Мы, моряки, ничего не знали об исходе Битвы за Англию. Нам рассказали об этом пилоты люфтваффе, с которыми мы встретились в лагерях для военнопленных. Но даже тогда мы все еще верили, что рано или поздно Гитлеру удастся покорить Великобританию. Версальский позор будет забыт, и Европа объединится под властью Германии. Этих иллюзий мы лишились не скоро.
Теперь я был военнопленным, но в тот первый вечер моего плена, сидя у электрического камина на борту «Харвестера», я чувствовал себя довольно уверенно. Наши британские охранники порой жаловались на то, что мы бывали излишне грубы и хвастливы, и я вынужден признать, что это было правдой в отношении некоторых из нас. Виной всему привычка немца во всех ситуациях чувствовать себя победителем. Но прежде, чем строго судить нас, может быть, стоит вспомнить, что наша история не слишком баловала нас истинными победами, где же нам было научиться скромности? Вот и теперь, даже попав в плен, мы не ощущали себя побежденными.
Когда настало время ложиться спать, лейтенант Ходжкинсон пожелал нам спокойной ночи и проследил, чтобы нас удобно устроили. Мы попросили у него разрешения увидеться со своими товарищами, но в ответ услышали вежливый отказ: «Сами понимаете, правила».
Мне отвели удобную койку с надувным матрасом в каюте капитана, но я почти не спал, мне мешали мысли. Где-то внизу ритмично шумели винты эсминца. Корабль шел на восток, и уже на следующий день мы должны были достигнуть берегов Британии.
Когда мы проснулись, в плохо прикрытые иллюминаторы уже просачивался рассвет. Матрос принес нам нашу просохшую одежду, хотя кое-что из предметов одежды пропало, например мое белье. Позже я узнал почему. Еще до того, как мы покинули Лорьян, мне выдали новое обмундирование, и кое-какие доставшиеся мне вещи были из трофейного британского имущества. В те дни все наши подводники щеголяли в британском армейском обмундировании. Экипаж «Харвестера» узнал метки на белье и от имени ее величества реквизировал имущество. По всей видимости, этот инцидент внушил британцам неверное представление о нас. Как бы там ни было, но отношение к нам моментально изменилось. Британцы были все так же вежливы, но дружелюбие их пропало.
Первым, чего я лишился во время своего заключения, была бритва. Я не брился уже почти неделю и зарос, как бродяга. Вообще-то подводники любят отращивать бороду. Это своеобразный знак принадлежности к клану подводников. Иногда по длине бороды можно судить о том, как долго человек служит на флоте. Что касается меня, то нескольких дней мне хватило, чтобы понять, что бороду мне носить не придется. Вместо приятной на вид темной бородки, какие часто можно видеть у офицеров-подводников в фильмах, у меня на подбородке росло нечто, напоминавшее ржавую проволоку. Пожалуй, впервые в жизни мое отражение в зеркале по-настоящему расстроило меня. Скоро мы должны были сойти на английский берег, и больше всего хотелось мне избавиться от этой рыжей щетины. Но никто не собирался давать мне бритву. «Правила, сами понимаете». Неужели они в самом деле полагали, что мы перережем себе горло? Ни у кого из нас не было по-настоящему красивой бороды, так, одна щетина, и при дневном свете мы, должно быть, выглядели довольно неряшливо.
После завтрака в кают-компанию вошел лейтенант Ходжкинсон. На этот раз он принес коробку, полную часов, колец, портсигаров, записных книжек и других ценных вещей, и каждый из нас мог предъявить права на свою собственность. Чувство морского товарищества не позволило британским морякам лишить нас нашего имущества. Позднее, впрочем, нам пришлось пережить ряд неприятных моментов. Некоторые из молодых матросов, что охраняли нас, довольно нахально собирали «сувениры». Однако мы тут же сообщали о подобных случаях офицерам, и они делали все, что в их силах, чтобы вернуть нам утраченное имущество.
Удивительно, но мои наручные часы оказались в целости и сохранности и исправно шли. Я уже собирался похвастаться этим, как вдруг заметил под стеклом циферблата каплю воды. Поскольку часы считались водонепроницаемыми и имели герметичный корпус, я не мог извлечь эту каплю. Должно быть, перемена давления в подлодке повредила часы, а может быть, во время последнего ремонта часовщик неплотно закрыл крышку. В любом случае мои прекрасные часы оказались очень даже водопроницаемыми. Постепенно вода проникла в корпус, повредила механизм, и часы встали, и, прежде чем я успел передать их в руки мастера, механизм окончательно заржавел. Рождество 1941 года я встречал в канадском лагере для военнопленных. Геринг устроил так, что содержавшиеся в лагерях пилоты люфтваффе получили рождественские подарки. Каким-то образом в этот рождественский список включили и нас, моряков. Нам сказали, что мы можем выбрать себе рождественский подарок на сумму в 25 долларов, и я выбрал наручные часы.
Из суеты, поднявшейся на корабле, мы заключили, что эсминец готовится войти в гавань. За ночь «Харвестер» обогнул север Ирландии и вошел в Ферт-оф-Клайд. Теперь корабль направлялся на свою базу в Гриноке, в устье реки Клайд.
По картам я хорошо знал этот район. Много времени мы провели в штаб-квартире нашего командования в Париже, изучая карты устья реки Клайд и спрашивая себя, возможно ли повторить то, что сделал Гюнтер Прин в заливе Скапа-Флоу. Немецкие подлодки дважды предпринимали попытку войти в устье реки Клайд и торпедировать стоявшие там на якоре корабли. Первая немецкая субмарина достигла внешних укреплений и повернула назад, доложив командованию, что проникнуть в устье незамеченным практически невозможно.
Но адмирал Дёниц любил повторять, что в его лексиконе нет слова «невозможно», поэтому несчастного командира подводной лодки с позором уволили с его поста и это ответственное задание поручили другому. 12 февраля капитан-лейтенант фон Дрески привел свою подводную лодку «U-33» к тем же самым укреплениям и вскоре обнаружил то же самое, что и его коллега: невозможно незамеченным преодолеть укрепления в устье реки Клайд. Но фон Дрески решил пренебречь словом «невозможно» и посмотреть, что из этого получится. Он поднял лодку на поверхность, скомандовал «Полный вперед» и пошел на таран укреплений. Ему удалось проникнуть в устье реки, но его, разумеется, заметили. Несколько эсминцев и противолодочных кораблей тут же сели ему на хвост. Скорость их была куда выше, чем у подлодки фон Дрески, и он решил искать спасение на глубине, но это было бесполезно. Британцы пустили в ход глубинные бомбы, и вскоре все было кончено. Не многим из экипажа фон Дрески удалось спастись. Одним из таких счастливчиков был инженер-механик Шиллинг. Его командир, фон Дрески, погиб, ценой своей жизни доказав адмиралу Дёницу, что проникнуть за укрепления в устье реки Клайд незамеченным действительно невозможно.
И вот я сам должен был проникнуть за эти укрепления, но – ирония судьбы! – на британском корабле.
Эсминец неспешно приближался к гавани, когда лейтенант Ходжкинсон спустился к нам, чтобы попрощаться.
– Я хочу пожелать вам всего наилучшего, – сказал он. – Мы передадим вас британским властям, и вас направят в один из лагерей для военнопленных. Но не вешайте нос! Когда-нибудь все это кончится.
Он пожал руку каждому из нас.
– Сами понимаете, потом у меня уже не будет такой возможности.
Мы понимали. Снова «правила». Шум винтов начал стихать, и мы услышали отрывистые команды и топот ног. Затем неожиданно наступила полная тишина. «Харвестер» встал у причала. Чуть позже мы услышали, как рядом швартуется второй эсминец, «Хайлендер», на котором были остальные члены экипажа нашей субмарины. И вот, наконец, нас вывели на палубу.
Это был самый обычный причал, похожий на все те, что я видел раньше. Чуть поодаль стояли самые обычные склады. Однако возле причала толпились британские солдаты – должно быть, это были члены комитета по организации торжественной встречи. Наших товарищей вывели на палубу. Они выглядели весьма странно с шестидневной щетиной на лицах, кто-то был в обмундировании, другие в одежде с чужого плеча и каких-то вязаных фуфайках, но все они засияли, стоило им увидеть своего Старика. Йениш попробовал пересчитать их. Пока нельзя было с точностью сказать, кого можно было считать пропавшим, потому что несколько наших товарищей находились на другом эсминце. Они присоединились к нам, как только мы сошли на причал. Теперь не было никаких сомнений: мы недосчитались семерых, включая второго помощника Дамма. Йениш обеспокоенно повернулся к Тимму и задал ему какой-то вопрос.
– А ну, тихо там! – проорал один из наших стражей.
И если мы не замечали этого до сих пор, теперь самое время было очнуться – мы были военнопленными. Мы больше не были хозяевами своей судьбы. Мы должны были подчиняться чужим приказам. Любая попытка оказать сопротивление или просто выразить протест была напрасной и бессмысленной.
Говорят, что японские самураи слишком горды, чтобы позволить кому-либо пленить себя. Они предпочитают сделать себе харакири, но не подвергаться унижениям. Что касается меня, то, когда я качался на волнах Атлантического океана, я думал не о своей гордости, а только лишь о спасении своей жизни и потому был очень рад, когда меня выудили из воды моряки с британского эсминца. Конечно, за семь лет моего плена мне пришлось испытать немало унижений. Когда они выпадали на мою долю, я лишь крепче сжимал зубы. Плен, каким бы он ни был, не проходит для человека бесследно. Лишь спустя годы после моего освобождения я вновь обрел уверенность в себе.
Забавно, но тогда исполнилось одно из моих желаний. Я много лет стремился попасть в Англию, но мне все никак не представлялось удобного случая. Ну вот, теперь он представился. На самом деле мы, конечно, были в Шотландии, но я решил не привередничать.
Нас построили парами, словно новобранцев, и мы выступили в поход. Когда мы проходили мимо «Харвестера», моряки бросали нам с палубы пачки сигарет. Это был последний привет от Королевского военно-морского флота, и мы были искренне признательны этим морякам.
Три года спустя немецкая субмарина потопила «Харвестер». Я от всей души надеюсь, что список погибших был не слишком длинным.
Глава 2
НЕУДАЧА
31 октября 1940 года я ступил на шотландскую землю в качестве военнопленного. К этому времени я проплавал уже десять с половиной лет, но ни разу за все это время мне не доводилось сидеть в тюрьме. Что ж, теперь у меня появилась возможность наверстать упущенное. Моей первой тюрьмой стали казармы для пехоты в Глазго. Дверь камеры захлопнулась, и мною овладело гнетущее чувство. Впрочем, я немного приободрился, когда через некоторое время дружелюбный охранник принес мне вкусный обед.
После обеда я сидел на жесткой койке и прислушивался к звукам, доносящимся с улицы. Прильнув к зарешеченному окну, я мог видеть все, что происходило снаружи, а именно самый обычный плац и взвод новобранцев, которых учили маршировать. Этот процесс казался бесконечным. Через некоторое время прибыл оркестр, и солдаты принялись маршировать под музыку. Оркестру никак не удавалось доиграть мелодию до конца, потому что сержант, занимавшийся строевой подготовкой солдат, прерывал музыку всякий раз, когда был недоволен новобранцами, а такое случалось часто.
В другом углу плаца солдаты отрабатывали приемы штыкового боя. На шесты были насажены чучела – наверное, они должны были олицетворять немецких солдат, – и новобранцы с энтузиазмом набрасывались на эти чучела, стараясь проткнуть их штыком.
На закате охранник принес мне большую кружку чаю и несколько толстых ломтей хлеба с джемом – это был мой ужин. Еще он принес мне два теплых одеяла, чему я очень обрадовался. Как я уже говорил, это был последний день октября, и в камере было довольно прохладно. Закончив ужин, я завернулся в одеяла и тут же уснул.
К сожалению, спал я недолго. Меня разбудил звук открывающейся двери, яркий свет и чей-то резкий голос. Он принадлежал офицеру, который явно был чем-то недоволен. Как оказалось, согласно «правилам» мне полагалось лишь одно одеяло. Мною овладело сильное искушение высказать офицеру все, что я думаю по этому поводу, но, к счастью, я сдержался и молча отдал одеяло.
После этого я долго ворочался, пытаясь уснуть. Одного одеяла было явно недостаточно, чтобы согреться, ведь на дворе была уже практически зима, и время от времени мне приходилось вставать и делать зарядку, чтобы не замерзнуть. На следующее утро я постарался привести себя в порядок, насколько это было возможно, но щетина попрежнему колосилась на моем лице. Мне так и не дали бритвенных принадлежностей. Может быть, они хотели сделать из нас пугал для своих детей? Впрочем, мы скоро должны были покинуть это место. Охранник сказал, что мы здесь всего на одну ночь. Он оказался прав. Нас вывели во двор и посадили в грузовик. Новобранцы все еще занимались строевой подготовкой, а оркестр по-прежнему играл все ту же мелодию. Наверное, это был их полковой марш.
Мы медленно проехали через центр города. Многие дома здесь были разрушены в результате «действий противника». Больше никаких следов войны заметно не было. Впрочем, мы мало смотрели по сторонам, стараясь улучить возможность и перемолвиться друг с другом хотя бы парой слов.
Тимм рассказал нам, что провел в океане несколько часов, прежде чем его выловили из воды. Семерых пропавших моряков, должно быть, отнесло слишком далеко от эсминцев. Один был ранен осколком снаряда еще на палубе «U-32». Мы с болью думали о них, ожидавших помощи, которая так и не пришла. Существовала, конечно, вероятность того, что на следующий день их подобрало какое-нибудь судно, но никто из нас в это не верил, и мы больше никогда не слышали о наших пропавших товарищах.
Тем временем грузовик привез нас на вокзал, и мы, в сопровождении двух офицеров и десятка солдат, сели в поезд. Должно быть, мы являли собой странное зрелище, и люди сначала в изумлении смотрели на нас, а потом поспешно отворачивались, словно стыдясь своего любопытства. Никто не бросил нам враждебного слова, никто даже не смотрел с ненавистью в нашу сторону. Напротив, в глазах некоторых женщин читалось сочувствие.
Для офицеров приготовили специальный вагон. В нашей группе было четыре офицера, включая меня, и нас держали отдельно от прочих. Мне предоставили отдельное купе, которое я разделил с двумя британскими офицерами. Один из них, лейтенант, до войны был учителем и обо всем имел свое суждение. Вскоре британцы совсем позабыли обо мне и горячо заспорили о чем-то. Я не понимал, о чем они говорили, поскольку мой английский оставлял желать лучшего, поэтому я решил выйти из купе и осмотреться. Но стоило мне подняться, как капитан тут же вскочил на ноги. Я заявил, что мне нужно в туалет, но он настоял на том, чтобы сопровождать меня.