– Верно, большак, – одобрил дед Михайло. – Думал, ты так дураком и останешься, а у тя просветление ума. Не убивать, а звать надо сюда люд расейский…
– Макар и Исак, вы поутру проводите ходоков за перевал! Вы за них в ответе. Вняли? Я знаю тебя, Макар Сидорович, ты умен и кровопролития не позволишь. Исак же пойдет, чтобы познал души ходоков. Познает, то и полюбит. Все! Расходись.
Исак Лагутин было рванулся, чтобы выхватить кол из поскотины, но его тут же окружили братья Бережновы. Евсей тихо сказал:
– Не кипятись. Жамкну – и нет тебя. Ты силен, мне тожить силы не занимать. Брат верно вас рассудил. Иди выспись.
Тарабанов отбежал на десяток шагов:
– Наставник меняет кожу, как змея, пора дать ему под зад коленом! Торскнуть его мало! Раньше у нас такого не бывало.
Тарабанова сзади схватил Фотей-борец, легко закрутил руки назад и подвел к брату-наставнику.
– Вот что, Карло, я уже тебя наказал. Но ты не внял. Дальше своей колокольни не видишь. Или запамятовал? Так вот тебе на память! – влепил затрещину Тарабанову Степан. Тот покатился по муравистой поляне. – Так будет со всяким, кто пойдет супротив моих слов. Сходом такие дела решать не буду. Говорю, надо, значит – надо. Реку вспять не повернуть, старого не вернуть. Всем по домам, завтра снова работа.
– Добре, сынок, добре, – поддержал наставника дед Михайло. – Повоевали – и будя. Пора жить миром. Обрастать друзьями, а не врагами.
Карп Маркелыч Тарабанов давно точил зуб на Бережновых. Давно рвался к власти, к богатству. Но сильны Бережновы, не вырвать власть из их рук. Не дают богатеть, приказывают жить ровно, как все. Совет решил, если кто убьет гиляка, тому смерть. А Тарабанов хотел жить широко, привольно. Но на пути стоял этот страшный человек, которому ничего не стоило поднять руку на сына, если он пойдет против отца.
Исак же Лагутин во всем был покорен большаку, не перечил, но на этот раз взбунтовал, и все потому, что в драке мирские убили его отца, которого он очень любил. Молча перенес побои наставника, так же молча проводит за перевал ходоков Нет, он их не тронет, не посмеет пойти против воли братии, воли большака.
3
Канул в Лету первый год двадцатого века. Пришла весна. Весело гудела тайга. Ветер гнал по склонам сопок листовую метель, наметал в распадках листовые сугробы, сбивал с кедров оставшиеся шишки. Долины подернулись робкой зеленью. Сюда весна приходит раньше, чем в сопки. Уже пустили клейкие листочки черемуха, тополь, верба. На кочках появилась трава. Лишь не спешит в весну дуб-раскоряка, которого и пять человек не обхватят: видел он орды Чингисхана, что саранчой шли по этой земле. Он рос возле древнего городища, который порушили монголы, убив жителей, уведя в полон мастеров, красивых девушек. Ограбили землю. Земля без народа – пустыня.
Тренькали на все голоса пичуги, тянулись на север, тревожно погогатывали последние стаи гусей, курлычащие журавли спешили в свои гнездовья.
Весело, уже по-летнему звенели ключи, речки. Тоже славили весну, как славил ее теплый ветерок и все живущее в тайге.
По склону сопки шаркающей походкой шел старик Алексей Тинфур, потомок великих удэге. Нет, он не славил весну, не улыбался ей. Он сел на валежину и глубоко задумался. А думать ему было о чем. Шестьдесят пять лет, а он остался одиноким…
Алексей Тинфур двадцать лет назад бежал из этого края, который теперь назывался Ольгинским уездом, где сорок пять лет прожил. Здесь должны быть друзья, они могут его приютить. Но он шел сюда не для приюта, он шел мстить тем, кто оставил его одиноким.
Кратко история его жизни такова: шестьдесят два года назад пришел в этот край богатый каторжник, который хотел через море убежать в Америку. Да так и осел среди доверчивого народа удэге. Усыновил мальчонку, чтобы не было скучно, дал ему русское имя. Алексей прожил с Иваном двадцать лет. Научился говорить по-русски. В 1854 году Ивана убил шаман, назвав его колдуном, который пришел сюда, чтобы уничтожить всех удэге. Шамана задрала тигрица-людоедка. Зло было наказано. В 1855 году пришли русские переселенцы. Большим другом Алексея стал Андрей Силов. Он тоже был из беглых. В 1880 году его снова хотели отправить на каторгу. Произошел бой с казаками, жандармского исправника убил Алексей Тинфур, но смертельно ранили Андрея. Тинфур поклялся мстить людям в погонах. Он женился на гольдячке. Было у него трое детей. Жили они в такой глуши, что, казалось, туда никто не придет. Но этой весной пришли хунхузы. Тинфур был на охоте. Гольдов напоили огненной водой, затем всех зарезали. Вернулся Тинфур с охоты, когда уже дотлевали головешки их чумов, валялись полуобгоревшие тела. Как смог, так и похоронил. Бросился по следам хунхузов. Догнал их на перевале. Они спокойно спали у костров. Отомстил за детей, жену, друзей, но остался в полном одиночестве. Зачем жить?..
О Тинфуре-Ламазе, Тинфуре-Тигре знала уже вся тайга, хотя сам Ламаза не ведал, что его имя в страхе упоминают враги, с надеждой – друзья. Друзья просили духа гор, чтобы он во всем помогал Ламазе, отводил бы от него пули врагов. Враги же слали проклятия на голову Тинфуру-Ламазе и молили духа гор убить его.
Тинфур шел по своей земле, шел по земле своих отцов. Здесь каждая сопочка, каждый ключик были ему родными.
Вышел на таежный тракт – подался назад: он еще никогда не видел в этом краю такой широкой тропы, такой ровной.
С юга пылила тройка. Тинфура-Ламазу заметили. Кучер натянул вожжи, закричал:
– Эй! Ты чей будешь?
– Ваш буду, чей же больше! Я – Алексей Тинфур.
– Тинфур! – крикнул пассажир, который сидел в бричке, молодо выпрыгнул и бросился к Тинфуру. Облапил его как медведь.
– Тебе… тебе чего? – отбивался Тинфур.
– Алексей Тинфурович, как я рад, что снова вижу тебя. Я – Иван Пятышин.
– Андрея сын? Ой, какой большой стал!
Два человека, плотный пермяк и маленький удэгеец, топтались на тракте, будто исполняли одним им ведомый танец. Выдохлись, сели на дорогу. Пятышин тронул кудрявую бородку, посмотрел на Тинфура: постарел, усох, жидкая косичка болталась за спиной, бороденка стала еще реже.
Алексей Тинфур-Ламаза вспомнил маленького Ваньку, побочного сына Андрея Силона, который стоял у могильной ограды и волчонком смотрел на людей.
– Кто такую широкую тропу построил? – спросил Тинфур-Ламаза.
– Я построил, – ответил Иван.
– Большой голова должна быть, если ты такую тропу построил.
– Учился в городе. Теперь других учу.
Иван Пятышин окончил коммерческое училище во Владивостоке, теперь был строителем дорог, почтовых станций. Закончил строительство тележного тракта от бухты Святая Ольга до Владивостока, но от этого не стал богаче. Едва сводил концы с концами. Собирался заняться заготовкой дров для города и военного поста. Может быть, на дровах поправит свои дела…
– Далеко ли путь держишь, Тинфур-Ламаза?
– Иду в Ольгу, хочу сказать приставу, что плохо он стережет землю. Еще надо зайти поклониться Андрею. Может, кого из друзей встречу.
– В Ольгу не ходи, у нас новый пристав после Харченко – Баулин, хапуга и дурак, не поймет он тебя…
– Худо, когда начальник нечестный человек. Совсем честный был человек Харченко.
Пристав Харченко правил в этом краю двадцать лет без малого, но, когда вопреки приказу был убит его друг Андрей, он застрелился. Много лет отдал он таежным людям, как мог защищал их, помогал им. Пришел он сюда не ради наживы, а ради процветания края, как пришло много честных людей в эту глухомань, чтобы «ставить» здесь Россию.
– Хорошо, в Ольгу не пойду. Кто остался жив из приплывших на большой лодке первыми?
– Иван Воров, его старуха и Меланья Силова. Вот и все. До наводнения 1882 года здесь наших было много. Но они ушли в Шкотово. Остались только крепкие старожилы, чьи пупы приросли к этой земле. Вся надежда на чугунку. Вчера прибыли ходоки из Полтавщины, хохлы. Плыли они пароходом вокруг всего света. Место пришли здесь выбирать. Семьи же их сидят во Владивостоке. Посоветовал я им застолбить почтовую станцию Милоградово, места хорошие. Если так будут возить сюда люд, то это будет похоже на то, если бы мы восхотели океан ложками вычерпать. Билет на пароход для взрослого стоит сто рублей, на ребенка полста. Где мужику набрать столько денег? Приехали голым-голешеньки. А сюда надо возить людей задарма, да еще давать им на обзаведение деньги, семена, для охоты оружие. Тогда повалит народ.
– А лес поредел, – с сожалением заметил Тинфур.
– Да, рубим для города, продаем. Рубим со всего плеча, а ведь кедр растет сто лет. Но что делать?
– Не рубить.
– Тогда мы не построим Владивосток. А строим его на деньги, что нам за лес платят. В одно верую, что будем скоро разумнее рубить лес, только и всего. Ну, поехали! Дела надо делать, а не лясы точить. Дорогой наговоримся.
Тинфур-Ламаза впервые катился в бричке. Держался за плетенку, боялся упасть. Мелькали деревья, проносились мимо сопки. «Хорошую тропу сделал Иван. Тот первый Иван пришел сюда по плохой тропе, а второй построил хорошую. Молодец, Иван!»
Деревня Пермское, когда-то большое и шумное село, встретила Тинфура застоялой тишиной. Тинфур с Иваном побывали на могиле Андрея, положили букет подснежников. Иван покатил в Ольгу, Тинфур пошел в село. Так тихо было в стойбищах, когда к людям приходила черная оспа. Выла собака, звала на людей беду.
Навстречу шел человек. Походка вялая. Похож на родного сына Силова, так же скуласт, черняв. Поравнялись. Вдруг незнакомец положил руку на нож, строго спросил:
– Откуда? Чей?
– Тебе буду Андрейка Силов, а моя буду Тинфур, Алешка буду.
– Тинфур! – Андрей Силов даже присел. – Чего тебя занесло в наши края? Ответствуй!
– Своих захотел посмотреть, свою землю увидеть.
На крыльцо выскочила Меланья, долго смотрела на гостя, узнала, раскинула руки, бросилась к Тинфуру, обняла, запричитала:
– Тинфурушка, каким ветрам тебя занесло к нам? Думала, что убили тебя вражины, так и не свидимся. А тайга гудит, идут супостаты по твоим следам. Постерегись! Заходи в дом. Андрей, зови Ивана, друзей наших зови. Да не вздумай продать нашего гостя! – посуровела Меланья. – Своими руками порешу.
– Не пужай, не пужай. Я, чай, человек, а не перевертыш.
– Знаю я тебя, можешь стать и перевертышем.
Сбежались друзья, знакомые, начались воспоминания:
«А помнишь, как ты ночью поднял народ, когда деревня уже была затоплена? Вот спали, так спали. Чуть самих в море не унесло».
Подали на стол рыбу, мясо, водку, выпили, и загудела изба голосами, помолодела старая Меланья, жена вожака пермяцкой ватаги, Феодосия Силова, который привел сюда людей в поисках бедняцкого счастья.
Тинфур задумался. Ему вспомнилась одна из суровых зим, когда в их стойбище вспыхнула оспа. Русские спасли его семью. Они спасли многих. Возили на санях больных, укладывали на широкие печи, отпаивали малиновым чаем. Сами заразились, даже многие умерли, но никто не попрекнул удэгейцев, что кто-то умер из-за них.
Надвинулись сумерки, в речной забоке застонала и заплакала ночная птица. Громче залопотали ключи, слышнее стал монотонный говор реки. Подал свой голос филин, вылетая на охоту. Грозно залаял гуран за латкой тумана. От реки потянуло черемуховым запахом. Тишь…
И вдруг эту тишину оборвал заполошный детский крик:
– Дяденька Тинфур, спасайся, деревню окружают казаки!
– Кто показал, что Тинфур у нас? – грохнул по столу кулаком Иван Воров. В силе еще старик, хотя ему уж где-то под девяносто. Рванул свою бороду-лохматень, которая к старости почти вся выбелилась.
Подалась вперед тихая и согбенная Харитинья. Вскочила с лавки Меланья, уперлась в глаза Андрею Андреевичу. Тот спокойно ответил:
– Не в подзоре я. Сказал, не выдам Тинфура, и баста.
– Галька Мякинина их привела, – хором зазвенели мальчишеские голоса. – Окружают!
– Спасибо за все! – поклонился Тинфур, схватил винтовку, питаузу и бросился из дому.
Припоздала с доносом Галька, как ни спешил Баулин. Тинфур нырнул в сумерки и растаял – вслед ахнули выстрелы, вжикнули пули. Он шел как рысь. Поднялся на сопку, спустился в распадок, перевалил еще одну сопочку. Остановился у ключа-хлопотуна, чтобы немного поспать. От водки кружилась голова, а когда кружится голова, какой же воин из него. Казаки в ночь не пойдут искать, да и днем побоятся подставлять себя под пули. Пермяки же не поведут. А Галька баба…
Тинфур вспомнил эту женщину, жену убитого Лариона Мякинина, но такой, какой она была двадцать лет назад: чернявая, скорая на ногу, чуть злая.
Ларион мстил русским, хотя сам был русским. Мстил за то, что они хотели повесить его отца, который убил на Амуре инородца. Мстил за то, что его не однажды пороли за нарушение заповедных мест. Он связался с шайкой хунхузов и хотел руками пришлых бандитов грабить и жечь деревни. Вместе с ними он плавил тайком серебро в долине Кабанов, но их разогнал пристав Харченко. Шайку разбили. У Мякинина оставалось много золота. По его следу повел казаков Тинфур. Они догнали Лариона и убили его. Галька объявила кровную месть Тинфуру. Не будь Тинфура, Ларион был бы теперь первым богачом не только в деревне, но и во всем уезде…
Права ли Галька, что привела казаков, чтобы схватить Тинфура?
– Да, права, – вслух проговорил Тинфур. – Но я не должен на нее обижаться. Я объявил кровную месть всем грабителям этой земли, так пусть и они не обижаются. Если убьют в бою, то пусть и моя душа не таит обиду. Тот, кто объявил кровную месть, тот уходит под защиту духа гор. Теперь я объявляю кровную месть еще и Баулину. У меня много врагов. Но враги не знают мое лицо. Кто его видел, того уже нет. Галька не видела моего лица. Это хорошо.
Тинфур-Ламаза не пошел по «широкой тропе». Тяжело идти таежному человеку по такой тропе: не пружинит привычно земля под ногами, обутыми в мягкие улы, скоро заболят пятки, будто их побили палками. Шел по глухим тропам, чтобы встретиться с приставом Баулиным.
4
Ветер, как шальной, метался над бухтой, солками, гремел драньем на крышах, гнул дубки в дугу. Дождь пригоршнями, наотмашь бил по земле, по лицам людей, заплаканным стеклам. Грохотал шторм, чуть вздрагивала земля. Ни зги. Лишь чуть теплился огонек в окне дома пристава, топтался на крыльце продрогший часовой, что-то ворчал себе под нос. Закутался в дождевик, присел за ветром.
Тинфур-Ламаза не забыл этот дом, здесь жил когда-то пристав Харченко, добрейшей души человек. Раздался короткий вскрик. Казак замычал с кляпом во рту. Легкий стук в двери поднял с постели пристава. Заворчал:
– Ну чего тебе надо, Куликов?
– Выдь, ваше благородие, из города причапали, – хрипло ответил Тинфур.
Щелкнул крючок, открылась дверь, ствол винтовки уперся в грудь Баулину. Он подался назад, без окрика поднял руки вверх.
– Не шумите, ваше благородие, это я, Тинфур-Ламаза. А за дверью мои друзья. Где твое оружие, ваше благородие?
– Револьвер под подушкой.
– Где бумажка, что читал ты по хуторам и деревням?
– Бумага в сейфе.
– Дай ключи от сейфа. Очень прошу ради твоей же жизни стоять спокойно: Тинфур может убить тебя. Вот та бумага, читай.
– «Граждане, в тайге бродит бандит Тинфур по кличке Ламаза. Он много лет назад убил исправника, а затем казака. Он поклялся, что перебьет всех русских людей, пожжет их деревни. Тинфур по кличке Ламаза объявлен вне закона. Всяк может его убить и принести голову для опознания. Кто сотворит это добро, тому будет выплачено вознаграждение в пять тысяч рублей серебром. Не бойтесь, Тинфуришка не так страшен, как его хотят представить инородцы».
– Твой язык лжив, как лжива и рука, которая писала такое. Ты сказал, что я не страшен, а я вот тебя сейчас напугаю, распорю живот и не буду зашивать, ты умрешь как собака, раненная кабаном.
Баулин попятился.
– Боишься. Но я тебя не трону, я дал слово, что русских не буду убивать. Тот казак был последним. Но если ты будешь ходить по моим следам, я тебя убью. Имею право и сейчас убить, потому что объявил тебе кровную месть. Но эта месть будет без крови. Где деньги, которые ты обещал за мою голову?
– Там же, в сейфе, на верхней полочке… Тинфур, я тебя арестую. Ты не смеешь меня грабить!
– Когда волк сидит в петле и говорит, что я съем тебя, охотник, охотнику делается смешно. А потом эти деньги мои, ты их обещал за мою голову, голова моя здесь, вот я их и заберу, чтобы другие не снимали головы с невинных. Ведь тебе уже приносили голову какого-то Тинфура. Не хочу, чтобы еще несли чужие головы вместо моей.