– Видите девушку на носилках? Она пострадала, спасая жизнь ребенку. Я хочу знать, что с ней, и быстро! И постарайтесь сделать все аккуратно, потому что ей очень больно. А я пока позвоню приятелю, он у меня ведет местную программу новостей, может, они не станут ждать утра, а прямо сейчас подъедут.
Короче, дальше вспоминать неинтересно, потому что, хоть меня и накололи обезболивающим, чувствовала я себя фигово. А самое смешное – я как-то про ногу и что там у меня внутри болит не очень думала, только все переживала за его кожаную куртку, которую кто-то из врачей бросил на стул в углу процедурной. Вдруг сопрут, думала я. Куртка дорогая, жалко. И так она пахла здорово. И когда в комнате появилась мама, я, не замечая ее побледневшего лица и расширенных от ужаса глаз, схватила ее за руку и зашептала:
– Мама, куртку возьми, а то украдут, а она чужая. Это мне парень дал, которого со мной вместе везли в машине.
Мать вопросительно взглянула на врача, тот пожал плечами, потом буркнул, что они вкололи мне много чего и сознание могло спутаться. Затем немного подумал и добавил что-то насчет невропатолога, которого надо будет пригласить с утра пораньше.
Но я все же добилась от мамы, чтобы она взяла куртку, и потом уже чувствовала себя телом, которое крутят, перекладывают со стола на стол и на кровать и вообще отключилась.
Проснулась я утром не знаю во сколько и увидела спящую на стуле маму. Попытка пошевелиться вызвала боль, заставила меня вскрикнуть. Мама сразу вскинулась, заплакала и принялась причитать, что я, слава богу, жива, а остальное до свадьбы заживет. Мне опять сделали укол обезболивания, и через некоторое время я выяснила, что у меня банальный закрытый перелом лодыжки, трещина ребра и ушибы всего остального. Я согласилась сесть и поесть, потому что после укола чувствовала себя не так уж плохо – лишь мешали повязки на ребрах, а нога, закованная в гипс, вроде и болела несильно. Еще болели вторая коленка, где обнаружилась здоровая ссадина, грудь и локоть правой руки. Но я была жива и полна оптимизма. Даже справилась с омлетом, хотя от кофе отказалась – гадость такая, что и порося пить не стали бы.
Едва ощутив запах больничной еды, мама сморщила нос, а увидев рацион, метнулась к двери, пообещав скоро вернуться. Само собой, мама сейчас накупит всего самого вкусного и будет меня пичкать как маленькую. Я почувствовала укол совести: если есть и лежать, я растолстею, да и бюджет наш, тщательно рассчитанный, не позволяет особых трат на глупости. Потом я вспомнила, на что были отложены деньги – на поездку на юг. И опять принялась реветь: вдруг перелом не позволит мне съездить на море. Наверняка не позволит, вот черт! Соседки по палате – две тетки неопределенного возраста и большого веса, мирно досыпавшие после завтрака, – заворочались и принялись ворчать.
Тут в окошко что-то стукнуло. Я приподнялась и уставилась на улицу. Там маячила Светка. За ее спиной возвышались два мужика в байкерских кожанках. Увидев мое лицо, они подошли к самой стенке, и подружка знаками велела мне открыть окно. Кое-как я дотянулась до шпингалета, и рама с готовностью и легким скрипом распахнулась. В ту же минуту один из парней сложил руки лодочкой, Светка наступила в них, встала ему на плечи и, опершись на подоконник, влезла в окно. Тетки заворчали, а Светка, услышав «холодно», только фыркнула: «Проветритесь».
Потом уставилась на меня огромными, какими-то шальными глазами, и я сразу поняла, что она не спала ночью, и что-то происходит.
– Ты как? – спросила Светка. – Я твою маму встретила, но она со мной разговаривать не стала. Только что не плюнула в мою сторону.
– Не обращай внимания. Мама есть мама, у нее работа такая – нервничать. У меня сломана нога, треснуто ребро, а остальное – фигня, заживет. Синяки просто.
– Ты не винишь меня?
– За что?
– Ну, это же мой брат был... Надо было сопляка уложить вовремя.
– Не говори глупостей! – Я произнесла это голосом моей мамы. Мы обе это поняли и рассмеялись. Потом Светка полезла меня обнимать, я зашипела, а она опять виновато произнесла:
– Прости.
– Ничего... слушай, что вчера было?
– Ужас, что было! Пока моя мамаша до дома дошла – ей человек пять рассказали о наезде. Она меня бить кинулась. Если бы я не смылась, у меня сейчас травм было бы не меньше, чем у тебя. – Светка облизала сухие губы, глаза ее лихорадочно блестели, и мне показалось, что у подруги жар. Она оглянулась на теток и понизила голос: – А потом я поехала в больницу, но меня сюда не пустили. Тогда я дождалась Николая...
– Кого?
– Ну, Летнева же. Ты что, его не узнала?
Я покачала головой. Светка придвинулась поближе и принялась рассказывать. Оказывается тот мужик, что ехал со мной в «скорой», – это и был тот самый Николай Летнев, бард из бардов и Светкина мечта. Он провел время у приятеля, который жил неподалеку от города, а потом вся хорошо гульнувшая гоп-компания взялась доставить его в город, чтобы он успел отдохнуть перед концертом. Вот и отдохнули. Светка встретила у больницы подтянувшихся байкеров, нашла среди них знакомого и вскоре уже прочно сидела на одной из машин, дожидаясь известий о Николае. Его отпустили в тот же вечер: рентген показал, что переломов нет, только сильный ушиб и растяжение. Эластичный бинт и пожелания провести несколько дней в покое – вот и все, что ему прописали. Все отправились отмечать спасение Летнева, и Светка тоже. Тут она стала совсем невнятной, но я так поняла, что моя подружка добралась-таки до своего кумира.
Увлеченные разговором, мы не прислушивались к происходящему вокруг до тех пор, пока одна из теток, присмиревших от Светкиного нахальства, не вякнула:
– Эй ты, шалава, выметайся. Обход идет.
Прислушавшись, я различила шарканье ног в коридоре и голоса. Светка метнулась к подоконнику и свалилась на руки байкерам. Я прикрыла окно – и в палату вошли дежурный врач и медсестра.
День в больнице тянулся невыносимо, несмотря на приход мамы с сумкой всяких вкусностей. Я знала, что Светка должна вернуться, да и маму было жалко, а я съела столько, сколько и в здоровом состоянии не ела: лишь бы доказать, что аппетит нормальный и чтобы мама успокоилась, ушла домой спать.
Само собой, я заснула, так и не дождавшись Светки. Но она все же пришла. Камушки и песок ударили в окно. Я очухалась, открыла раму, подруга опять оказалась на моей кровати, и я сразу поняла, что что-то еще случилось, потому что на глазах ее блестели слезы. Светка никогда не плачет. Ее даже мальчишки в детстве уважали за твердость и отсутствие нытья. Я – другое дело: у меня чуть что слезы ручьем. Увидев подругу в таком состоянии, я не на шутку перепугалась. Она взяла мою руку, дотянулась, осторожно поцеловала меня в щеку и зашептала:
– Прощай, Туська, я уезжаю. Не знаю когда, но увидимся. Ты точно на меня не в обиде?
– Нет, какая обида! А куда ты едешь?
– Сначала по маршруту гастролей, а потом в Москву.
Я захлопала глазами, не веря своим ушам, подружка торопливым шепотом пояснила, что мать ее простит невесть когда, а пока и видеть не может, трясется вся. Взрослое население двора, да и наша компания, винили в случившемся именно Светку, что меня в тот момент ужасно удивило. И подружка, встретив своего героя, решила заодно распрощаться с ополчившимися на нее родными и знакомыми.
– С Сусликом я попрощалась, он дурак, конечно, еще, но все равно братик. Ты присматривай за ним, ладно? – Я кивнула. – Я тебе напишу. Или позвоню.
– Светка, но как же ты... одна. К началу занятий в институте хоть вернешься?
Она пожала плечами. Потом, блестя глазами, ответила:
– Если все будет нормально – не вернусь... ну, только если в гости: тебя проведать и Суслика.
За окном раздался свист, и подружка дернулась:
– Мне пора. Прощай, Танька.
– Ты что... нельзя так! Скажи «до свидания».
– Ладно, пока, до встречи.
Она вылезла в окно, а я кое-как подвинулась и выглянула на улицу. Там стояли те же двое ребят, что и утром... а может, другие, в сумраках видно было плохо. И с ними Николай. Теперь, зная, что это он, я легко его узнала. Николай махнул мне рукой и негромко сказал:
– Выздоравливай, Татьяна.
– Куртка, у меня ваша куртка осталась!
– Черт с ней! Если понравилась – носи на здоровье. Главное – выздоравливай!
Светка уже стояла с ним рядом. Он оперся на ее плечо и захромал прочь. Когда они скрылись за углом детского корпуса, на улице взревели моторы мотоциклов. Я упала на подушку и долго смотрела в быстро темнеющее небо. Шумели и радовались птицы в больничном саду, а у меня из глаз текли слезы. Мне было жалко Светку, себя, Суслика, наших мам.
Из больницы меня выставили довольно быстро. На костылях я бодро прыгаю в библиотеку и, поудобнее устроив ногу, отсиживаю за компом. Пашка бросил Наташку и теперь каждый вечер провожает меня домой, но как-то это не радует. На юг мы не поехали.
Светкины гастроли с Николаем длились почти месяц. Потом она оказалась в Москве. Я хожу на занятия в институт. Масса новых впечатлений и знакомств немного притупили боль разлуки с подружкой, хотя иной раз я потихоньку реву – так мне ее не хватает! За Сусликом я стараюсь присматривать, как и обещала. Он вообще-то парень невредный, больше всего любит всякую живность, а из книжек – энциклопедии про животных. Правда, как-то раз я его засекла за школой со старшими пацанами, и, сдается мне, он курил. Я не поленилась, подстерегла малолетнего негодяя, когда он неспешно – нога за ногу – шел домой, прижала его на лестнице и принюхалась. Так и есть – воняло от него, как от скунса, и в том числе сигаретами. Дала ему подзатыльник. Суслик заморгал и заныл:
– Танька, ты чего? Чего дерешься-то?
– Того! Ты с кем сегодня торчал за школой? На наркоту сесть хочешь?
– Ты чё? Мы курили просто... А!
Второй подзатыльник получился покрепче первого, но, на мой взгляд, был абсолютно заслуженным.
– Я тебе покажу – курили! Думаешь, Светки нет, гулять можно и не оглядываться?
К моему удивлению, Суслик вдруг жалобно сморщился и захныкал, кусая обветренные губы.
– Ты чего? – растерялась я.
– Я без нее скучаю-ю-ю. Она со мной разговаривала, а мать... у нее всех слов: поел? уроки сделал? Спать иди – и все.
– Да? – И о чем с этим мелким грызуном можно разговаривать? – Ну, не реви. Давай так: захочешь поговорить или еще что – заходи. А с теми пацанами не вяжись, слышишь? Будут доставать – скажи мне, я сама с ними разберусь.
– Ладно. – Суслик потер грязной лапкой нос.
Я заметила на его руке едва подсохшие царапины.
– Это кто тебя так?
– Барс. Я ему занозу из лапы доставал.
Судя по царапинам, барс был дикий, хотя, наверное, это тот отвязный кот с бандитской мордой, что вечно сверкает глазами у помойки.
Пришлось тащить малолетнего Айболита домой, промывать ему раны и заливать зеленкой. Суслик жалобно повизгивал, но терпел и не дергался. Потом я сунула ему шоколадку и отправила домой.
Вечером рассказала маме про новую печаль. Само собой, она стала заступаться за тетку Настасью, которая работает как лошадь и все такое. А потом сказала:
– Знаешь, у нас ведь есть школа юннатов при университете. Я поговорю с педагогами, может, уговорю взять мальчишку. Он, конечно, мал еще, но если будет занят, хоть по улице болтаться времени не останется.
Через неделю я заставила Суслика вымыться, надеть чистую рубашку и отвела его в школу юннатов. На мой взгляд, там было так себе – грязновато, в нескольких комнатках полуподвального помещения ютились какие-то клетки, кто-то шуршал, на стенах висели несимпатичные плакаты с анатомическими подробностями. Но Суслик уже через несколько минут перестал судорожно цепляться за мою ладонь, глаза у него разбежались, и он стал хвостом ходит за очень серьезной толстенькой девочкой лет четырнадцати, которая, строго глядя на него сверху вниз, спрашивала:
– А по биологии у тебя какие отметки? А проходите вы что? Так не годится – вон в шкафу старые учебники, найди нужный, я тебе объясню тему. А когда разберешься – пойдем в сад, я покажу тебе экспериментальный муравейник.
Надо сказать, после того, как Суслик стал юннатом, жизнь его изменилась к лучшему – он перестал быть неприкаянным маленьким грызуном и теперь несется по двору из школы на крейсерской скорости, чтобы побыстрее сделать уроки и бежать к своим друзьям и муравьям. Иной раз останавливается поговорить со мной, или я заглядываю к ним после института, передаю ему приветы от Светки и расспрашиваю, как его мелкие дела. Не скажу, что мне они интересны, но раз обещала... К тому же это ненормально, когда человеку поговорить не с кем.
А потом Светка написала, что ждет ребенка, и я все думала, как это странно: я вот опять делаю уроки, хожу на дискотеку, а она скоро будет мамой. Встретив у подъезда тетю Настасью, Светкину мать, я заулыбалась и принялась ее поздравлять. Она некоторое время удивленно смотрела на меня, хлопая глазами, и я вдруг подумала, что выглядит она лучше, чем тогда, когда Светка жила дома, – вон и ресницы накрашены, и волосы уложены.
– Чего-то не пойму, Татьяна, ты о чем? Какая радость скоро будет?
– Ну как же, вы бабушкой станете. – Мне и в голову не пришло, что подруга матери могла не написать и не позвонить.
Настасья уронила сумку и вцепилась мне в плечо так, что я скривилась от боли.
– Как бабушкой? Ты что несешь?
Вот Светка зараза, подумала я. Но делать было нечего – пришлось вкратце пересказать письмо подруги: о том, что живут они с Николаем хорошо, что Светка учится на вечернем и ждет ребенка...
– Они расписаны? – прервала меня напряженно слушавшая женщина.
– Н-не знаю, она не написала.
– Значит, не расписаны! Живет как б...дь, – припечатала Настасья. Потом как-то искоса взглянула на меня, отвела глаза и быстро попросила: – Ты уж не рассказывай никому, Татьяна, сделай милость, не позорь меня.
– Хорошо... Если вы не хотите, я не буду. Я просто не думала, что...
– Что? Что я не хочу стать бабушкой? А вот представь себе – не хочу! Я, может, замуж скоро выйду, Славке (это Суслика Славкой зовут) отец нужен, а то отобьется от рук, как шалава эта... И напиши ей вот что – если хахаль ее выгонит, пусть не вздумает возвращаться: не пущу ни ее, ни отродье непонятно чье. Напиши, слышишь?
Я кивнула. Как-то мне неприятно стало. Тем вечером, сидя на лавочке и вполуха слушая разговоры, я все думала: а вот моя мама выгнала бы меня, если бы я, скажем, забеременела от Андрея, а он не захотел бы жениться? Или не от Андрея, а, например, от Анатолия – парня из нашей группы: он мне записочки пишет и на последней дискотеке подрался с каким-то приятелем Андрея, который полез ему указывать, что я, мол, девушка солдата. Я представила себе, как мама сядет на стул и будет на меня долго смотреть... а потом мы обе хором заревели бы... но она меня ни за что не выгнала бы. Думаю, и попрекать бы особо не стала.
Светке я все написала, она ответила в том смысле – пусть подавится своей свободой, и квартирой, и всем остальным. Потом позвонила, сказала, что родила девчонку, назвала Марией. Я так за нее счастлива...
Андрей вернулся из армии, и у нас все опять идет ни шатко ни валко. И я даже позавидовала Светке, которая вдруг позвонила и сообщила, что они с Николаем разошлись. Так я и не поняла, что там у них не сложилось – по этому поводу Светка была весьма невнятна. Но квартиру он ей и дочке оставил, потому домой к тетке Настасье Светка не вернулась.
Вот у человека жизнь кипит. А здесь? Андрей меня вчера до дома провожал, зашел, мама позвонила, сказала, что задерживается. По времени понятно – успеваем. Позанимались сексом. Потом он ушел, а я села смотреть «Римские каникулы». Каждый раз, вставляя в магнитофон кассету, я испытываю чувство стыда. Это единственная вещь, которую я украла. Наверное, с точки зрения морали и нравственности, или, если угодно, греха, не так важно, сколько этих вещей – одна или много. Все равно нехорошо. Но ведь она все равно пылилась бы на полке! Ее даже никто не хватился, честное слово!