Уселась с ногами в кресле. С балкона открывался вид на расцвеченный огнями и легендами Нил, показавшийся ей чем-то похожим на родную Волгу во время ночного фейерверка (однажды она, школьница еще, танцевала до полуночи на танцплощадке катамарана), кока-кола была вкусная и холодная, кресло удобное. Но беспокойство не проходило. Где-то в потаенной глубине сознания назревало нечто, в чем Вероника не желала признаваться ни сестре, ни даже самой себе. Была бы жива мама – ей бы она сказала, на ушко, как чистую детскую тайну, что этот смешной в своей обстоятельности, этот белобрысый немецкий футболист, этот голубоглазый Карлхен нравится ей. А вот как он к ней относится – это вопрос. Разумеется, он очень мил и галантен. Но не более.
Она почти задремала в кресле, поставив банку из-под шипящего питья на пол, но что-то заставило ее медленно открыть глаза. Кто-то постучал?
Действительно, в дверь стучали. Очень деликатно стучали, тихонько. Вера открыла – вот и упомянутый Карлхен! Сердце забилось сильнее. Неужели он пришел пригласить ее на ночную прогулку? Ночная прогулка для них двоих, под каирскими звездами...
– Вероника, я хочу пригласить вас прогуляться со мной. У меня есть к вам разговор... Простите мое полуночное вторжение и мои смелые надежды...
Отмахнувшись от извинений, Вероника оставила новоявленного поклонника в коридоре, сама кинулась обратно в номер. Что бы такое надеть? Брюки отпадают, шорты тоже. Белое платье и шаль на голову. «Жаль, ночь, нельзя надеть темные очки. Тогда я бы встретила его объяснение так: в профиль, темные очки закрывают пол-лица, он говорит «я люблю вас», пауза длится, мое лицо непроницаемо, по нему ничего нельзя понять, но вот рука поднимается, я снимаю очки, мои глаза полны счастливых слез... Или так – впрочем, довольно фантазий, он там, за порогом, он ждет меня...»
– Ты куда? – сонно спросила Вика.
Вероника замерла, ожидая, что сестрица неуемная сейчас проснется и ей придется что-то объяснять, а объяснить она не сможет, и Виктория наверняка увяжется за ними, а сегодня среда, а в субботу им уже улетать! Но Вика снова ровно засопела, и Вера всунула ноги в белые легкие туфли-балетки. Вперед, на авантюрное свидание, к романтическому объяснению!
В крошечном ресторане, за стаканом ледяного огненно-красного каркаде, под млеющие, тающие звуки восточной музыки, Карл объяснился Веронике в своих чувствах. В чувствах нежных, возвышенных, пламенных и серьезных. Вот только устремлены они были не к ней, Вере, а к Виктории.
– У меня очень серьезные намерения, – пояснял Карл, коверкая английский более обычного, так что Вероника почти уже его и не понимала, а и не хотела понимать! – Я одинокий человек, мои родители живут в другом городе, они разведены, к сожалению, у них другие семьи, дети... У меня дом, машина, у меня есть сбережения, но нет девушки. Это очень трудно – найти себе девушку на которой хотелось бы жениться, но когда я увидел твою сестру и тебя... Рядом с вами мне так легко, так комфортабельно...
Тут он спутался и смутился. Пока Карл собирал в кучу расползшиеся английские слова, Вера рассматривала его с откровенной печалью. «Твою сестру и тебя»! Но почему все же Виктория, а не Вероника? Просто потому, что она красивее? Ну и где же логика? Да, Вика красивее, она смелая, у нее всегда была куча воздыхателей, она могла бы получить кого угодно, кого пожелает, – но почему именно этого футболиста, коротко стриженного, улыбчивого, с детскими голубыми глазами? Если бы Вики не было рядом, он наверняка влюбился бы в нее, в Веру! Он ведь только что признался, что ему рядом с ней «легко и комфортабельно»! Обида душила, подступала к глазам горячими каплями, но Веронике удалось взять себя в руки.
– Карл, не расстраивайся так. Я понимаю тебя. Скажи, я могла бы чем-то тебе помочь?
Он приободрился, заулыбался. Да, бери, бери все, что хочешь! Сердце, голову, ноги-руки, нервные клетки, которые не восстанавливаются, жизнь, которая одна! Видишь ведь: девочка растерялась от обилия экзотики, оторопела от появления нового человека, непохожего на всех! Но ему нужна только дружеская поддержка, родственное участие. Что ж, возьми хотя бы это.
– Я хотел спросить тебя... Там, в России, у Виктории... есть... – и выдохнул: – ...бойфренд?
– Нет, – мотнула головой Вера. Обманула? Да нет. Кто их разберет, бойфрендов. Мальчишки то и дело крутились вокруг сестры, провожали ее домой, приглашали в кафе, на концерты, в клубы, но ни один из них особого внимания не удостаивался. – Нет, у нее нет.
– Я стыжусь, что не мог сам поговорить с ней... Поэтому обратился к тебе. Вам скоро уезжать... Как ты думаешь, могу я ей написать?
– Вполне. – Вероника вздохнула и украдкой потянулась. Вдруг навалилась усталость, суставы стали как ватные. – Но лучше все-таки поговори с ней сам. Ты ведь ей нравишься, я знаю.
– Правда? – Он схватил ее руку, смачно поцеловал – так, что она почувствовала костяной холодок его необычайно ровных, белых зубов. – Правда? Она тебе говорила?
– Иногда слова не нужны... Я догадалась. Давай вернемся в отель, а? Мне ужасно спать хочется.
– Конечно! Какой сегодня счастливый вечер, правда, Вероника?
Вера могла бы с ним поспорить, но не стала.
– А я-то уж размечталась! – вяло бормотала она, поднимаясь в номер. – Чуть не до первенца домечталась! Невеста без места!
От усталости уже даже на переживания сил не осталось. «Утро вечера мудренее», – решила про себя Вероника и завалилась спать, дав себе честное слово поговорить с сестрой за завтраком, вырвать из своего сердца ростки обиды, зависти и прочие сорные плевелы и весело провести оставшиеся дни каникул, что бы там ни случилось! Но горечь первого неудавшегося чувства, казалось, застоялась у нее под языком и не давала уснуть, и Вере удалось соскользнуть в сон только на рассвете...
«Бессердечный манхаг», – подумала она перед тем, как заснуть, но не успела удивиться незнакомому слову на чужом языке.
А проснувшись, она сестру в номере не застала.
Они уже завтракали. Сидели за столом и смотрели друг на друга, отчаянно жуя что-то вкусненькое. Интересно, знают ли влюбленные, как смешны бывают в такие минуты? Стоять! Вон, сорные плевелы!
Собравшись с мыслями и силами, она отправилась в город – одна. И ей, чаще всего робкой и нерешительной, захотелось сделать что-то еще более дерзкое, идущее всем им наперекор – и немцу этому, будь он неладен, и сестрице. Она будто бы разом освободилась от тяжкого груза, расправила плечи и, хмелея от осознания собственной независимости и еще, наверное, от непривычно сухого, терпкого воздуха, решилась посмотреть своими собственными глазами на старый город, о котором здесь, как и о самой длинной в мире реке, рассказывали легенды.
И вот, когда высотные дома, фешенебельные отели и магазины остались позади, на берегу Нила, она и оглянуться не успела, как очутилась во власти узких кривых улочек, то и дело грозящих сомкнуться, сжать тебя древними шелудивыми ладонями стен, закрыв над тобой и без того малый проран до боли, до отчаяния синего неба. В другой раз девушка испугалась бы этой нестерпимой сжатости пространства и времени, этих непроницаемых паранджей, белых одеяний и непостижимого, как пирамиды, египетского диалекта. Однако при теперешних обстоятельствах Вера шла не особенно-то оглядываясь, к тому же веселый многоголосый шум, отзвук которого она распознала уже давно, становился все отчетливее и яснее, все ближе и все заманчивее. Одна улочка, другой кривоватый полуповорот, тут еще загиб... и Вероника зажмурилась. Прямо перед ней, словно огромный голосящий костер, заполыхал раскаленными красками древний каирский базар. От неожиданности она на мгновение отпрянула, чуть помедлила и тут же, незримо махнув на все рукой, слилась с бешеным многоречивым пламенем.
Прежде всего ее поразили ковры, разительно отличающиеся по насыщенности и вместе с тем по естественной мягкости цвета от тех, что видела она раньше. Оказывается, орнамент нужен не для украшения, а для разговора! Старинный, древний сказ шептали ей изделия неизвестных мастеров. «Маму бы сюда... – пронеслось в голове Веры, – ей бы вон тот, со звездным небом и с переплетающейся вязью понравился бы...» Рядом наперебой хвастались чеканщики, так и сяк поворачивая на солнце свои лучащиеся светом изделия. Белоснежный, как одежда бедуина, алебастр перекликался с хрупкими вещицами из слоновой кости, деревянные фигурки – с причудливыми фаянсовыми формами. Сверкал хрусталь и скромно поблескивал шифер... Какой-то запоздалый продавец керамики быстренько раскладывал свои творения прямо на громадной газете «Аль-ахран» – Вероника уже знала, что в переводе это – «Пирамиды».
Но одна из лавок привлекла ее внимание особо. Там продавались стеклянные безделушки, всевозможные сувениры из цветного или тонированного стекла, к которому она питала пристрастие с детства. Ее просто потрясла изящная стеклянная расческа в форме водопада, и, возвращаясь в отель, девушка время от времени нащупывала в кармане понравившуюся вещицу – очередной подарок самой себе. А ювелирно обкатанные зубья расчески мелодично отзывались, словно и впрямь были когда-то водой. «Так... кап... плак...»
– Вода, – сказала Вера. Очень тихо, самой себе, но все же на ее голос обернулся прохожий, явно турист, быть может, соотечественник. Посмотрел на нее странно-понимающим взглядом и скрылся, смешался с толпой.
Интересно, знают ли влюбленные, как смешны и нелепы бывают... Вон, сорные плевелы! Это твоя сестра, ты должна желать ей счастья, а твое счастье еще где-то ходит по свету и непременно тебе встретится! Но что-то уже случилось, прогнулось. Вероникина душа ослабла после маминой смерти. Жизнь помяла ее в пальцах, размягчила своим горячим дыханием – и теперь Вера была податливее глины, мягче воска... Готов материал, можно лепить что угодно. Сопротивления не будет.
ГЛАВА 3
Из Москвы сестренки отзвонились отцу – собирались задержаться в столице на три-четыре дня, хотели погостить у родственницы, папиной племянницы Людмилы. Людмила работала дизайнером в какой-то фирме, зарабатывала неплохие, даже по столичным меркам приличные деньги и жила в свое удовольствие, ни о ком не заботясь, ни о чем не волнуясь, кроме себя, своей внешности, карьеры, квартиры.
Переступив порог именно этой стильной квартиры-студии, Вера вдруг поняла, что совершила ошибку, согласившись погостить у Людмилы. Нужно было ехать домой, к отцу. Они развлекались в Египте, теперь будут развлекаться в Москве – Людмила наверняка потащит их по магазинам, клубам, тусовкам... А он там – один. Без мамы.
Виктория, до которой Вероника донесла свое мнение, не удивилась и не расстроилась. Если сестра полагает, что для нее будет лучше вернуться как можно скорее домой – пусть возвращается к родным пенатам. Она, Виктория, взрослый, самостоятельный человек, она приедет позже. Через пару дней, пообщается с Людмилой и вернется. И Людмила не удерживала двоюродную сестру – если надо ехать, пусть едет. Вот так и получилось, что в пять часов вечера двадцать третьего августа, после короткого, но докучного шопинга, Вероника приехала на Павелецкий вокзал и через полчаса уже сидела в вагоне. В родной город она должна была вернуться рано утром.
Ее никто не встретил, и Вероника даже немного удивилась этому обстоятельству. Разумеется, она не позвонила папе – отъезд получился скоропалительным. Но разве Виктория и Людмила не догадались ему позвонить? Нет? Тем лучше, впрочем. Она явится домой сюрпризом, обрадует отца, развеет его одиночество. Может быть, они съездят куда-нибудь за город, на озера, будут не спеша гулять, вспоминать маму...
Новенький, чисто умытый автобус довез ее до дома. Вероника с трудом вскарабкалась по крутой лестнице – в старом доме лифта не было. Дверь она открыла своим ключом – отец, скорее всего, еще спит, день-то воскресный! И замерла в темной прихожей. В квартире поселился чужой, незнакомый запах сигарет – не маминых, у этих запах был сладко-шершавый, и модных, тоже сладко-шершавых духов, и пролитого шампанского... И только один запах казался родным и знакомым – аромат свежемолотого кофе, распространявшийся из кухни. Туда-то Вероника и направилась, торопливо бросив в коридоре сумку и неслышно разувшись.
И пока она шла по коридору, у нее возникла странная мысль, моментально превратившаяся в уверенность. Ей показалось, что мама жива. Конечно она жива! Иначе не могла так скоро пройти боль утраты. Это ужасная ошибка, вместо нее похоронили другую женщину, а она, всеми позабытая и позаброшенная, долго приходила в себя в больнице, может, была без сознания... И вот теперь выздоровела и пришла домой, и отец встретил ее, и теперь они вместе там, в кухне – варят кофе, смеются, и мама курит у раскрытого окна...
Задыхаясь от сердцебиения, Вероника влетела в кухню. Так и есть – мамина турка на плите, уже поднимается коричневая курчавая пенка, в пепельнице дымится сигарета, а у окна, в немых и страстных объятиях отца... незнакомая женщина. Худая блондинка, молодая, удивленная, в мамином голубом махровом халате. Он ей как раз по росту.
Вера немного помолчала, потом повернулась и вышла из кухни. Кофе, убежавший на плиту, зашипел ей вслед. Вероника сходила в прихожую за чемоданом, закрылась в своей комнате и принялась аккуратно разбирать вещи. Если это делать медленно и очень старательно – можно убить часа три, не меньше. Вера не думала ни о чем, в голове было пусто и прохладно. Она слышала, как по коридору прострекотали каблуки, как прикрылась входная дверь, как отец несколько раз виновато стучал в дверь ее комнаты... Но не реагировала. Разобрала вещи и легла спать, а проснулась только глубокой ночью – измученная внеурочным сном, совершенно разбитая, с головной болью, в поту и тоске. Чуда не случилось, мама не воскресла, не вернулась с того света, ее место заняла другая женщина. Мало того – эта женщина была и при маминой жизни! Словно головная боль помогла вынуть из пассивной памяти картинку – эта девушка рядом с отцом в автомобиле, давно, три года назад. Секретарь-референт папашин, Светлана! Вот оно что!
Неизвестно зачем обмотав голову полотенцем, Вера вышла в кухню. Невозможно же вечно сидеть взаперти! Ей хочется есть, и чаю, и помыться! Она, в конце концов, пока еще живет здесь и имеет на это право!
Кухня плавала в клубах сизого дыма. Отец сидел за столом, курил, перед ним – недопитая чашка кофе, уже подернутого пленкой, ощетинившаяся окурками пепельница, трубочка валидола. Вероника распахнула окно, дым стал уходить.
– Нам, кажется, нужно поговорить, – без вопроса в голосе произнес отец.
– Если считаешь нужным, – пожала плечами Вероника.
– Почему ты так неожиданно убежала? Я понимаю... Бывают неловкие ситуации, но ты – воспитанная молодая особа, могла бы сохранить лицо...
– Ты же мне еще и выговариваешь! – возмутилась Вера. – Это не я попала в неловкую ситуацию, это ты попал, папочка!
– Тебе следовало позвонить перед приездом. У меня есть личная жизнь, я вправе ожидать от дочери уважения к ней. Хорошо, Вера. Давай оставим этот скандальный тон и обсудим все спокойно.
Это был тяжелый разговор. Тяжелые разговоры вообще случаются чаще, чем легкие. Или это так кажется, потому что приятный, но ни к чему не обязывающий треп забывается слишком быстро? А сказанная спокойным голосом, но страшная, страшная фраза застревает на всю жизнь. К тому же порой тон самого разговора означает едва ли не больше, чем произносимые слова... «В моей жизни есть другая женщина». «Я тебя больше не люблю». «Ребенок не от тебя».