудрия я разделю на шесть степеней, которые однако ж в действительности проходятся незаметно, по подобию наших тел, которые в каждый день нечувствительно получают себе приращение и без нашего ведома вырастают до совершенного своего вида. – Первая степень целомудрия есть, – если монах не подвергается возмущению плотской похоти в бодрственном состоянии; – вторая, – если ум не замедляет в сладострастных помыслах; третья, – если при виде женщины нимало не тревожится вожделением; четвертая, – если в бодрственном состоянии не допускает и простого движения плотского, пятая, – если и самое тонкое согласие на плотское действие не ранит ума, когда рассуждение или чтение приведет на память человеческое рождение; шестая, – если даже и во сне не бывает возмущаем соблазнительными мечтами о женщинах.
66. Полная целомудренная чистота от начатков воздержания от похотных мыслей и движений отличается совершенным успокоением плотских возбуждений и покоем от них. Совершенно созревшее целомудрие всегда хранит невозмутимою и неколебимою чистоту тела и души, и есть ни что иное, как святость. Это бывает, когда плоть, перестав похотствовать на духа, начинает согласоваться с его желаниями и добродетелию, и когда они оба соединятся между собою твердым миром, и, по изречению Псалмопевца, как братья станут жить вкупе (Пс. 132, 1). – Тогда и Бог с ними бывает; ибо говорится, что в мире место Его (Пс. 75, 3), – т. е. не в шуме брани и борьбы со страстями, а в мире целомудрия и в постоянном покое сердца. Почему когда кто, чрез погашение плотских страстей, сподобится стяжать это место мира, то в то же время сделается и жилищем Божиим.
в. Борьба с духом сребролюбия (Кн. 7)
67. Третья борьба предстоит нам с духом сребролюбия, – со страстию чуждою и не свойственною нашей природе, и в монахе порождающеюся не от чего другого, как от малодушия слабо-энергичной души и не как следует настроенной, и большею частию от худо положенного начала отречения от мира, в основе коего не лежала горячая любовь к Богу. Прочие движения страстей, кажется, в нас самих имеют начало, будто насажденные в человеческой природе и некако внедренные в плоть. Они, будучи современны нашему рождению, движением своим предваряют проявление в нас способности различать добро и зло, – и препобеждаются не иначе, как долгим трудом.
А эта болесть (сребролюбие) позднее их привходит и совне навязывается душе; почему легче может быть предотвращена и извергнута. Но если по беспечности она будет пренебрежена и однажды впущена в сердце, то бывает более всех гибельна и труднее всех изгоняема: ибо соделовается корнем всех зол (1 Тим. 6, 10), служа источником возбуждения разных страстей.
68. Эта страсть, если улучит власть над малодушною и холодною душою монаха, то сначала побуждает его к малому стяжанию, во впечатлительных картинах описывая ему некоторые будто справедливые и разумные причины, по коим ему необходимо или уберечь для себя несколько денег при отречении от мира, или приобрести после того. Того, жалуется она, что дается в монастыре, недостаточно, и едва сносно для здорового и крепкого тела. Что будешь делать, если приключится телесная болезнь, а у тебя не будет припрятано что-нибудь на случай, чем бы пособить себе в немощи? Содержание монастырское прескудно, небрежение же о больных превеликое. Если ничего собственного не будет у тебя, что можно бы употребить на поправление телесного здоровья, то придется тебе умереть жалким образом. – Да и самая одежда, доставляемая монастырем, недостаточна, если не промыслишь иметь нечто, на что мог бы достать себе другую. Наконец нельзя бывает все время прожить в одном и том же монастыре; а в таком случае, если не приготовишь себе денег на путевые расходы и переправу чрез море, то не возможешь, когда захочешь, переселиться оттуда, и таким образом будучи стеснен крайнею бедностию, постоянно будешь влачить жизнь работническую и жалкую без всякого успеха. – Когда такими помыслами опутает ум свой монах, тогда начинает придумывать, как бы приобресть хоть один динарий; и с этою целию приискивает какую-либо частную работу, которую и исполняет со всею заботливостию без ведома аввы своего. Продав ее потом тайно и получив желанную монету, в страхе за нее суетится он и хлопочет, где бы ее положить или чьему бы хранению ее вверить; а между тем уже начала точить его еще острейшая забота, как бы удвоить эту монету, – и он напряженно строит важные планы, что бы такое купить на нее, и какой бы с нею употребить для сего оборот. Когда же и это удастся ему по его желанию, тогда у него возникает жаднейшая алчба золота, которая затем все тем сильнее и сильнее разгорается, чем большее количество прибыли получается: ибо с умножением денег увеличивается и неистовство страсти к ним. В поджожку ей приходят далее и другие заботливые помышления: обещается долгая жизнь, преклонная старость, немощи разные и продолжительные, которых в старости и перенести не будет возможности, если в ранние лета не заготовишь побольше денег. – Так несчастная душа, связана будучи узами сей змеи (сребролюбия), все далее и далее влечется в желании с непотребною заботою умножать не добре начатое собрание имущества, сама в себе порождая заразу, которая все жесточе и жесточе пожирает ее, подобно пламени. Будучи вся поглощена корыстолюбным помыслом, она ни на что не обращает сердечного воззрения, кроме того, откуда могла бы достать денег, чтоб с ними поскорее улететь из-под ига монастырской строгости. Коль скоро блеснет ей какая-либо надежда на получение денег, – тут она ничем уже не дорожит: из-за нее она не погнушается ни ложью, ни клятвопреступлением, ни воровством, ни нарушением верности. Словом, – золото и чаяние корысти во всем бывает для нее богом, как для иных чрево. Почему блаж. Апостол, провидя пагубный яд сей болезни, назвал ее не только корнем всех зол, но и идолослужением, говоря: и любостяжание (умертвите), еже есть идолослужение (Кол. 3, 5).
69. Есть три вида этого недуга, которые всеми отцами с одинаковым отвращением осуждаются: один тот, гибельность которого мы выше описали, – который, обольщая некоторых несчастных, убеждает их собирать то, чего они и прежде не имели, когда жили в мире; второй тот, который побуждает опять возжелать и возвратить то, что оставили в начале своего отречения от мира; третий тот, который, зарождаясь при самом не добре полагаемом начале иночества, приемлемого с несовершенным от всего отречением, не допускает тех, которых успеет заразить этою холодностию душевною, совершенно обнажить себя от всех достояний мирских, устрашив их скудостию всего вперед и расслабив неверием: им потом, за удержание при себе денег и другого имущества, которые должны были оставить, отрекаясь от мира, никак не дает уже оно достигнуть Евангельского совершенства. – И в Святом Писании находим мы примеры осуждения этих трех видов падения с нелегкими для них наказаниями. Так Гиезий, желая получить то, чего и прежде не имел, не только не удостоился получить благодать пророчества, которую имел получить от учителя своего как бы по наследственному преемству, но и поражается проказою по проклятию Елисееву (4 Цар. 5, 21, 27). Иуда же, желая возвратить себе деньги, которые прежде, последовав за Христом, отверг, не только впал в предательство Господа и потерял сан апостольства, но и жизнь свою общим исходом окончить не удостоился, заключив ее самонасильственною смертию (Мф. 27, 5); а Анания и Сапфира, удержав некоторую часть из того, чем владели, из уст апостольских наказываются смертию (Деян. 5, 1-11).
70. Об этих, которые отреклись от мира, но потом, быв побеждены неверием, боятся оставаться обнаженными от всякого земного имущества, таинственно предписывается во Второзаконии: кий человек страшлив и слаб сердцем (да не исходит на войну) да идет и возвратится в дом свой; да не устрашит сердца брата своего, яко сердце свое (Втор. 20, 8). Что, спрашивается, очевиднее этого пророчества? Не явно ли желает Св. Писание, чтоб они лучше и начала не полагали такому званию, и имени его не принимали на себя, чем и других своим словом и худым примером расслаблять неверным страхом своим и отклонять от Евангельского совершенства. Итак им повелевается, чтобы уходили с брани и возвращались в дом свой, потому что с раздвоенным сердцем никто не может сражаться на войне Господней. Ибо муж двоедушен не устроен во всех путех своих (Иак. 1, 8). И вникая в смысл той Евангельской притчи, – в коей говорится, что царь, вышедший с десятью тысячами против другого, шедшего на него с двадцатью тысячами, не надеясь иметь успех в сражении с ним, пока еще тот далече был от него, послал просить мира (не желая, очевидно, и начинать сражения), приходим к тому же заключению, что и означенным выше лицам лучше совсем не полагать начала отречению от мира, чем, начавши, после выдерживать его не усердно и не во всей точности, подвергая себя чрез то большой опасности. Ибо, как говорит Премудрый, благо тебе еже не обещаватися, нежели обещавшуся тебе, не отдати (Еккл. 5, 4). Хорошо здесь говорится, что этот с десятью тысячами идет, а тот с двадцатью. Ибо число страстей, нападающих на нас, больше числа добрых расположений, сражающихся за нас. Но никтоже может… Богу работами и мамоне (Мф. 6, 24), и: никтоже возложь руку свою на рало, и зря вспять, управлен есть в Царствии Божии (Лк. 9, 62).