Луня в ответ промолчал, сердито сопя, но от своего в душе не отступил – если уж его в полон брать будут, вот он, цогский кинжал, не подведет, мигом ярмовую вену на шее рассечь можно, а там уж яды – не яды, поздно будет, душа улетит, и Род даст, куда нужно попадет. Нет для человека худшего позора, чем полон, и в этом Луня был согласен с ненавистными гремами.
Поворот появился неждано, уже под вечер. Вдали сплошной стеной щетинились леса, словно там залегло стадо кабанов, выставив покатые спины, за ними голубел приблизившийся Ледяной хребет, а дорога начала забирать к востоку, чтобы потом, возле неприметной горушки, вдруг резко свернуть вправо, строго на восход, и скрыться в перелесках.
– Луня, лук достань! – скомандовал Шык, разом посуровевший.
Волхв поудобнее перехватил свой костяной посох, укоротил ремень заводного коня, то же велел сделать и Луне, и негромко крикнул арпакам по-арски:
– Акк-ар-ра! Вперед!
Кони прянули, точно зайцы от коршуна. Стремительно понеслась навстречу пыльная лента Хода, копыта дробно стучали в сухую земли, и Лунино сердце часто забилось им в такт – там, впереди, могла подстерегать опасность, там могли таится в засаде, в укрывище, поганые корья, что неволят людей, делая из них рабов, и нужно было не сплоховать!
Луня поджал пятки к самому седалищу, чтобы устойчивей сидеть, если вдруг придется стрелять, отпустил повод, понукая коня лишь коленями. Лук в левой руке, стрела на тетиве, еще десяток торчит под рукой, из малого сада, что приторочен справа от седла. Прорвемся!
Поворот приближался. Издали он выглядел тихо-мирно, ну повернула дорога ни с того, ни с сего, ну торчит чуть в стороне каменный клык, в рост конного высотой, ну чернеет, по вечернему времени, лес в полсотни шагов…
Били в пыль копыта, ближе, ближе, вот уже Шык, скакавший первым, начал заворачивать своего коня вправо, вот уже и Поворот позади…
Луня все же проглядел, откуда появились первые враги. Просто вдруг впереди, словно из-под земли, выросло с десяток рослых мужчин, с пиками и трезубыми острогами, все в плетеных боевых личинах, хорошо защищающих голову от меча, секиры и дубины, и, что самое опасное, с ловчьей сетью.
– Стреляй, Луня! – крикнул волхв, поднимая Костяную Иглу и готовясь к прорыву.
Луня вскинул лук, и навскидку, с двадцати шагов, что отделяли его от поимщиков, выпустил первую стрелу. И не попал!
Корья тем временем перегородили дорогу длинной и широкой сетью, намереваясь сразу захомутать и коней, и людей. Шык, опережавший Луню, прокричал что-то, полыхнуло зеленым, ослепительно ярким, словно молния упала в землю, засверкал в сгущающихся сумерках белый костяной посох, и сеть, только что туго натянутая, не оставляющая ни единой надежды на спасение, вдруг разом вспыхнула, озарив на миг все вокруг, и рассыпалась пеплом.
Луне выпустил тем временем четыре стрелы, и две из них нашли свою цель – один из корья упал на спину и скреб теперь ногами землю – боевая личина защищает от меча, но стрела проходит ее насквозь, как спица сквозь клубок шерсти. Второму Луня попал в бедро, и вой, громко крича, чтобы отогнать боль, сидел на обочине и вырезал бронзовый наконечник ножом.
Сеть сгорела, но упорные корья и не думали отступать. Они мгновенно перегородили Ход, выставив пики, а скакавший впереди Шык, как нарочно, закрыл их своими двумя конями от стрел Луни.
Шык остановился в пяти шагах от сверкающих медных жал пик, и что-то негромко бросил поимщикам на неизвестном Луне языке. Кто-то из корья ответил, и может быть, волхву и удалось бы договориться с корья, но подскакавший Луня все испортил.
Как только арпаки Шыка перестали закрывать от него врагов, Луня вскинул лук и в пять стрел уложил троих. Будь у корья щиты, все обернулось бы иначе, а так, прежде чем они сообразили, что стоят, как куколи на войском поле, трое из них отправились к праотцам, частокол пик распался, и Луня бросил своего коня вперед, выхватывая меч.
Мечом удалось рубануть лишь раз, снеся наконечник у одной из пик, кони уже выносили родов из засады, но тут самый отчаяный корья изо всех сил метнул свою длинную пику вслед прорвавшимся всадникам.
Пика попала в спину заводного Луниного коня, вошла в тело лошади на весь длинный, трехгранный наконечник, арпак жалобно заржал, заплакал дурным голосом, сбивая ход, и Шык, мчавшийся сбоку, проорал Луне:
– Повод, повод руби! Скорей!
Луня откинулся назад, одним взмахом цогского кинжала рассек сыромятную кожу ремня, и раненый конь сразу отстал, начал пропадать во мраке, пока вовсе не исчез из виду вместе с орущими что-то воями-корья.
Потеряв одного коня и весь съестной припас вместе с ним, они все же прорвались!..
* * *
– Никогда прежде корья не выходили на Ход! – удивленно вертел головой Шык, сидя напротив Луни у небольшого бездымного костерка.
Они скакали до полуночи, далеко уйдя от Злого Поворота, как нарек место засады корья Луня, и теперь остановились на ночлег, отъехав на всякий случай в сторонку от Хода и укрывшись в глубокой ложбине.
Сварили в котелке подстреленную Луней куропатку, половину съели, половину оставили на завтра, и теперь, отдыхая после тяжелого дня, говорили. Вернее, говорил в основном волхв, а Луня слушал, иногда спрашивая…
– Ары наложили на весь Ход в двух лунах пути от своих владений по обе стороны чары, и чары те не дают злому человеку, нелюдю и нежити выходить на Ход. Но, видать, опали, развеялись арские чары, или ослабли сильно… – не спеша объяснял волхв, попутно вырезая мз соснового корешка для Луни амулет Зевы – теперь, когда припас пропал вместе с раненым арпаком, странники могли надеятся только на охоту, и стало быть, не лишне было озаботиться покровительством звериной богини.
– А как же тогда корья до этого на путников нападали? – подбросив сухих веток в костерок, спросил Луня.
– Метали из кустов отравленные остроги, сеть набрасывали и уволакивали в сторону! Счастье наше, хвала Роду, что луки у корья не в чести, не любят они стреловой бой, не знаю уж, почему. А не то не сдобровать бы нам, Луня, посекли бы нас из луков, и все! – волхв выбрал из кучки куропачих косточек одну, короткую и узкую, вставил в готовый амулет, вроде как стрелой пробил его насквозь, и начал прилаживать кожаный шнур, чтобы можно было носить корешок на шее.
– Дяденька, а как же так – все говорят, что по Ходу всегда люди движуться, туда-сюда, обозно, конно, пеше, а мы сколько дней скачем, а никого еще не видали? – поинтересовался Луня.
– Так ты и сам мог бы догодаться! – благодушно улыбнулся Шык в сивые усы: – Сейчас пора страдная, не до торговых походов. Вот погоди, через полторы луны, когда урожай в странах Хода соберут, обмолотят, когда меду набортят, грибов насолят да ягод намочат, вот тогда и потянуться по Ходу обозы – из городища в городище, из страны в страну, людные и многочисленные, со стражей крепкой. Тут уж корья не до разбоя станет, уберуться поганцы в свои свайные хибары и до весны сидеть там будут, рыбой пробавляясь! Ну все, готов амулет, держи, охотник, да слово не забудь сказать, как учил, а то силы в нем не будет!
Луня принял из рук волхва пронзенный косточкой корешок на крепком ремешке, достал тряпицу, загодя измазанную в куропачей крови, потер амулет, приговаривая:
– Зева-самица, красна-девица, не гневись, не журись, от меня не воротись! Дай охоту легкую, птицу крупную, грудку жирную, мяско сладкое, мне на силу, тебе на радость!
– Ну и ладно! – кивнул волхв, когда Луня одел амулет на шею: – Давай спать, что ли… Дай-ка вон то бревнышко!
Луня подтащил к костру полствола молодой березы. Коптит береза, дух тяжелый дает, хотя и горит жарко, ну да в этих краях не до выбора, кроме березин ничего, годящегося в костер, тут не растет.
Шык топориком сделал на стволе глубокую зарубку в двух локтях от конца бревнышка, кивнул Луне:
– Как огонь до сих пор бревно сожрет, буди меня! – сунул березину в костер и завалился спать.
Луня отсел в сторонку от костра, что б, случись что, не маячить на виду у возможных недругов, положил на колени лук, приготовил стрелу и весь превратился в слух – в темноте слух главнее глаза, иной раз только по звуку и поймешь, что где происходит…
Но не только вслушивался Луня в сторожкую тишину ночного перелеска – в голове у парня бродили мысли, одна другой тревожнее.
«Уж больно много всякой напасти на нас свалилось! Не случайно это! И чего Шык молчит, ничего не говорит? Ведь и ежу, и мамке его яснее ясного – ар мертвый, Гамаюн, арысь, нав, корья – и все против нас, не случай же, нарочно все это! Вона, и арские чары на Ходу ослабели, и вообще… А все это не иначе из-за того лиха, что арский волхв, Вед этот, учуял. Не хочет кто-то, чтобы мы до Загорья добрались, очень не хочет, и вот знать бы, кто, тогда бы легче было…»
Луня спохватился, серой тенью метнулся к костру, передвинул прогоревшее на локоть почти бревнышко в глубь багряных, жарких углей, и снова отсел в тень лещиных кустов, а мысли побежали уже в другом направлении:
«Вот через луну почти и осень придет… Грозник к концу подходит, а там заревый серпень мигом пролетит, и ревун наступит… Осенью хорошо – страда кончается, наступает время свадеб, народ гуляет, харча разного валом… А как в грудне морозец придавит, скотину резать начнут в городищах, так и вовсе гульбище начинается! Эх, не иначе, пропустит Луня в этот год все осенние гулянки, тут только к ревуну дай Род до аров добраться, а уж когда назад они с волхвом соберуться, про то опять же лишь Род один и ведает…»
Луня вновь подвинул уже порядком прогоревший березовый ствол в пекло костра, острожно достал из ножен Красный меч, и принялся оглаживать ладонью темный клинок, приучая оружее к себе.
В положенный час, когда огонь дошел до метки, Луня разбудил волхва и завалился спать. Спал он спокойно, и проснулся уже когда солнце полностью вышло из земли и весело сияло над горизонтом.
Ночью выпала роса, мигом обернувшаяся под горячими лучами сизой дымкой, в которой утонули дальние деревья. Волхв подогрел похлебку, странники поутрянили и отправились в путь.
* * *
Вышли на Ход и погнали арпаков размашистой рысь. Заводной конь остался один, но путники решили больше не искушать судьбу, и поделили поклажу на три равные части, навьючив ее на коней поровну – не хватало еще так же по дурному, как потеряли съестной припас, потерять и остальные вещи.
Конями менялись поочередно, чтобы арпаки не сильно уставали. Ход шел на восход, слегка забирая к полуночи. К концу дня Ледяной хребет слева приблизился, и зоркий Луня уже мог разглядеть белые снега на вершинах.
В полдень остановились, доели остатки хлебова, Луня пошарил по окрестностями, и хотя амулет Зевы должен был помогать в птичей охоте, подстрелил рыжего сурка – путники снова были с мясом.
– Завтра к больше реке выйдем! – сказал Шык, когда они снова двинулись в путь: – Срубим плот, кони вплавь пойдут, река спокойная.
– А как она называется? – спросил Луня, на ходу распиная шкурку сурка на крестовине из веток и прилаживая ее у седла.
– По-нашенски – никак! – ответил волхв: – Течет она с Ледяного хребта, на юг, и теряется в незнаемых землях за Черным Лесом. Корья ее тут по своему кличут, Аась-га, а дальше, там, где люди не живут, имени у реки нет…
Ночевали снова в стороне от Хода, и вновь караулили поочередно – мало ли что. Ночь прошла спокойно, лишь под утро прилетел к стану ворона и начала орать дурным голосом, накликая нежить, но проснувшийся от карка Луня угостил серую кликушу камнем, и она улетела прочь.
Реки достигли еще до полудня. Луня выволок из мешка тяжелый бронзовый топор, каким валят лес роды, споро срубил четыре не очень толстые березовые лесины. В четыре руки путники быстро обрубили ветки, ошкурили бело-серые кривоватые стволы, из полос ивовой коры скрутили хлысты, и стоя по колено в воде, связали плот. Конечно, долгого плавания он бы не выдержал, расселся, но на один раз корьевых закруток точно хватит…
Накидали на бревна веток, сложили сверху мешки и котомки, завели в воду коней. Шык долго что-то нашептывал им в мохнатые, чуткие уши по-арски, потом махнул Луне, с длинным шестом стоявшим посредине плота – поехали!
Луня оттолкнулся разлапистым концом шеста, где специально были оставлены сучья-упоры, от песчаного дна, и плот отчалил от берега.
Арпаки, которых сидящий сзади Шык тянул за узды, нехотя вошли в воду, заволновались, теряя дно под копытами, заворочали налитыми страхом глазами, но потом ничего, успокоились и поплыли, чудно вытягивая шеи.
Безымянка, как назвал про себя реку Луня, была в этом месте куда как широка – шагов в пятьсот, из его лука и до середины не дострелить, пожалуй, с Великой Ва, главной рекой родов, что с заката огибает их земли, потягаться могла бы. Ладно, хоть не глубоко, шест до дна достает, а то грести пришлось бы, течение ловить, и к другому берегу приставать много ниже…
Пока Луня думал, сноровисто толкаясь шестиной, Шык напевал арскую песню, успокаивая коней. Так и переправились, без проишествий, только у самого берега, илистого и топкого, Луня оступился и здорово извозился в жирной прибрежной грязи.
Разгрузили плот, раскатали его на бревна и перетаскали лесины в кусты ивняка – пригодятся на обратном пути. Навьючили арпаков, помочились в реку, как велит обычай – чтобы здешний водовик запомнил путников и потом пропустил их без препятственно, вскочили в седла и продолжили путь.
Ночевали на берегу ручья, что нес свои воды к реке, спали спокойно – Шык заговорил русалих девок и заставил их стеречь сон путников.
После сытного жаркого из убитого накануне сурка Луня быстро сомлел – полубессонные ночи давали о себе знать, но утром проснулся на диво отдохнувшим и бодрым.
Отправились дальше.
– Через два дня к Черному лесу подъедем! Слушай и запоминай: – учил Луню по дороге волхв: – Тянется Черный лес почти на целую луну пути, до самого, почитай, Серединного хребта. Ход идет по полночной границе леса, так что по правую руку всегда будем этот проклятый лес иметь! Запомни перво-наперво – не заходи в него никогда, ни за какой надобностью! Лес сам по себе сила злая, заморочит, закружит, а там и его обитатели жуткие подоспеют!
Живет в Черном лесе нежить особая, такой больше нигде нету! Пауны меж ветвей летают, видом на черную паутину похожи. Облепит паун лицо, вдохнет человек его отравы – и не выдохнет уже никогда. Бойся паунов, ибо никакой защиты от них нет, ни заговор, ни оберег, ни оружие не помогут – сгинешь!
Под корнями деревьев прячутся синюхи. Эти на клубок синих змей похожи, только на концах змейских тел не пасти, а пальцы. Коли синюха за порты ухватила – все, конец, утянет в подкорневую нору, оплетет щупальцами и сожрет! От синюхи только добрым мечом отбиться можно, да и то не всякий муж такое совершить сможет.
Теперь – зыпь. Зыпи на наших ляг похожи, только ростом каждая с доброго кабана будет. Мерзкие они, бородавчатые, отравной слизью покрыты, и в пастях у них острые зубы. Прыгают зыпи на полтора дестяка шагов, руку или ногу человеку отхватить для них – что тебе мякушку житную откусить. От зыпей сон-трава помогает, махать ею округ себя надо, и заговор сонный есть, запоминай: «Сон-трава, мурава, соком пролейся, духом развейся, всех кругом усыпи, в землю спать уложи, пусть сон не вечером начнется, не утром кончится, и спать зыпи проклятой-триклятой не до весны, не до осени, а до скончания времен!». Повторить заговор надо трижды, а то не подействует, и уходить тихо-тихо, чуть шумнешь – зыпь проснется и на тебя накинется.