– Ты видел, как я ему врезал? – воскликнул Штюве и двинул Тайхмана по плечу с такой силой, что тот испугался за свою ключицу.
– Кончай хвастаться. Готовь орудие к бою.
– Может, они снова прилетят. Вот было бы здорово…
– Может, и прилетят. Надо вставить новую обойму и зарядить старую.
– Вставляй. Эй, погляди-ка туда. Что это с ними?
Тральщик с бортовым номером 6 тонул. Он работал в паре с «Альбатросом»; вместе они составляли 3-ю траловую бригаду. Его корма была уже в воде и быстро оседала. Команда собралась на носу и вела себя довольно спокойно. Командира на мостике можно было опознать по белой фуражке. Он что-то кричал в мегафон матросам на носу. Они бросились к такелажу и стали отвязывать деревянные плоты. С кормы уже были спущены спасательные шлюпки. Бот по правому борту застрял, и кок, не снимая белого колпака, вскарабкался на шлюпбалку и перерезал трос длинным разделочным ножом. Шлюпка тяжело упала в воду. В нее запрыгнули несколько человек. Старшина шлюпки дождался, когда все его матросы сядут в нее, и отвалил от корабля.
Корма тральщика уже скрылась под водой до самой капитанской каюты. Поручень кормового боевого поста был уже еле виден. Все моряки, за исключением командира и сигнальщика, покинули корабль. Сигнальщик встал на край мостика и просемафорил на «Альбатрос» в спокойном, ровном ритме: «От К– К: подберите моих людей. Будьте осторожны, имею на борту глубинные бомбы в состоянии боеготовности».
Сигнальщик подождал, пока «Альбатрос» подтвердит получение семафора, после чего скатал свои флажки, сунул их за пояс и прыгнул за борт. После него прыгнул в воду и командир. На тральщике не осталось никого.
Корабль оседал на корму – туда угодила бомба. Вода дошла уже до трубы, которая задымила вдруг сильнее. Густой черный дым окутал корабль. Тральщик встал вертикально, задрав нос, и через несколько секунд скрылся под водой.
На месте его гибели, как над сливным отверстием в ванне, образовалась воронка. Два деревянных плота попали в нее и стали ходить кругами. Третий, отошедший уже довольно далеко, тоже потянуло назад. И тут море взорвалось. С ревом и грохотом оно вспучилось высоко вверх – впечатление было такое, как будто из воды извергался вулкан. Гора белой пены поднялась и с грохотом опала. «Альбатрос» резко накренился на правый борт, чуть было не перевернувшись, но потом выпрямился и стал раскачиваться с борта на борт.
– Спустить шлюпки, – дал команду старпом.
Бот левого борта, висевший на шлюпбалках, был спущен и тяжело шлепнулся о воду. В него прыгнул Мекель, а за ним – Тайхман. Тайхман вывалил подвесной мотор. Они отошли от корабля. Бот правого борта шел за ними в кильватере. Но тут мотор чихнул и заглох. Тайхман дважды пытался его завести. Одной рукой он дергал шнур, а другой придерживал румпель.
Шлюпка дернулась сначала в одну, потом в другую сторону.
– Держи эту чертову посудину на курсе, – крикнул Мекель.
Мотор заработал было, но тут же снова заглох. Похоже, в карбюратор попала вода или грязь, подумал Тайхман и прокричал это Мекелю.
– Иди сюда и держи румпель.
Мотор заработал. Мекель наклонился, высматривая спасшихся моряков.
– Иди сюда и помоги мне, – в ярости прокричал Тайхман, увидев, что второй бот уже догоняет их.
– Я не могу. Двигай вперед, ну же!
– Болван. У меня же только две руки.
– Там впереди плывет человек. Двигай, черт побери!
– Сам двигай.
Наконец Мекель подошел и забрал у Тайхмана румпель. Тайхман смог заняться мотором. Когда тот останавливался, он тут же дергал шнур – так им удавалось продвигаться вперед.
Они услышали чей-то крик «мама» и направились туда. Человек лежал на воде животом вниз. Он поворачивал голову из стороны в сторону, словно плыл кролем, и выкрикивал «мама». Неожиданно его лицо упало в воду. Мекель зацепил его крюком за спасательный жилет, а Тайхман схватил за левый рукав, на который были нашиты знаки различия – правой руки не было, – и втащил в шлюпку. Это был старший квартирмейстер. Они уложили его на двух передних банках. Его левая рука болталась, касаясь досок дна, а правая была, вероятно, оторвана. От левого уха к плечу шла глубокая рана. Мекель достал бинты из аптечки и попытался заткнуть ими рану. Бинты погружались в нее, но кровь все текла и текла, не останавливаясь, на дно шлюпки. Мекель рвал одну упаковку бинтов за другой и набивал ими рану.
– Прекрати! – крикнул ему Тайхман. – Не видишь разве, что это бесполезно.
Бинты уже вышли изо рта спасенного моряка и раскачивались в такт движению бота.
Они еще какое-то время покружили над местом гибели тральщика и обнаружили несколько трупов. Вдалеке виднелись белые кишки, плававшие по воде, словно щупальца осьминога. Когда Тайхман и Мекель подошли ближе, они увидели, что тела погибших вспороты по всей длине, словно селедки. Вокруг плавали куски дерева, разорванные спасательные жилеты и во множестве – дохлая рыба.
– Господи всемогущий, – произнес Мекель и вдруг заорал: – Проклятая война! Иисус, Иисус, Иисус!
Это было больше похоже на стон, чем на ругань. Мекель дрожал всем телом. Голова его качалась взад-вперед, как у старика, клыки, похожие на бивни моржа, стучали, лицо дергалось, словно он корчил рожи, а по отвисшим щекам стекали маленькие ручейки влаги. Тайхман не мог понять, что это было – пот или морская вода. Мекель закрыл лицо окровавленными ладонями, чтобы не видеть всего этого ужаса, а когда опустил руки, стал похож на индейца в боевой раскраске. Он не знал, что делать со своими руками. Его пальцы, похожие на сосиски, судорожно двигались, словно он играл на пианино.
– Боже всемогущий! Неужели все так и будет? Гибель друзей прямо у тебя на глазах?
Эта гора мышц стала сгустком горя. Мышцы Мекеля, похоже, развивались в ущерб нервам, сказал себе Тайхман, чтобы защитить свою психику от воздействия истерики, в которую впал Мекель.
– Это глубинные бомбы. Их не успели разрядить, и они взорвались все разом. Тут уж ничего не поделаешь.
– Проклятье! Это же наши товарищи! Они погибли и теперь кормят рыб. О боже!
– Хватит! Проклятиями их к жизни не вернешь.
– Мне от этого не легче.
Не зная, что делать со своими руками, которые не переставали дрожать, Мекель стал гладить волосы мертвеца, словно хотел сделать ему пробор.
На палубе «Альбатроса» лежали четыре трупа. У командира корабля была разбита голова, и матросы закрыли ее полотенцем, так что узнать его можно было только по нашивкам на рукаве. Слева от него лежал вражеский летчик, прыгнувший с парашютом, молодой парень. Из его уха сочилась кровь, и Штолленбергу пришла в голову мысль заткнуть его ватным тампоном. По обе стороны от них лежали старший квартирмейстер, которого выловили из воды Тайхман и Мекель, и гардемарин, учившийся в Денхольме в одном отделении с Хейне. На других кораблях было девять погибших. Трупы зашили в парусину. Лица мертвецов были спокойны, а у командира вообще не было лица. Когда с него сняли полотенце, Фёгеле отвернулся.
В сумерках флотилия застопорила ход. На «Альбатросе» отвязали плот левого борта и уложили на него тела. К ногам мертвецов привязали груз. Четверо свободных от вахты матросов встали по сторонам плота. По сигналу с флагмана боевой флаг был приспущен до середины мачты. Главный старшина протрубил в горн, отдавая сигнал о погребении, плот положили на поручни и наклонили, чтобы тела соскользнули в воду. Флаг был вновь поднят, и тральщики возобновили поход.
На ужин подали жареную печенку с рисом. Мекель отдал свою порцию печени Тайхману, а сам сходил на камбуз и принес сахар, корицу и небольшую бутылку молока.
– На днях будем отнимать тебя от груди, – сказал Штюве. – Как бы нам не пришлось подтирать тебе задницу.
Мекеля оставили в покое только после того, как увидели маленькие капельки, падавшие в рис, смешанный с сахаром и корицей. Тогда матросы принялись восхищаться своим погибшим командиром. Остербур сказал:
– Если его место займет Паули, я прыгну за борт.
– Прыгай, – произнес Хейне, – только не надейся, что он отдаст приказ спасать тебя. Он тут же скомандует «полный вперед», вот и все.
Паули уже не был старпомом. Он стал командиром. Правда, только по названию. В гражданской жизни он работал в фирме, занимавшейся пошивом бюстгальтеров. Об этом проведал Хальбернагель, который везде совал свой длинный нос и умел быть одновременно раболепным и наглым. Будучи вестовым командира, он порылся в бумагах Паули и наткнулся на письмо от фирмы, производящей бюстгальтеры. Фирма поздравляла Паули с Рождеством. Она, говорилось в нем, гордится, что ее младший клерк вот уже несколько месяцев несет «тяжелую, героическую службу», подробнее о которой, из соображений безопасности, говорить нельзя, и это почти чудо, что он до сих пор еще жив. Фирма и ее сотрудники надеются приветствовать господина Паули, когда он в ближайшем будущем получит отпуск и приедет на родину. А пока они желают ему самого наилучшего, счастливого Рождества и хайль Гитлер.
Хальбернагель принес это письмо в кубрик и зачитал вслух. Он предложил повесить его на хлебном шкафчике, в назидание матросам. Но моряки не захотели, чтобы это письмо осталось у них в кубрике, и вообще, чем меньше им будут напоминать о Паули, тем лучше.
Хальбернагелю пришлось отнести письмо назад. Жаль, сказал Хейне, что фюрер не всегда бывает последователен – уж если немецкая женщина не должна курить и пользоваться косметикой, то вполне могла бы обойтись и без бюстгальтеров, поскольку хорошо сложена от природы. Тогда бы Паули уж точно обанкротился.
Хейне выступил с подобным предложением на мостике и загремел в кочегарку: Паули подслушал его и принял «карательные меры». То, что кочегарка стала учреждением для наказания провинившихся, сильно поразило черную котельную братию. Они долго спорили, в какую вахту воткнуть Хейне. Паули принял решение, достойное царя Соломона.
– Ты небрежно козырнул мне сегодня, так что отправляйся в кочегарку и бросай там уголь в топку, ты у нас большой и сильный, – сказал он Тайхману.
В одной вахте с Тайхманом оказались два ветерана. Они несколько лет лопатили уголь на судах рыболовного флота и не собирались надрываться на работе. После каждой третьей лопаты они делали перерыв. Пока «Альбатрос» держал малый ход, Тайхман их не трогал. В этом режиме он сам мог поддерживать огонь в топке, два же других кочегара завалились на уголь и уснули.
В полночь пришел Шмуцлер и принес им кофе.
– Кочегарам оставить?
– Ты уже пятую ночь подряд приносишь сюда кофе и пятый раз задаешь этот дурацкий вопрос.
– Да я просто хотел сказать…
– Я один делаю всю работу и имею право выпить весь кофе. Можешь ты вбить себе это в голову, наконец?
– А если они нажалуются начальству?
– Начальству?
– Ну да, Паули.
– Какой же ты тупой, Шмуцлер. С тобой бесполезно разговаривать, – сказал Тайхман, и тут его с силой бросило на стену бункера. Он ничего не видел – все погрузилось во мрак. Стало тяжело дышать, и он подумал, что задохнется от угольной пыли. Кто-то схватил его за правую руку. Когда он попытался освободиться, тьма заплясала у него перед глазами и ему показалось, что он то раскачивается на качелях, то кружится на карусели.
– Давай выбираться отсюда! – крикнул он и закашлялся.
– Помоги мне, – завопил Шмуцлер.
После короткой борьбы Тайхман вывернулся и стряхнул с себя Шмуцлера. Потом он на ощупь пробрался к переборке, разделяющей кочегарку и машинное отделение. «Обычно водонепроницаемую дверь задраивают, но я знаю, как открыть ее, – подумал он. – Там есть одна задрайка наверху, а другая – внизу. Постой-ка, куда надо повернуть верхнюю – вверх или вниз? Вверх, конечно». И он повернул ее. Хорошо, а теперь нижнюю тоже вверх. Вот так, все очень просто.
Но дверь не открылась.
«От волнения, должно быть, я повернул задрайки не так, как надо». Повернув их вниз, он всем телом навалился на дверь.
Но она по-прежнему не открывалась.
И Тайхман теперь был совершенно спокоен. Он почувствовал, как Шмуцлер прижался к нему. Прерывистое дыхание кока щекотало ему кожу на груди.
Тайхман со всей силы бросился на дверь, но она не поддавалась.
И тут он услышал голоса, доносящиеся из машинного отделения. «Сейчас я ее открою», – подумал он и со всей силы отчаяния бросил свое тело на дверь. У него было такое ощущение, что он сломал себе все кости. Дверь не поддавалась. Тогда он забарабанил по ней кулаками. Затем отошел на несколько шагов, разогнался и снова бросился на дверь.
– Эти придурки нас заперли. Они хотят, чтобы мы здесь утонули…
– Помогите! – заорал Шмуцлер.
– Мы ничего не сможем сделать, совсем ничего.
– Вытащи меня отсюда, – прошептал Шмуцлер. Его голое тело дрожало так сильно, что Тайхман с трудом понимал, что тот говорит.
Тайхман сел на пол и прислонился к переборке спиной. Надо подумать, сказал он себе, и закрыл глаза. Он вытер пальцами нос, провел языком по зубам, почувствовал вкус угольной пыли и сплюнул. В голову не приходило никаких идей.
Кочегарку заливала вода. Тайхман открыл глаза – звук текущей воды стал не таким громким.
Скоро вода дошла им до пояса. Каждый ждал, кто первый из них встанет. Они знали, что в этом не было никакого смысла – какая разница, как утонуть, стоя или сидя.
Наконец Шмуцлер поднялся. «Он ниже меня ростом, вот ему и пришлось встать», – подумал Тайхман.
Вода продолжала прибывать. Тайхману тоже пришлось встать. Теперь очередь Шмуцлера, решил он. От страха он больше ни о чем не мог думать. Тайхман вдруг осознал, что ему придется пройти через две смерти – свою и Шмуцлера. «Будь у меня цианистый калий, я бы отравился».
Шмуцлер заплакал и снова прижался к Тайхману. Вот оно, началось, сказал себе Тайхман. Ему пришла в голову мысль задушить Шмуцлера. Но тогда он останется один…
Вода достигла уровня топки. Заливая ее, вода булькала и шипела. На мгновение Тайхман услышал звук льющейся внутрь топки воды.
Тайхман прислонился к переборке и вдохнул пар. Его мозг продолжал работать. Как было бы хорошо, если бы у него вообще отсутствовал мозг или если бы он отключился. Как в ускоренном фильме, быстро, но четко поплыли в его мозгу кадры памяти: вот он ребенком брызгает водой на раскаленную докрасна плиту… вот горничная, намочив слюной палец, пробует, нагрелся ли утюг… вот свинцовые литейные формы погружаются в воду… вот в школе он ставит зажженную свечу на чернильницу, и кипящие чернила выплескиваются наружу… вот Зигфрид охлаждает свой меч в воде – это было в Байройте в 1939 году, Зигфрида пел Лоренц.
Стало светло. Дверца топки распахнулась, – снизу ее подпирала вода. Тлеющие угли осветили кочегарку, и сквозь пар Тайхман увидел трап. Он внимательно рассмотрел его. Когда огонь потух и снова стало темно, он уже знал, что там, по левому борту, в трех метрах от него, находится трап и что он всегда там был, только Тайхман забыл об этом.
Идя к трапу, которого уже не было видно, он не мог избавиться от кошмарной мысли, что, как только он до него доберется, трап исчезнет. Когда он поставил ногу на первую ступеньку, Шмуцлер обвил руками его шею, а ногами – бедра, как будто они репетировали это раз сто, не меньше. Не могли же они задраить крышку люка, сказал себе Тайхман и в ту же минуту сообразил, что конечно же крышка задраена. Услышав команду «задраить водонепроницаемые двери», матросы тут же обязаны ее выполнить.
Эта мысль парализовала его. Он знал, что до люка ему подниматься почти два метра, и не мог сделать ни шагу. У него не осталось сил. Шмуцлер делался все тяжелее и тяжелее. У Тайхмана вдруг закружилась голова, отчего его потянуло вниз, но головокружение неожиданно прекратилось, потому что сверху повеяло свежим воздухом. Тайхман почувствовал удар ногой по голове, потом кто-то наступил ему на руку, и он завопил. Руку тут же освободили.