Болгаров настроил прибор, поднес зонд к моей груди. Стрелка даже не шелохнулась.
– Вот видите, первый поддиапазон молчит, – с безмятежным видом прокомментировал он. – Что ж, перейдем на миллирентгены.
Он щелкнул переключателем, но стрелка осталась на месте. И с третьего раза ничего не получилось. И только когда он перешел на четвертый поддиапазон, стрелка поднялась до половины шкалы.
– Ну вот, всего двадцать пять миллирентген. Жить будете, товарищ… Я не совсем понял, кто вы по званию…
– Майор, – подсказал я.
– Жить будете, товарищ майор.
– А двадцать пять миллирентген – это опасно?
– Нет, это вполне допустимая доза.
«Капитан» успокоил не только меня, но всех моих товарищей по несчастью, что находились за мной. Все они жадно и с волнением внимали специалисту.
– А это, санитарную обработку проводить надо? – спросил «моряк». – Ну, помыться там, одежду выстирать…
– Если только заражение обмундирования и кожных покровов составит пятьсот миллирентген в час. У вас и пятидесяти не наберется… Но коли есть желание принять душ и постирать одежду, возражать не буду. Запас воды у нас приличный, при разумном расходовании хватит на несколько месяцев…
– А до этого у нас закончится провизия, – озадаченно протянул «гаваец».
– Так через две недели можно будет на поверхность выйти. А там и еда, и вода… – «Моряк» озадаченно почесал затылок. – Только я чего-то не пойму. Излучение действует несколько секунд, и все? Тогда почему на поверхность выходить нельзя?
– Потому что там излучение, – ответил «капитан». – Но уже не от самого взрыва, а от выпавших радиоактивных веществ. Это продукты деления атомного горючего, оставшиеся после взрыва части ядерного заряда, а также радиоактивные изотопы, образовавшиеся во внешней среде под воздействием нейтронов… Все это сейчас очень сильно фонит, создавая угрозу для жизни. Радиоактивная пыль может попасть на одежду, на кожу, вызывая ионизацию клеток. Но самое страшное, если альфа-частицы попадут в организм с водой или едой… Так что прежде чем выйти на поверхность, нужно дождаться, когда понизится уровень радиации. А понижается он с кратностью в семь часов. Через семь часов после взрыва он должен уменьшиться в десять раз, через четырнадцать – в двадцать, через сорок девять часов – в сто раз, через две недели – в тысячу раз… Должен уменьшиться в тысячу раз, а как будет на самом деле, покажет время… Выйдем на поверхность, сделаем замеры – прибор «ДП-5» у нас работает, защита есть, противогазы тоже…
– А противогазы в рабочем состоянии?
– Э-э… – замялся Болгаров. – Думаю, что да…
– Хлорпикрин есть?
– Нет, нет, нет! – замахал руками «капитан», радуясь тому, что нет возможности создать газовую камеру, где бы он на себе проверил работоспособность противогазов. – Да и не нужно это!
– Как это не нужно?
– Трудней задержать химическое вещество, а радиоактивную пыль задержит даже неисправный противогаз…
– А если нас еще и химией начнут травить? – спросил «моряк».
– Э-э… Ну все, конечно, может быть…
– Хреново ты к войне подготовился, капитан!
– А кто ж знал, что так будет?
– Создали тут бутафорию!
– Так нам только за это деньги и платили… Надо наверх пробиваться, в третий блок, там все на случай войны… Только я не знаю, захотят ли они поделиться с нами. Пока все нормально, пока хотят договариваться, а что будет через две недели, я не знаю. Может, они с ума к этому времени сойдут! Может, вырежут нас всех к чертовой матери!
«Капитана» затрясло от собственного пророчества. Мне даже показалось, что сейчас он еще и расплачется… Да, неважный попался нам командир. Вроде бы и умный мужик, а толку от него никакого. Но и мне вовсе не хотелось брать на себя его обязанности. Пусть он дальше руководит процессом, а я буду сдерживать толпу, в роли добровольного жандарма.
2
Я стоял у плаката с изображением рентгенометра «ПД-5». Лампочка под сводчатым в разводах потолком едва теплилась, но все же я смог прочесть информацию о его назначении. Измеритель мощности дозы являлся основным прибором для измерения уровня радиации и радиоактивной зараженности различных предметов по гамма-излучению. По гамма-излучению!
А ведь я чувствовал какой-то подвох. Поэтому и пришел в пункт дозиметрического контроля. Проснулся среди ночи; тьма вокруг, а в ней разлита тревога, и она тяжелыми каплями скатывалась на сознание, лишая меня покоя. Я чувствовал радиацию, я ощущал, как она разъедает меня изнутри, как разлагает мозг, сердце, легкие, печень, почки. А Болгаров уверял, что ничего страшного не происходит. Что-то не то было в его объяснениях, что-то не то…
«Капитан» сейчас спал. Отсек, в котором он обитал, оборудован был железной дверью, и не так-то просто до него добраться.
Кубрик этот находился в конце полутемного коридора, у аварийного входа. У тяжелой сейфовой двери я увидел «моряка», Сергея Павловича Князьева, как он мне представился, и еще одного дневального из дежурной смены. Они стояли на полусогнутых ногах, чуть наклонившись вперед. И лицом друг к другу. Но смотрели куда-то вверх, навострив уши.
Услышав мои шаги, «моряк» протянул ко мне руку, требуя тишины. Я замер, прислушался. За дверью, где-то под потолком, раздавался странный звук. Как будто гигантская крыса разрывала лапами землю.
– Что там такое? – шепотом спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами «моряк». – Как будто кто-то скребется.
– Кто?
– Спроси что-нибудь полегче.
– Может, сверху к нам кто-то продирается?
– Запросто… Они там дизель экономят, напряжение в сети совсем никакое. Мы для них лишние. Может, вырезать нас хотят?
– Зачем? Им проще провод к нам отрезать, – логически рассудил я.
Но все же тревога в душе усилилась. Не к добру этот шум за дверью аварийного входа.
У нас была связь с третьим блоком – Болгаров часто разговаривал с начальником гражданского бомбоубежища, спрашивал радиационную обстановку, просил повысить напряжение в сети; и вроде бы общение проходило бесконфликтно. Иногда до нас доносились звуки сверху – то дверь с силой откроется, стукнувшись о стену, то что-нибудь упадет. Этажи разделяли не только плиты перекрытия, но и слой земли, поэтому мы не могли слышать шаги какого-нибудь тяжеловеса. Зато легко улавливались звуки воды, льющейся сверху по трубам за стеной умывальника. Это указывало на то, что над нами бурлила жизнь.
Ну а вдруг обитателям третьего блока не хватает жизненного пространства, вдруг им нужны наши просторы, не заселенные и на десять процентов? Что, если поэтому они готовят диверсию?.. Но ведь можно просто договориться? Мы пустим их сюда, а они поделятся с нами продовольственными запасами… А если они не хотят делиться? Вдруг мы для них настолько чужие, что нас уже приговорили к смерти?
Все эти мысли противоречили здравому смыслу, но тревога становилась все сильней. И шум за дверью сгущал ее, а еще, также извне, в мое сознание, казалось, вплывали телепатические волны, внушающие мне беспокойство. Мало-помалу я становился неврастеником, и меня уже пугало все – и ядерное пепелище на месте Москвы, и эта невыносимая толща земли со всех сторон. Казалось, еще чуть-чуть – и меня накроет приступ клаустрофобии.
И не было уже никаких сомнений в том, что я стал жертвой ядерной войны. Почти никаких… Сомнения заменило чувство тревоги, и оно, казалось, сводило меня с ума. А ведь шла всего третья ночь нашего заточения. Неужели через неделю я стану законченным психом?
Шум за дверью вдруг стих. Но теперь тревога исходила от самой тишины, вязкой, гнетуще-тяжелой.
– Кажется, успокоились, – безрадостно прошептал «моряк».
Сергей Павлович действительно был акционером нескольких металлургических заводов, миллионером. Но, поскольку непосредственного участия в управлении этими предприятиями он не принимал, то врагов у него, как ему хотелось на это надеяться, не было, поэтому жилось ему спокойно и опасения за собственную жизнь не донимали. Поэтому и не пользовался услугами телохранителей, которых мог бы взять с собой сюда, под землю. И это хорошо, иначе бы мне пришлось иметь дело с ними за то, что я наехал на их босса.
А ведь я действительно готов был подраться с ним, чтобы приструнить распоясавшуюся толпу. Я в тот день и собрание провел, и даже организовал дежурство по бункеру. И лекарства в медпункт вернулись в тот же день.
Мне удалось предотвратить бунт на корабле. Но сейчас я, пожалуй, не взялся бы за это дело. Не хотелось мне ни во что больше ввязываться: лень меня одолела. Замкнутое пространство, казалось, высасывало жизненную энергию, насыщая образующиеся пустоты апатией, густой, как болотная жижа. И еще изнутри меня разъедала радиация, заставляя принимать на грудь больше обычного. Коньяк заканчивался, запасов спиртного в убежище не было, и я даже представить боялся, что будет со мной, когда нечем будет глушить свой страх… Тогда я точно сойду с ума через неделю.
Со скрипом открылась дверь, и к нам вышел заспанный Болгаров. Вместо полевой формы на нем был байковый спортивный костюм, такой же мятый, как и его лицо.
– Что у вас тут такое? – потирая глаза, спросил он.
– Да за дверью шуршал кто-то, – ответил Сергей Павлович.
– Мыши?
– Ага, размером со слона.
– Тогда уже размером с мамонта, – в мрачной усмешке скривил я губы. – У мамонта бивни есть, а слону землю рыть нечем…
– Может, вы сами раздули этого слона? – спросил «капитан». – Из мыши.
– Может, и раздули. А ты, я так думаю, этого слона сдул. «ДП-5» какое излучение измеряет?
– Радиоактивное.
– А точней? Альфа, бета, гамма?
– Ну, гамма… Хотя можно и бета-излучение обнаружить. А что такое?
– Нейтронное излучение оно не обнаруживает. И не замеряет. А у нас тут больше всего нейтронное излучение было. Какую дозу мы получили?
Я едва не разорался от волнения. Точно, нервы ни к черту. Что-то нужно делать, иначе я и недели не протяну.
– Ну, не очень большую…
– А фонит от нас как?
– Ну, вы же купались, одежду стирали… Успокойся, Платон Григорьевич, – встревоженно смотрел на меня Болгаров.
– Надо было и гамму замерить. – Мне пришлось напрячь всю свою волю, чтобы взять себя в руки.
– Нечем.
– Мог бы и сказать…
– Должен же я был вас как-то успокоить… Я вам даже больше скажу. Прибор не работает. То есть он работает, но там встроенный источник радиации…
На губах у Болгарова заиграла торжественно-загадочная улыбка, как будто он собирался сообщить нам сенсационную новость. Но в это время послышался женский визг.
Он исходил из коридора, соединяющего между собой первый и второй блоки.
– Что там такое?
Пока моя голова соображала, ноги уже понесли тело вдоль по большому коридору. И все остальные полуночники бросились за мной.
В перемычке между блоками находилась телеграфная, а напротив – большое жилое помещение, разделенное дощатыми перегородками на несколько комнат для семейных пар. В этих отсеках и сырости было поменьше, чем в нашем, например, кубрике, и теплей, и светлей, и кровати стояли нормальные, а не нары. В одной из комнат что-то происходило.
Какой-то женщине мог присниться кошмарный сон, но я почему-то далек был от этой мысли. Интуиция подсказывала мне, что произошло нечто экстраординарное.
Я сворачивал в переходной коридор, когда снова прозвучал женский крик – на этот раз протяжно, надрывно и пронзительно. И еще я услышал чье-то злобное рычание и глухие удары.
Железная дверь тамбура, общего для семейных комнат, была открыта. И следующая, тонкая деревянная дверь распахнута настежь; переступив порог, я увидел жуткую картину. Один здоровяк держал «гавайца» за сведенные за спину руки, а другой – бил жертву кулаками в живот. Его подруга Нина стояла на кровати в розовой пижаме и что есть мочи кричала, призывая на помощь. Но налетчики никак не реагировали на это. Похоже, они ничего не соображали и не понимали, что их могут остановить силой.
Это были люди из нашей группы – Слава и Сева, как они называли друг друга. Бритоголовый Слава в натовском камуфляже работал кулаками, а его дружок Сева держал жертву. И у обоих вид совершенно невменяемый, глаза мутные, невидящие.
Слава, казалось, даже не увидел меня, когда я, схватив его за плечо, развернул к себе лицом. И никак не отреагировал, когда я ударил его головой. Это был мой коронный удар, и Слава не смог устоять на ногах. Сознание он потерял еще в падении, а на бетонный пол тяжело бухнулось уже бесчувственное тело. Следом за ним упал и «гаваец», потому что его уже некому было держать, а сам стоять он не мог.
Сева отступил в угол между шкафом и стенкой. Он смотрел на меня так, как будто только что проснулся и сейчас не мог понять, что происходит.
– Ну ты и урод! – разъяренно заорал на него я.
– Я… Я не хотел…
На самом деле Сева все понимал и отдавал себе отчет в своих действиях. Только по физиономии получить не хотел, поэтому и напустил на себя жалкий вид.
– Это все Слава!
Он пальцем тыкал в своего дружка, который лежал на полу и конвульсивно дергал ногой, будто подтверждая свою вину.
Похоже, я переборщил с ударом – как бы до летального исхода дело не дошло. Я склонился над Славой, приложил средний и указательный пальцы к его кадыку, свел их чуть-чуть в сторону к углублению, где ритмично, без затуханий бился пульс. Я несколько раз несильно хлестнул его ладонью по щекам, и он открыл глаза. И нога дергаться перестала. И сам он даже не пытался брыкаться…
– Это все Слава, – повторил Сева. – Бабу захотел…
– Моя Нина – не баба!
«Гавайцу» помогли подняться на ноги. Пошатнувшись, он подошел к Севе и с такой силой врезал ему кулаком в челюсть, что тот гулко стукнулся затылком о стену и с обморочным видом сполз на пол. Но и сам мститель не смог при этом удержаться на ногах, хорошо, Валера вовремя подоспел; обхватив его руками, смог удержать на весу.
– Эта сволочь сказала, что я с ним теперь должна жить, – пояснила Нина, показав на поднимающегося с пола Славу.
– А что, одним все, а другим ничего? – возмущенно спросил тот, с ненавистью глянув на меня.
– Животное!
А что я еще мог сказать? Оскотинился мужик, потерял человеческое лицо, потому и напал на более слабого «самца», чтобы завладеть его «самкой». И ни к чему тратить сейчас на него слова, пытаясь убедить его в том, что так поступать непозволительно. Судить его надо. Собрать людей и судить. А может, и смертный приговор ему вынести. Чтобы другим неповадно было.
Слава поднялся на ноги, пугливо отошел к дальней стене и по-шакальи, исподлобья обвел взглядом собравшихся в комнате людей.
– Ты, козел, я тебе сейчас морду набью! – заорал на него Валера.
Он думал, что Слава дрогнет перед ним, но тот, напротив, взбеленился.
– А давай раз на раз! – в бешенстве заорал он. – Я тебя сейчас самого козлом сделаю!
– Обломаешься!
Валера струхнул, но попытался скрыть внутренний страх за внешней бравадой.
– А ты, Слава, точно животное!
Зато «моряк» ничуть не боялся сойтись с подлецом на кулаках. И рукав на куртке стал закатывать.
– Я тебя сейчас бить буду.
Совсем недавно я всерьез думал, что во мне перегорело желание радеть за справедливость. Но даже сейчас, под гнетом сильнейшей депрессии, я готов был бороться за нее не только на словах, но и на деле. Можно было бы отдать Славу и его придурковатого дружка на растерзание толпе, но все-таки я решил изолировать их, чтобы затем устроить показательный суд.
Я сам шагнул к Славе, чтобы взять его за шкирку, но тот, похоже, окончательно пришел в себя. Парень он мощный, тяжеловесный, и «гавайца», как я видел, бил со знанием дела. Но в том-то и дело, что я видел, как он избивал слабого. И алкогольный градус во мне снизился до критического порога, за которым я слабо владею собой. Одним словом, у меня чесались кулаки, поэтому я с удовольствием навалился на противника.
Тот действительно оказался неплохим бойцом и даже смог провести точный удар. Правда, я чуть увел голову в сторону, и кулак хоть и больно, но всего лишь чиркнул по челюсти. Я резко сблизился с противником, и мой кулак тараном врезался Славе под самый подбородок. И еще удар, и еще…