«Ты воспринимаешь мои «заботы о будущем» слишком беспечно. Люди, которые, как ты говоришь, не боятся ничего, кроме посредственности, – в безопасности. В безопасности от чего? Разумеется, не от того, чтобы стать посредственностями. Разве в том дело, боимся мы чего-либо или нет? Не кажется ли тебе, что главный вопрос здесь должен был бы звучать иначе – имеют ли наши страхи под собой реальную основу? Не секрет, что и великие умы тоже ловят себя на сомнениях, но разве следует из этого то, что каждый, кто сомневается в своих способностях, – человек великого ума? Возможно, кто-то не слишком умен, но в то же время он вполне может считаться достойным человеком из-за своей образованности, упорства и даже самоотверженности. Я отнюдь не намерен советовать тебе, оказавшись перед выбором, решительно отбросить все чувства, но если ты сделаешь так, то убедишься, сколь в малом ты можешь быть уверен. Все-таки прелесть нашего мира именно в богатстве возможностей, несмотря на то что оно, к сожалению, не самая надежная основа для самопознания».
Второе письмо позволяет предположить, что уже студентом-медиком Фрейд был убежден, что станет не только человеком Книги, но и пера. Посылая другу две копии своих первых публикаций, он писал:
«Я… посылаю тебе собрание моих работ, не полное, разумеется, как я имею основания полагать, ожидая правки третьей и будучи увлечен четвертой и пятой, которые завораживают мой ум, словно тени английских королей Макбета».
С 1882-го по 1886 г. особое место в жизни Фрейда заняла его помолвка с Мартой. К удовлетворению будущих биографов и критиков, но к глубокому разочарованию самих влюбленных, большую часть этого времени им пришлось провести вдали друг от друга. Фрейд писал ей почти каждый день[23]. Эти письма, как, впрочем, и многие другие написанные им, были признаны высоким образцом литературного искусства. (Фрейд, который на протяжении своей жизни совсем не часто получал общественные награды, в 1930 г. был награжден премией Гёте по литературе.) Некоторые из них особенно ярко обнаруживают необыкновенную силу и выразительность его письменного слова, иные предоставляют биографу прекрасную возможность проследить преемственность его творчества. Многие выдвинутые в них идеи получили свое обстоятельное воплощение лишь по прошествии многих десятилетий.
В это время Фрейд с головой погрузился в свою исследовательскую работу. При этом он также подумывал о возможности обосноваться где-нибудь в маленьком городке в качестве терапевта, чтобы ускорить свою свадьбу, поскольку ему постоянно не хватало денег. По счастью, он имел друзей, которые всегда были рады помочь ему материально: Брейер, его старый преподаватель религии Хаммершлаг, а также его коллеги и друзья Панес и Фляйшль.
Когда своими планами он поделился с Мартой, она настоятельно посоветовала ему лучше подождать, чем жертвовать научной карьерой. То, что Фрейд стоял тогда перед сложным выбором, видно из отрывков письма от апреля 1884 г.:
«Скорее всего, ты всерьез восприняла то, что я тогда сказал. Пожалуйста, не переживай; я не стану приносить тебе жертв, принять которые тебе будет нелегко. Поверь, естественно, что я больше возражаю против затянувшегося ожидания. Я переношу его хуже тебя; общеизвестно, что невесты всегда счастливее женихов. Так что я решился на подобную карьеру прежде всего ради себя… Я не зайду особенно далеко, так что в ближайшие два года решительных изменений с нами, скорее всего, не произойдет. В лучшем случае произойдут незначительные перемены в моем положении в обществе. Это не потребует от меня никаких усилий… Вдобавок… в одной из научных областей я достаточно независим, чтобы добиться успехов без какой-либо особой поддержки или помощи. Я имею в виду мои познания в области нервной системы… Так что миру непросто будет позабыть мое имя. Я не очень амбициозен, но я и без того знаю себе цену.
Если в Германии[24], то я, конечно, думал о Нижней Австрии, Моравии или Силезии.
В настоящее время я в любом случае по-прежнему готов к борьбе и не намерен проиграть битву за будущее в Вене. «Борьба за существование» все же означает для меня борьбу за существование именно здесь. Однако перспективы стать доцентом следующей зимой представляются мне весьма зыбкими».
Подобные перепады настроения в пределах одного письма наблюдались довольно часто, когда Фрейд бился над формулированием своих новых открытий. Фрейд не признает себя амбициозным, но при этом оговаривается, что, несмотря на это, сам прекрасно знает себе цену. Подлинные амбиции состояли для него в следовании высокому внутреннему стандарту.
Годом позже у него появился шанс повысить и упрочить свое положение в госпитале, где он работал, а также возможность получить стипендию для работы в парижской клинике Шарко. Это значило для него найти упомянутую ранее «надежную» работу. Он писал: «Большинство людей посчитало бы непростительной глупостью упустить работу, которую мне предлагали месяц назад. Однако искушающий человека демон по большей части есть он сам. Не следует приниматься за что-либо, если не чувствуешь к этому внутреннего стремления». В последующие годы он нередко упоминал о своем внутреннем демоне.
Это время было также и временем болезней и печали. В 1884 г. Фрейд, по-видимому, перенес легкую форму тифа[25]. В 1884 г. он несколько недель страдал от ишиаса. Ему предписали постельный режим, но вскоре это ему так надоело, что он решил «не связываться с ишиасом больше никогда». Ввиду позднейших утверждений о склонности Фрейда к ипохондрии крайне важно привести здесь его описание следующего эпизода:
«О принцесса, попробуй догадаться о произошедшем со мной. Готов спорить – угадать не получится. Приготовься услышать самое невероятное. В это утро я лежал в постели, ужасно страдая, и глядел на себя в зеркало до тех пор, пока вид моей всклоченной бороды не заставил меня содрогнуться. Это чувство нарастало и нарастало, пока, наконец, не перешло все границы. Я решил: «Больше никакого ишиаса, снова стать человеком, пожертвовать роскошью быть больным». В мгновение ока я был одет и, уже сидя у цирюльника, буквально вздохнул от облегчения, вновь увидев себя аккуратно подстриженным. Погода была великолепная, и я с удовольствием погулял в саду. Становилось все лучше и лучше, после теплой ванны я вполне уже мог ходить. Бросился в лабораторию, приготовил ум к работе, после обеда играл в шахматы и после краткого визита профессора X. решил навестить его в тот же вечер, что и сделал. Гостеприимный хозяин был чем-то озабочен и вскоре выставил меня, однако вопреки всему я снова в седле, хотя и утомлен, что понятно. Главное, что я вновь могу работать и, кроме того, мне необыкновенно приятно от того, что именно я так решил. Таковы факты. На следующий день боли при ходьбе конечно же вряд ли исчезнут полностью, однако если они будут не сильнее, чем после моей сегодняшней отчаянной попытки, то я вполне смогу работать и вскоре все будет хорошо.
Спокойной ночи, моя маленькая принцесса, и больше ни слова об ишиасе…»
В апреле 1885 г. Фрейд, возможно[26], перенес легкую форму оспы. Вот как он это описывал:
«Суббота, 25.04.1885 г.
Моя любимая Марточка!
Люстгартен, мой врач, нашел для меня возможность написать тебе письмо. Вместе с конвертом оно пролежало несколько часов в сухом стерилизаторе при температуре 120 градусов, чтобы, кроме этих строк, к тебе ничего не попало. Как ты считаешь, приемлема ли для нас такая цензура?..
У меня настоящая оспа, правда, не совсем такая, какой ты представляла ее в детстве. У меня нет ни одной пустулы, только пять маленьких бугорков на коже да дюжина характерных узелков, которые еще меньше. Нет никаких уродств, рубцов, жара и т. п. Я даже не лежу в постели, однако я действительно болен, временами невероятная слабость, у пищи вообще нет никакого вкуса, а читать могу только утром. Вторая половина дня особенно мучительна из-за слабости, тревоги и неспособности работать; к вечеру вновь становится немножко лучше… и все-таки в целом я вполне доволен, прежде всего, потому, что мое истощение не носит психологического характера, а является результатом болезни, а во-вторых, поскольку эта болезнь, с которой я должен, как медик, в конце концов найти общий язык, все же не слишком сурова по отношению ко мне».
После этого эпизода Фрейду пришлось пройти через своего рода карантин. Возможно, это обстоятельство придало ему дополнительной решимости в намерении уничтожить все свои записки и рукописи. 28 апреля 1885 г. Фрейд писал:
«Это был плохой, тяжелый месяц. Как я рад, что он заканчивается! Я весь день ничего не делаю; временами листаю историю России да наблюдаю за двумя объедающимися репой кроликами. Впрочем, одно из своих намерений я уже почти осуществил; много лет спустя пока еще не родившимся людям оно явно придется не по вкусу. Поскольку ты не догадаешься, о ком я говорю, то объяснюсь: я говорю о моих будущих биографах. Я уничтожил все мои записи за последние 14 лет: письма, научные заметки и рукописи моих статей. Сохранилась только семейная переписка. О твоих письмах, моя дорогая, говорить не приходится; они неприкосновенны.
… Я не находил себе места при мысли о том, что мои бумаги могут оказаться в чужих руках. Кроме того, все, что произошло до поворотного момента моей жизни, до нашей встречи и моего выбора профессии, давно уже мертво, и я не мог отказать воспоминаниям о тех далеких годах в праве на почетные похороны. Что касается биографов, то почему бы не позволить им посуетиться, ведь мы же не стремимся сделать их задачу слишком легкой. Разумеется, каждый из них будет уверен в справедливости своего мнения о «Пути развития героя», и я уже сейчас с удовольствием предвкушаю, насколько далеки они будут от истины».
Разве не звучат эти строки так, словно Фрейд почему-то догадывался, что по прошествии некоторого времени его персона окажется в центре внимания многочисленных биографов? К несчастью, Фрейд повторял подобную церемонию «очищения огнем» еще не один раз: в 1915 г. он сжег некоторые из своих метапсихологических работ, а в 1938 г., перед тем как покинуть Вену, уничтожил значительную часть своей переписки и рукописей.
В тот же период Фрейд пережил смерть и самоубийство близких ему людей. Минна, сестра Марты, была помолвлена с Шенбергом, другом Фрейда. Он заболел туберкулезом[27]. В июне 1885 г. Фрейд понял, что Шенберг неизлечим: туберкулез, уже поразив горло, вошел в заключительную стадию. Шенберг навестил Минну в последний раз, и Марта тоже догадалась, что он обречен. 23 июня 1885 г. в письме к Марте Фрейд писал:
«Только что я получил твое долгожданное письмо с прискорбными ожидаемыми известиями, видимо, наши мнения в основном сходятся. Он [Шенберг] не может сейчас жениться на ней, и это совершенно понятно; он не сможет это сделать, если болезнь не отступит, но ему не следует видеть ее чьей-то женой, если он останется жив. Что здесь можно сделать? Он решил разорвать помолвку прямо сейчас, ввиду возможного трагического исхода, что явно было не обязательно. Сама же Минна не пожелает ничего другого, кроме как остаться с ним до самого конца. Мне кажется, что и ты не поступила бы иначе, не покинула бы меня, коль скоро и я стоял бы на пороге смерти. Я же ни за что бы не отказался от самого ценного в моей жизни, пока она у меня есть…»
Несколькими неделями позже Фрейд писал:
«Поскольку ты видела его [Шенберга] недавно, я не буду рассказывать тебе, как он сейчас выглядит – бескровный, исхудавший, едва дышащий. Одно его легкое окончательно уничтожено болезнью, другое, возможно, тоже сильно поражено. Думаю, с ним все кончено; рано или поздно сгорят и эти жалкие остатки…
Для нас он в любом случае потерян. Его измученный дух ослаб; энтузиазм в достижении цели, страсть и вдохновение, которыми человек окружает женщину своей мечты, – все это предполагает хорошее здоровье. Когда конец близок, интересы сужаются, желания уходят и не остается ничего, кроме усталости… и стремления к покою… Он спросил меня: «Я ведь правильно поступил?» И я вдруг понял, что был не прав и его любовь уже умерла, умерла раньше его. И все же я не могу понять, как он смог отказаться от всего, что имело для него такое значение: работа, положение, независимость от брата, личная воля. Конец ли это долгой и тяжелой борьбы или знак душевного расстройства?»
Незадолго до смерти у Шенберга наступил краткий период эйфории, который иногда случается в последней стадии туберкулеза. Он говорил о своей надежде, что Минна сможет забыть его, поясняя: «Разве тебе не кажется, что бремя такого союза слишком велико для меня? Да, это начинает заявлять о себе мой эгоизм, но все, чего я действительно хочу, – продержаться еще несколько лет». Оценивая эти слова, Фрейд писал:
«Прогноз его дальнейшего состояния остается тем же, независимо от текущего улучшения.
Вечером я задумался, что, если бы серьезный недуг сделал бы нашу женитьбу невозможной, мы бы повели себя иначе. Долгое время я ощущаю тебя своей неотъемлемой частью, и я бы никогда не смог расстаться с тобой; я бы смирился с тем, что ты бы страдала со мной и из-за меня, и я сомневаюсь, что ты, моя малышка, поступила бы по-другому. Человеческая жизнь превращается в существование, когда остается единственное желание – желание еще пожить».
После смерти Шенберга в начале 1886 г. Фрейд писал Минне:
«Твой грустный роман подошел к концу, и когда я об этом размышляю, то не могу не признать: хорошо, что известие о его смерти появилось во время столь долгого перерыва в ваших отношениях.
…На мой взгляд, эта болезнь больше всего страшна тем, что уничтожает человека прежде, чем начинает его мучить. Можешь ли ты представить себе, какая перемена должна была в нем произойти до того, как он мог так неправильно оценить свое состояние, как то было в его последние месяцы? Всякий, кто страдает от такой болезни, питает определенные надежды на скорое выздоровление. Каждый раз, когда от лежащего в госпитале пациента приходилось слышать, что он чувствует себя хорошо и что его пора выписывать, мы понимали, что через сутки он умрет. Природа не всегда столь благосклонна к своим жертвам…»
Природа не была столь же «благосклонна» и к Фрейду, когда пришло его время, но в ту пору он уже не нуждался в ее милости.
Хотя за такими письмами мы легко можем угадать личность Фрейда в его более поздние годы, но вместе с тем мы можем заметить и испытывавшееся им острое чувство незащищенности. Фрейд описывал, как ему удалось привлечь внимание Шарко, продемонстрировав свое знакомство с его публикациями. В результате Шарко попросил одного из своих ассистентов исследовать одного из пациентов вместе с Фрейдом. Фрейд продолжал:
«…С тех пор отношение этого ассистента ко мне изменилось… После того как мы решили отложить заключительный осмотр до четырех часов вечера, он пригласил меня (!) отобедать с ним и несколькими другими докторами из клиники – в качестве своего гостя, разумеется. И все это в ответ лишь на намек со стороны мастера! Но сколь тяжело далась мне эта маленькая победа и как легко это для Рикетти! Я считаю большой неудачей, что природа не одарила меня тем неуловимым качеством, которое обладает свойством привлекать к себе других людей. Мне кажется, что именно его отсутствие в наибольшей степени закрывает мне путь к безмятежному существованию. Мне всегда было очень непросто отыскать друга. Как долго мне пришлось бороться за расположение моей драгоценной девочки, и каждый раз, когда я встречаю кого-то, то ощущаю вначале некий неосознанный им импульс, побуждающий его недооценивать меня. Возможно, это вопрос взгляда, или чувства, или же иного секрета природы; что бы то ни было – на другого это оказывает глубокое отрицательное воздействие. Меня утешает лишь верность тех, кто оказался в числе моих друзей».
Марта, должно быть, возражала против столь низкой самооценки, на что Фрейд ответил еще более углубленным самоанализом: