– Но, – несмело протянула Мэй, – мне очень хорошо на родине. И если бы не… – Она осеклась.
– Не хотите снять пальто? – мягко спросила дама в сиреневом. – Здесь вовсе не холодно.
Спохватившись, Мэй стала разоблачаться. Когда она снова села на место, в глаза бросилась царапина на чемодане, купленном совсем недавно, и Мэй покраснела, словно бедная царапина могла чем-то уронить ее во мнении загадочной попутчицы.
«Но кто же она такая? – думала Мэй. – Конечно, не англичанка, у нее совсем другие манеры; может быть, она была замужем за англичанином? – Тут ей в голову пришла еще одна догадка. – Она держится так непринужденно, что я совсем не чувствую неловкости, хотя обычно в обществе незнакомых людей мне хочется только молчать; может быть, это часть ее профессии? Что, если она знаменитая актриса или певица, а я ее не узнала?»
Мэй затрепетала. Теперь ей казалось, что она определенно видела где-то портрет попутчицы, а может быть, даже встречала в журналах ее фотографию; и Мэй мучилась неловкостью оттого, что не может узнать столь, без сомнения, выдающуюся особу. «Как бы выяснить, кто она такая? – думала Мэй. – Люди обычно обижаются, если спросить напрямик!»
– Завтра утром мы будем уже в Ницце, – сказала дама своим неизменным благожелательным тоном. – Этот город очарователен в любое время года, и даже в сентябре там есть на что посмотреть. – Она ободряюще улыбнулась Мэй. – Думаю, вам не придется скучать в обществе вашего жениха.
Мэй, которая только что открыла свой чемоданчик с монограммой, застыла на месте.
– Я не помолвлена, миледи, – призналась она, порозовев от волнения. Прядь кудрявых волос выбилась из прически, и Мэй поспешно завела ее за ухо левой рукой. Правой она по-прежнему придерживала крышку чемоданчика.
– А, значит, я не так вас поняла, – улыбнулась дама. – Я подумала, что вы едете в Ниццу к нему. Но ведь у вас есть жених?
Непокорная прядь волос снова выбилась из прически и теперь норовила угодить прямо в глаз. Мэй сделала движение правой рукой, чтобы раз и навсегда указать гадкой пряди на место, но упустила из виду, что держит на коленях чемоданчик, который своим капризным характером вполне мог поспорить с каким-нибудь наследным принцем. Крышка откинулась, перевесила и увлекла злополучный чемоданчик за собой, заставив его перекувырнуться. Содержимое беспорядочным потоком хлынуло на пол, и сквозь стук колес до Мэй донесся печальный звон стекла. Это разбился флакончик духов, которые она везла в подарок.
– О боже! – вырвалось у Мэй.
Красная как мак, она стала собирать с пола вещи. Больше всего ей хотелось провалиться под землю, но в следующее мгновение захотелось отправиться куда-нибудь еще глубже, потому что дама в сиреневом наклонилась, помогая ей собирать заколки, изрядно потрепанные книжки, небольшую тетрадь в сафьяновом переплете и даже ту самую расческу с треснутой ручкой.
– Вы слишком добры, миледи… – пролепетала Мэй. – Право же, не стоит, я сама.
– Ну что за глупости, – сказала дама. – Жаль только, что духи разбились.
Она осторожно, чтобы не порезаться, подняла с пола самый крупный осколок флакона и посмотрела на этикетку.
– «Убиган»[7], конечно. Не переживайте, вы купите в Ницце точно такие же.
– Да, но… но… – Мэй искала слова, чтобы выразить обуревавшие ее чувства, и не находила.
– Это был подарок? – догадалась дама.
Мэй кивнула.
– Моей бабушке, – сказала она. Ей ужасно хотелось заплакать, но фамильная гордость Уинтерберри пересилила. Мэй сидела, распрямившись как струна, и только ресницы предательски дрожали.
– Ваша бабушка живет в Ницце? – рассеянно спросила дама. – Нет, я не думаю, что брать осколки голыми руками – хорошая идея. Подождите, я вызову кондуктора, пусть он тут все соберет.
Кондуктор явился, выслушал рассказ феи в сиреневом о гибели флакона – все понимающий, чудесный кондуктор, – и через какие-то несколько минут в купе было чисто. Только настойчивый запах цветов, витавший в воздухе, напоминал о недавнем крушении хрупкой склянки.
– Не хотелось бы разочаровывать вашу бабушку, – заметила дама в сиреневом, залезая в сумочку, которая лежала рядом на диване. – Возьмите, мисс Мэй.
Это были другие духи, в другой коробке, и флакон запечатан золотой нитью. Ни одна бабушка на свете не отказалась бы от такого подарка, но Мэй пребывала в смятении.
– Нет, я не могу! – воскликнула она. – Я такая неловкая, а вы…
– Почему не можете? – спросила дама.
– Я вас совсем не знаю, – теряя голову, пролепетала Мэй.
– А разве я не представилась? – вскинула тонкие брови незнакомка. – Я Амалия, баронесса Корф. Так что теперь вы меня знаете, не правда ли?
И она мягким, каким-то кошачьим движением вложила в руку Мэй коробку с духами.
Фея на глазах превращалась в ангела с крыльями. И тут Мэй поняла, где именно ей раньше встречалась эта великодушная дама. Мэй действительно не раз видела свою попутчицу на фотографиях в журналах. Кажется, та была русской, но регулярно приезжала в Англию. Мэй даже вспомнила, что баронесса Корф была благотворительницей и несколько месяцев назад открывала благотворительный базар вместе с герцогом Олдкаслом, известным английским аристократом.
– О! – пролепетала Мэй, глядя на Амалию во все глаза. – Простите, миледи, я вас не узнала! Я же читала о том вечере, где вы и герцог…
Амалия повернула голову, и в ее карих глазах мелькнули загадочные золотые искры.
– Да, мы с его светлостью давние друзья, – спокойно подтвердила она.
Тон госпожи баронессы, по правде говоря, был дьявольски двусмысленным[8], но бесхитростная Мэй не уловила ничего такого. Напротив, она искренне порадовалась за герцога Олдкасла, что у него такие чудесные друзья.
– Но я не могу принять этот дар, госпожа баронесса! – встрепенулась Мэй. – Вы очень, очень добры, но я…
– Вы хотите огорчить свою бабушку, приехав к ней с пустыми руками? – спокойно осведомилась Амалия.
Мэй замялась. По правде говоря, меньше всего на свете она хотела огорчать бабушку. Но щепетильность не позволяла просто взять и принять столь дорогой подарок, как духи, от столь любезной леди, как Амалия. Потому что это значило бы злоупотребить чужой добротой.
– Давайте сделаем так, – предложила Амалия, которая по лицу Мэй легко прочитала ее мысли. – Вы подарите бабушке эти духи, чтобы порадовать старую даму, а потом, если вам так не хочется оставаться в долгу, купите мне взамен другие. Договорились?
И она мягко, но решительно пресекла бессвязный поток благодарности. Если дать застенчивому человеку волю, он будет говорить до утра.
– Должна сказать, – добавила баронесса Корф, – у разлившихся духов довольно сильный запах. Если мы не проветрим купе, неизвестно, удастся ли ночью уснуть. Вы давно обедали? Если нет, можем приоткрыть окно и на некоторое время переместиться в вагон-ресторан.
Мэй находилась в таком состоянии, что готова была следовать за Амалией хоть на край света. Вскоре обе собеседницы уже сидели за столиком и изучали меню, в то время как поезд неуклонно двигался по направлению к Дижону.
– Рыба – это, конечно, замечательно, но есть ее в поезде не слишком удобно, – заметила Амалия. – Кстати, как зовут вашу бабушку? Может быть, я ее знаю?
От острого взора, казавшегося обманчиво рассеянным, не укрылось, что Мэй как-то занервничала, причем уже не в первый раз. Любопытно бы узнать, почему, мелькнуло в голове у Амалии. По природе баронесса Корф была так устроена, что не слишком жаловала секреты, какими бы ничтожными они ни казались.
А Мэй в это мгновение думала, что когда правда о ее бабушке выплывет наружу, чудесная, щедрая, добрая леди Амалия не то что не подаст своей попутчице руки, но даже и взгляда не пожелает бросить в ее сторону. Нежное сердечко Мэй трепетало. Если бы эта наивная, застенчивая девушка умела лгать, она бы, конечно, солгала; но Мэй была слишком прямодушна и, кроме того, отлично сознавала, что ложь – только временное спасение, которое неизменно влечет за собой крах.
– Вряд ли вы ее знаете, – проговорила наконец Мэй, волнуясь. – Я хочу сказать… то есть я думаю, она совсем не вашего круга. – Ее нижняя губа обиженно дрогнула. – Дело в том, что моя бабушка – Кларисса Фортескью.
Глава 3
Бабушка, маршал и двадцать наследников
Чтобы объяснить причины, по которым Мэй не жаждала распространяться о своей бабушке, нам придется прерваться и подробнее рассказать историю мисс Фортескью, долгое время бывшей притчей во языцех в Лондоне, Суррее и Девоншире, а кроме того, в некоторых отдаленных колониях Британской империи. В общем и целом можно сказать, что имя этой поразительной особы было известно всему белому свету.
Кларисса Фортескью происходила из уважаемой семьи. Ее родители были безупречны, как и родители родителей. Правда, один из ее дедушек злоупотреблял бренди, а другой имел привычку время от времени швыряться в жену всем, что попадалось под руку, но в семье Фортескью эти мелочи сходили за невинные чудачества, тем более что домашние никогда не жаловались, а стало быть, никто из посторонних ни о чем не знал.
Мисс Кларисса была идеальной юной леди, столь же благовоспитанной, сколь очаровательной. При наличии приличного приданого такие качества не пропадают втуне, и вскоре Клариссе сделал предложение мистер Джозеф Уинтерберри. Он жил по соседству с семьей Фортескью. Сам он также происходил из хорошей семьи, известной в этих краях уже несколько веков. У Джозефа было десять братьев и сестер, восемь дядюшек, двенадцать теток и примерно человек семьдесят кузенов и кузин, которые попеременно гостили в доме его хлебосольных родителей. Помимо столь внушительной родни, Джозеф обладал приятной внешностью и покладистым характером, а кроме того, со временем должен был унаследовать кое-какую земельную собственность. Все в округе решили, что он и мисс Кларисса станут на редкость удачной парой. Уже потом, когда выяснилось, насколько они ошиблись в своих ожиданиях, жена викария заявила, что она предчувствовала подобное развитие событий, но ей никто не поверил.
Итак, Кларисса Фортескью вышла замуж за мистера Уинтерберри и превратилась в образцовую жену. Она вела хозяйство, следила за счетами и за шесть лет брака родила четверых сыновей. Мистер Уинтерберри не мог нарадоваться на свою супругу и полагал, что их счастье продлится до конца дней.
Очевидно, у Клариссы были другие соображения на этот счет, потому что однажды, вернувшись с охоты, Джозеф обнаружил на подушечке для булавок следующее послание:
«Дорогой сэр,
Не могу сказать, кто надоел мне больше – вы, ваши родственники или ваши дети. От души надеюсь, что никогда больше не увижу ни вас, ни их.
Кларисса Фортескью».
Прочитав письмо, мистер Уинтерберри на всякий случай повторил чтение еще три раза, но текст ничуть от этого не изменился. Напротив, содержание предстало перед ним во всей своей возмутительности.
Первые слова мистера Джозефа были:
– Я надеюсь, это шутка? Хотя и крайне дурного тона!
Затем:
– Не знал, что моя Клари пьет так же, как ее дедушка!
Затем:
– Я подстрелил лису, а Клари занимается какими-то глупостями? На что это похоже, я вас спрашиваю?
После чего он наконец догадался призвать дворецкого и спросить у него объяснений. Дворецкий всплеснул руками, на всякий случай ужаснулся и вызвал горничную миссис Уинтерберри, которой по должности полагалось знать о своей хозяйке все.
Горничная напомнила хозяину о разных событиях, от которых тот прежде досадливо отмахивался, – о том, как во время третьих родов надо было послать экипаж за доктором, а экипаж забрал один из дядюшек, гостивших в доме, и Кларисса в результате чуть не умерла, о том, как племянница Джозефа однажды опрокинула краски на новое платье хозяйки, которым та очень дорожила, о том, как Кларисса просила нанять еще одну няньку, но мистер Уинтерберри предпочел купить новую гончую. Джозеф негодовал.
– Вы хотите сказать, милочка, что жена бросила меня из-за собаки? – патетически восклицал он. – Так, что ли?
– Ну, если она сбежала с мистером Эндрю, то ей лучше знать, из-за чего, – парировала горничная и прикусила язык.
Джозеф медленно выпрямился.
– Вот он что! Стало быть, это все из-за Эндрю!
Голубоглазый обаятельный Эндрю был приятелем одного из его кузенов, который и ввел его в дом. Мистер Уинтерберри, сам того не подозревая, пригрел на груди змею.
– Это ему даром не пройдет! – вскричал Джозеф и послал дворецкого проверить, много ли денег захватила с собой беглянка.
Выяснив, что она взяла с собой все до последнего пенни, а также платья, украшения и прочие мелочи, Джозеф преисполнился еще большего негодования и запретил упоминать при себе имя «этой женщины».
– Пусть, умирая, она приползет к моему порогу – я все равно ее не прощу!
Затем он выпил большой стакан кларета, велел заложить экипаж и отправился к родителям – советоваться, что предпринять в этом экстраординарном случае.
Узнав о происшедшем, мать заплакала и призналась ему, что Кларисса ей никогда не нравилась. У нее было предчувствие, что эта особа разобьет жизнь ее сына. Впрочем, оставался открытым вопрос, почему она никому не говорила о своем предчувствии вплоть до того момента, когда было уже слишком поздно.
Отец, впрочем, оказался куда реалистичнее и о предчувствиях не толковал.
– Надо вернуть ее домой, – сказал он.
– Что? – ужаснулся Джозеф. – После того, как она осквернила семейный очаг? Никогда!
– Не будь ослом, – отрезал отец. – Если муж бросает жену, он молодец, хоть и негодяй, но если жена бросает мужа, все сочтут последним олухом его. Я уж молчу о том, что начнут говорить о ваших детях. Нет! Надо во что бы то ни стало вернуть эту чертовку обратно, если понадобится, то силой. Куда она делась?
Но Джозеф заартачился и повторил, что если даже Кларисса и приползет к его порогу, то он… и т. д. Он сотрясал воздух, расхаживал по комнате и сверкал глазами. Подвески на хрустальной люстре ходили ходуном, и с них хлопьями осыпалась пыль.
Пока Джозеф бесцельно растрачивал таким образом драгоценное время, преступная парочка не тратила его даром. Так как Эндрю служил во Франции в представительстве крупной английской фирмы, он сразу же предложил Клариссе перебраться на континент, и молодая женщина, поколебавшись, согласилась. Впрочем, она была готова следовать за Эндрю куда угодно, лишь бы оказаться подальше от опостылевшего мужа.
Пока беглецов искали в Дувре, они уже благополучно прибыли в Кале и таким образом оказались вне зоны досягаемости британской юстиции. Однако тесть Уинтерберри оказался не лыком шит и сразу же довел до руководства фирмы, в которой служил Эндрю, в какой чудовищный скандал оказался втянут их работник.
Руководство вздохнуло, пожало плечами, вызвало к себе ловеласа и довело до его сведения, что карьера и интрижки порой вещи несовместимые, особенно если речь идет о такой почтенной фирме, как та, в которой он работает. Эндрю поставили ультиматум: либо он расстается с Клариссой, либо со службой.
О Эндрю, Эндрю! Каков был его выбор? Как мог он поступить, когда речь шла о женщине, которая ради него пожертвовала своим добрым именем, своей честью, своим будущим, наконец? Она оставила свой дом, своих родных, своих детей! Неужели это ничего не значило?
Очевидно, ничего. Потому что бессердечный Эндрю выбрал службу. А Кларисса осталась совершенно одна в незнакомом городе, в чужой стране, без гроша за душой, потому что все ее сбережения они с любовником уже спустили. Да и, в конце концов, где тратить деньги с размахом, как не в Париже?
Итак, Эндрю бесследно растворился в дымке парижских улиц. Клариссе было больше не на кого рассчитывать. В далеком Девоншире мистер Уинтерберри-старший, узнав о развитии событий, удовлетворенно потер руки.