В большом зале для самоподготовки в Боссюэ Анри и Сент-Эксу позволили иметь индивидуальные столы. Следует учитывать, что большинству других слушателей дозволялось пользоваться лишь общими скамьями за длинными столами для домашней работы. Вероятно, этот фаворитизм объяснялся целью ослабить тлетворное влияние этих двух картежников, но, скорее всего, так поступили из-за их возраста: Сегоню и Сент-Экзюпери предстояло провести в неволе три года, углубленно изучая математику. Недисциплинированный Антуан превратил свой стол в образец беспорядка. Ленивое ковыряние в бумагах, безуспешные попытки привести в порядок необычайную массу печатного материала, запиханного в ящик стола, переполнили чашу терпения аббата Женевуа, который после неоднократных замечаний приказал Сент-Эксу занять место за общим столом. Следующий час или два были посвящены внеучебному стихосложению, поскольку, когда аббат возвратился после занятий, он нашел всю доску исписанной парой любопытных стансов. «Одиссея цилиндра» теперь превратилась в «Оду маленькому столу».
Далее шло еще несколько строф, но сущность их состояла в просьбе: «Принц (кличка, данная аббату его учениками), верни назад мой маленький столик».
Святой отец проявил достаточно черствости и велел другому школьнику стереть бессмертные каракули с доски. Он вполне мог и обидеться, приняв на свой счет упоминание о «враге», прервавшем «тяжкие труды», свидетелем которых как раз и был отдельный стол, а что касается артистического гения, создавшего беспорядок под крышкой парты… чем меньше слов, тем лучше. Но он оказался достоин того царственного титула, которым его наделили, великодушно позволив печальному Антуану восстановиться в правах на свою неприбранную «ящерицу».
Но за отсутствие прилежания наступает расплата, и в конечном счете обоим друзьям пришлось заплатить за недостаточное рвение к учебным дисциплинам. Сегонь, за свои грехи предварительно сосланный в провинциальную школу в Бретани, провалился на экзаменах в военно-морскую академию, так же, как и Сент-Экс. Едва были объявлены результаты, как паника охватила лицей Сен-Луи. «Пожар! Пожар!» – кричал кто-то, когда пожарники ворвались в дом. Они перевернули все вверх дном, но не смогли найти никаких следов возгорания. Это и понятно. Вызов по телефону – последняя школьная шалость Антуана, великий финал в длинной цепочке его пирровых побед в битве с администрацией.
Неудача была достаточно предсказуема, но много позже, когда его настигла популярность, тот же самый неугомонный проказник не смог воспротивиться искушению сыграть шутку и со своей собственной биографией. Он сумел сдать письменный экзамен, но потерпел неудачу на устных. Но дабы сохранить иллюзию, будто гении непогрешимы, – иначе они не гении! – рассказывал, что он провалил сочинение по французскому языку, сдав чистый лист бумаги в ответ на вопрос: «Опишите беды жителя Эльзаса, возвратившегося после войны в родную деревню». Вовсе не житель Эльзаса, Сент-Экс посчитал нечестным отвечать на подобный вопрос. И это звучало из уст человека, который так трогательно описал злоключения цилиндра и тяжесть утраты стола!
Анри де Сегонь (а кому, как не ему, следовало знать правду) признает, что «Эльзасская история» – полная ерунда. Так же, как и другая восхитительная утка Сент-Экзюпери, которой он дал жизнь в одной из бесед с молодым журналистом. «Это правда, – поинтересовался журналист, – будто на экзаменах в военно-морскую академию вы получили единицу по французскому языку?» Едва ли могла существовать подобная отметка, поскольку 20 баллов были максимальной оценкой. Но мысль о единице так поразила Сент-Экзюпери, что он ответил: «Конечно!» И его байка стремительно разнеслась.
Все это, конечно, произошло позже – после того, как его признали мастером французской прозы. А во времена тех неудач ему было совсем не до шуток. Он посвятил три года тщетным усилиям стать моряком, а поскольку ему уже исполнилось двадцать, рассчитывать еще на одну попытку больше не мог по возрасту.
Вынужденный сделать крутой поворот, осенью 1920 года он записался слушателем по классу архитектуры в школе изобразительных искусств. Антуан провел там пять малозначимых месяцев, проживая в дешевом гостиничном номере на рю де Сен, недалеко от бульвара Сен-Жермен. По правде говоря, то время, когда он не сгибался над чертежной доской, он проводил у Жарре, в кафе на углу рю Бонапарт и набережной Малаке. Здесь почти каждый день он встречал Бернара Ламота и других учащихся школы за ленчем, состоящим из бутерброда. Хотя его мать посылала ему все, что только могла, она была далеко не богатая вдова. Поэтому его скудного содержания никогда не хватало больше чем на месяц, и бывали дни, когда, не имея средств оплатить ветчину, ему приходилось довольствоваться половиной багета, обильно намазанного горчицей. «Имейте кусок хлеба, чтобы было на что намазать горчицу», – стандартная шутка в школе изобразительных искусств.
К счастью, у него имелись родственники, такие, как троюродная сестра матери, графиня де Тревис (урожденная Ивонна де Лестранж), которые были счастливы предложить ему бесплатные обеды, хотя ему претило слишком злоупотреблять их гостеприимством. Бывали и случайные заработки, наполнявшие его карманы желанной мелочью. Со своим другом Сегонем он нанимался в массовки в опере Жана Ноге «Кво вадис?». Сегонь, изображавший красного гвардейца, с садистским удовольствием нападал на своего друга Антуана (исполнявшего роль христианина) с деревянным мечом. Но позже, когда Сегоня отсылали в отдаленный угол сцены, Антуан получал приятную возможность отомстить (исполняя роль черного гвардейца), разгуливая по поверженному телу святого Бландина, зверски убитого мученика. Это была не гениальная опера, не лучше «Зонтика», который он намеревался написать с Анной-Мари Понсе. И театр невелик. Но подобно «Телефону», поставленному для матери и тети в Сен-Морисе, или роли Диафуаруса, которую Антуан исполнял во Фрибуре в «Мнимом больном» Мольера, это было забавно. Краткий отдых среди месяцев тяжелой бестолковой рутины.
Будущий писатель любил рисовать и имел дар художника, но не был действительно уверен, что хотел бы стать архитектором. Если его тянуло к морю, за этим стояла тяга к грандиозным приключениям. Если его очаровывали соборы, то из-за непостижимой таинственности, окружавшей все внутри них, и бескрайним небесам, куда уносились их шпили. Остальное несло печать рутины, а он ненавидел обыденность.
Занятия прервались весной 1921 года по вполне прозаичной причине: Антуана вызвали для прохождения воинской службы. Для того, кто не имел ни склонности, ни способностей к военной службе, это могло означать два года неволи. Но для него наступило освобождение.
Глава 3
Крещение небом
Однажды в Сен-Морис-де-Реманс охваченный паникой Антуан ворвался в комнату, где сидели сестры и мать, с криком: «Он умер! Умер!» Все бросились во двор: гувернантка из последних сил удерживала Франсуа, лицо которого было залито кровью. Братья экспериментировали с паровым двигателем. Двигатель взорвался, ранив Франсуа в лоб; из маленькой, но глубокой ранки хлестала кровь. Энергии это, правда, у исследователей не поубавило.
Интерес Сент-Экзюпери к механике, похоже, стал пробуждаться в очень раннем возрасте. Учительница музыки Анна-Мари Понсе вспоминает его прирожденным изобретателем, очарованным котлами и поршнями. Он мог часами рисовать схемы воображаемых двигателей, затем допекал кюре, который когда-то преподавал математику, пытаясь выяснить его мнение. Еще ребенком он, соединив провода и коробки, соорудил для себя простейший телефон. Но больше всего Антуан гордился еще одним своим «изобретением» – летающей машиной. Он натянул пару старых простыней на рамки из бамбуковых палок, соединил их вместе и приделал к раме от велосипеда. Изобретение тщательно скрывали от взрослых, детей же, которые должны были засвидетельствовать драматический момент разбега и взлета на липовой аллее, переполняло любопытство, а не сознание важности происходящего. Антуан долго яростно крутил педалями, но, чтобы оторвать покрышки от земли, необходимо было сначала построить наклонный скат.
Сказать точно, когда именно юный Антуан впервые проявил активный интерес к аэропланам, невозможно. Двадцать лет экспериментирования с безлошадными экипажами в конце концов привели к появлению автомобиля, и в 1905 году аэроплан был уже не за горами. Бензин взял верх над паром, снабдив человека тем, чего были лишены Дедал и Леонардо да Винчи. Затем последовала бурная эра самых немыслимых экспериментов, вызывавшая головокружение от успехов, когда в какой-то момент казалось, словно в мире нет ничего невозможного. «Бесчисленное множество экспериментов, – читаем мы у Габриэля Вуазана, одного из ученых-изобретателей, наводнивших мир той поры, – вело к разработке и даже постройке самых разнообразных аппаратов, совершенно неспособных летать».
Один из таких экспериментаторов, чокнутый гений по имени Флоренси, настоял, чтобы Вуазан построил для него двигатель, соединенный пистонным клапаном с парой машущих крыльев. Даже Луи Блерио, впоследствии вошедший в историю авиации, потерял много драгоценного времени, работая над аппаратом с хлопающими крыльями, который он назвал «orthoptere» (к этому семейству принадлежат кузнечики grass-hoppers). Некоторые проекты требовали двух, трех, а то и четырех крыльев. Октав Шанут, которого можно назвать кем угодно, только не тронутым, разработал проект шестикрылого планера, а затем и восьмикрылого «многоплана». Но вскоре и этот рекорд был побит творением (разработка Эскевилли), заслуживающим того, чтобы получить название «максиплан», поскольку обладал не менее чем двенадцатью крыльями, нанизанными на концентрические эллипсы. Многие из этих хитроумных и экзотических новоизобретенных приспособлений лишь на йоту ушли от воздушных змеев, например первые ячеистые творения Вуазана, на создание которых его вдохновили модели австралийца Лоренса Харгрейва, в свою очередь представлявшие собой реконструированные в XIX столетии образцы ранних китайских моделей. Лишь немногие оптимисты, напрягаясь и потея, надеялись подняться в воздух без моторов и пропеллеров на своих «авиетках» – новое имя для велосипедов с крыльями по бокам, которые соревновались в парке Принцесы в 1912 году и вполне могли вдохновить юного Сент-Экзюпери на испытания его собственного аэровелосипеда.
В одном мы можем быть уверены: юношеский интерес Антуана к летательным аппаратам значительно стимулировался переездом семьи в Ле-Манс в 1909 году. В июле 1908 года Вильбур Райт пересек океан и открыл мастерскую на автомобильном заводе «Леон Боле» в Ле-Мансе. Переселение этого янки-пионера стало существенным подарком для страны, которая внесла значительный вклад в развитие авиации, так же, как когда-то автомобилестроения. До сих пор некоторые французы утверждают, будто первым человеком, когда-либо оторвавшимся от земли на аппарате тяжелее воздуха, были вовсе не Вильбур или Орвиль Райт, а гениальный мечтатель и фантазер по имени Клемент Адер. Ему в октябре 1890 года фактически удалось подняться на фут или два над землей и пересечь поле на удивительной машине с крыльями, как у летучей мыши, приводимой в движение пропеллером на паровой тяге. Это заявление, скорее всего, послужит продолжением к бесконечным дебатам, хотя Адер заслуживает похвал и по другим причинам. Например, он ввел в обиход само слово «авиация» (в противовес слову «аэронавтика»), что подтверждает его пророческий интерес к птицам. Нельзя отрицать помощь, которую оказывал братьям Райт в их первооткрывательских трудах Октав Шанут, французский инженер, сотрудник железнодорожной компании «Балтимор & Огайо рейлроад». Он поддерживал важную переписку с Фердинандом Фербером, первым европейцем, оторвавшимся от земли (в мае 1905 года) на моноплане с двигателем внутреннего сгорания.
Этот ранний энтузиазм в области аэронавтики вряд ли кого-то удивлял в стране, давшей миру Жюля Верна, велосипед, черно-белую фотографию, радий, воздушный шар Монгольфьера и аэродинамическую лабораторию, созданную на авиационном поле в Шале-Медон, близ Парижа, где полковник Шарль Ренар изобретал первые простейшие приборы для измерения толчковой силы пропеллеров и возможности поднятия тяжести поверхностей. Характерным побочным детищем его энтузиазма стал аэроклуб Франции, созданный еще до конца XIX столетия (в 1898 году) в фешенебельном здании окнами на площадь Согласия. Знаменитость этого клуба – энергичный бразилец Альберто Сантос Дюмон, возглавлявший веселую гонку своих товарищей (этакую неугомонную смесь преуспевающих промышленников и богатых спортсменов) в конструировании, наполнении газом и последующем уничтожении внушительного числа воздушных кораблей и воздушных шаров. Другой знаменитостью стал граф Жорж де Кастильон де Сент-Виктор, дядя Клода де Кастильона (одноклассника Сент-Экзюпери по колледжу Сен-Круа) и его старшего брата Рэймона де Кастильона, учившегося на два года старше. Как и большинство первых членов аэроклуба Франции, граф относился к числу пламенных aerostiers (экзотическое название, выдуманное тогда же для изменяющих облака эмуляторов). Среди своих исследований он мог назвать несколько вояжей в стратосфере, в том числе те, когда аэростат доставил его в Киев, и другой, когда продырявленный аэростат упал где-то посередине Средиземного моря, из вод которого его своевременно выудило судно сопровождения.
С упрямством, свойственным любому страстному увлечению, aerostiers не могли заставить себя поверить ни в то, что воздухоплавательного новичка могло ждать будущее, ни вовремя поприветствовать этого выскочку – аппарат тяжелее, чем воздух. Их чувства разделяли юные члены локального аэроклуба, созданного пансионерами колледжа Сен-Круа в подражание парижскому. Его основал Роже де Леж, мать которого являлась наследницей большого состояния в Бразилии. Это позволяло юному школяру мечтать о том дне, когда и он, совсем как Сантос Дюмон, начнет пилотировать воздушные шары и аэростаты. В сущности, все еще не оперившиеся птенцы клуба считали, что будущее воздухоплавания принадлежит дирижаблям и аэростатам. Хотя существовало исключение – мальчик Ронсин, посвящавший все свое свободное время конструированию хитроумного устройства с крыльями, как у летучей мыши, явно вдохновленный творениями Адера. Хотя Антуан де Сент-Экзюпери и знал о существовании такого клуба в стенах колледжа, он туда не вступил. Во-первых, Антуан был на два-три года моложе основателя клуба, к тому же (и это значительно важнее, по воспоминаниям Рэймона де Кастильона) «этому препятствовало то, что он не принадлежал к числу пансионеров», живших в интернате. Возможно, сожалеть об этом не приходится, и даже наоборот, ведь в дальнейшем интересы юного Антуана оказались сосредоточены на менее модном, но более перспективном направлении. Антуан относился к числу приходящих учащихся колледжа, и на него не распространялось железное правило, запрещавшее обитателям пансиона иезуитского колледжа читать газеты. Его энтузиазм впервые расцвел в 1909 году, скорее после, нежели до эпохальной демонстрации полета Вильбура Райта в Ле-Мансе, и, без сомнения, облегчил ему возможность определиться с его привязанностью и присягнуть аппаратам тяжелее воздуха.
В аэроклубе Франции основным защитником этих аппаратов выступал Эрнест Архидиакон, преуспевающий торговец, когда-то посодействовавший «Серполле» запустить в производство автомобили, приводимые в движение паровым двигателем. Информация, которую Октав Шанут переслал ему из Соединенных Штатов об аппаратах братьев Райт, пробудила его интерес. В распоряжении Архидиакона находился планер, построенный в Шале-Медон аж в 1903 году. Но, ощущая себя слишком старым для пилотирования, он передал это дело двадцатитрехлетнему мастеру на все руки по имени Габриэль Вуазан, накопившему значительный опыт, летая на своих планерах «харгрейв» в долине реки Соны.