– Ночью она родила, – поделился он доброй вестью.
Радостно вскрикнув, Джолин тут же сообщила об этом своему мужу Биллу, которого в гостиной не было.
– Билл, Агнес родила!
– Мальчика, – добавил Эдом. – Назвала его Бартоломью.
– Это мальчик, его зовут Бартоломью, – прокричала Джолин и повела Эдома на кухню.
На улице, в универсале, остались коробки с продуктами, ветчина, консервы для Клефтонов. Эдому поручили принести их потом, перед самым отъездом.
Агнес полагала, что пирог и дружеская беседа создадут должную атмосферу и эти продукты будут выглядеть не милостыней, а дружеским подарком.
В маленькой, но очень чистой и светлой кухне пахло корицей и ванилью.
Билла не было и здесь.
Джолин отодвинула стул от обеденного стола.
– Садись, садись!
Поставила пирог на столик у плиты, достала из буфета три фаянсовые кружки.
– Готова спорить, это необычный мальчик, очень красивый мальчик.
– Я его еще не видел, – ответил Эдом. – Утром говорил с Агнес по телефону. Она сказала, что мальчик замечательный. На голове много волос.
– Он родился с волосами на голове! – прокричала Джолин мужу, наполняя кружки горячим кофе.
Из дальнего конца дома донеслось ритмичное постукивание: Билл направлялся к кухне.
– Она говорит, что самое удивительное в нем – глаза. Она говорит, изумруды и сапфиры. Называет их «глаза от Тиффани».
– У мальчика потрясающие глаза! – прокричала Джолин Биллу.
Пока Джолин ставила на стол тарелки и кофейный кекс, появился Билл, тяжело опирающийся на две крепкие трости.
Ровесник Джолин, выглядел он лет на десять старше. Волосы посеребрило время, но за одутловатость и красноту лица ответственность делили болезнь и лекарства.
Ревматический артрит скрутил ему бедра. Ему давно следовало перейти на костыли или сесть в инвалидное кресло, но он упорно обходился тростями.
Гордость заставляла его продолжать работать и после того, как боль стала невыносимой. Но последние пять лет он уже не работал и пытался, без особых успехов, жить на пособие по инвалидности.
Билл осторожно опустился на стул, повесил трости на спинку, протянул правую руку Эдому.
Болезнь изуродовала и руку, костяшки пальцев распухли, потеряли форму. Эдом едва пожал ее, опасаясь, что даже легкое прикосновение может вызвать боль.
– Расскажи нам все, что знаешь о ребенке, – попросил Билл. – Где они отыскали такое имя… Бартоломью?
– Точно не знаю. – Эдом взял у Джолин тарелку с куском кекса. – Насколько мне известно, в составленном ими списке имен оно не значилось.
О ребенке он практически ничего не знал, только то, что услышал от Агнес. И уже выложил большинство подробностей Джолин.
Тем не менее повторил все снова. Тянул время, пытаясь избежать вопроса, который заставил бы его поделиться с ними и плохими новостями.
Но Билл задал этот вопрос:
– Наверное, Джо раздувается от гордости?
Эдом как раз набил рот кексом, поэтому получил еще одну возможность потянуть с ответом. Долго жевал и лишь потом, заметив недоуменный взгляд Джолин, кивнул, словно отвечая на вопрос Билла.
За этот обман ему пришлось заплатить. Кивнув, он вдруг понял, что не может проглотить прожеванный кусок кекса. Тот никак не желал покидать рот. Боясь, что закашляется, Эдом схватил кружку с кофе и потоком горячей черной жидкости отправил кекс в желудок.
Он не мог говорить о Джо. Сообщив новость, он как бы второй раз убивал Джо. Пока он молчал, Джо словно и не умирал. Слова убили бы его. Пока Эдом не произносил этих слов, Джо оставался живым, во всяком случае для Джолин и Билла.
Безумная мысль. Иррациональная. Тем не менее он не мог рассказать Клефтонам о смерти Джо: не поворачивался язык.
И вместо этого затронул более чем уместную тему: Судный день.
– Вам не кажется, что на дворе погода под землетрясение?
– Для января это отличный денек, – удивленно ответил Билл.
– Землетрясение тысячелетия запаздывает, – предупредил Эдом.
– Тысячелетия? – нахмурилась Джолин.
– В регионе Сан-Андреас каждые тысячу лет должно быть землетрясение силой не меньше восьми с половиной баллов по шкале Рихтера, чтобы снять напряжение в разломе. Очередное запаздывает уже на сотню лет.
– Нет, оно не произойдет в день рождения сына Агнес, это я могу гарантировать, – возразила Джолин.
– Он родился вчера, а не сегодня, – мрачно уточнил Эдом. – Когда произойдет землетрясение тысячелетия, небоскребы сложатся, как карточные домики, мосты рухнут, вода прорвет дамбы. В три минуты между Сан-Диего и Санта-Барбарой погибнет миллион человек.
– Тогда я, пожалуй, съем еще кусок кекса. – Билл пододвинул свою тарелку к Джолин.
– Нефте- и газопроводы дадут течи, взорвутся. Море огня захлестнет города, убьет новые сотни тысяч.
– И ты делаешь такие выводы, исходя из того, что мать-природа даровала нам в январе теплый, солнечный день? – спросила Джолин.
– У природы нет материнских инстинктов, – спокойно, но очень убедительно заявил Эдом. – Думать иначе – чистой воды сентиментализм. Природа – наш враг. Она – безжалостный убийца.
Джолин уже хотела наполнить его кружку, но передумала.
– Может, тебе больше не надо кофеина, Эдом?
– Вы слышали о землетрясении, которое первого сентября тысяча девятьсот двадцать третьего года уничтожило семьдесят процентов Токио и полностью Иокогаму?
– У них осталось достаточно сил, чтобы поучаствовать во Второй мировой войне, – заметил Билл.
– После землетрясения сорок тысяч человек собрались на открытом плацу площадью в двести акров. Вызванная землетрясением стена огня так быстро накрыла плац, что они умирали стоя.
– Да, землетрясения у нас случаются, – признала очевидное Джолин, – зато все ураганы достаются Восточному побережью.
– Наша новая крыша, – Билл указал на потолок, – выдержит любой ураган. Отличная работа. Скажи Агнес, что крышу нам сделали очень хорошую.
Чтобы оплатить Клефтонам новую крышу, Агнес собрала пожертвования двенадцати граждан и одного церковного прихода.
– Ураган, обрушившийся на Галвестон, штат Техас, в тысяча девятисотом году, унес жизни шести тысяч человек. Практически стер город с лица земли.
– Но с тех пор прошло шестьдесят пять лет, – напомнила ему Джолин.
– Менее чем полтора года тому назад ураган «Флора» послужил причиной гибели шести тысяч человек в странах Карибского моря.
– Не стал бы жить на Карибах, даже если бы мне за это платили, – буркнул Билл. – Такая влажность. И все эти жуки-пауки.
– Но по количеству смертей ни один ураган не сравнится с землетрясением. Одно из самых больших, в Шанхае, погубило восемьсот тысяч человек.
На Билла его слова не произвели впечатления.
– В Китае дома строят из картона. Неудивительно, что там все рушится.
– Произошло оно двадцать четвертого января тысяча пятьсот пятьдесят шестого года, – уверенно добавил Эдом. В его памяти хранились тысячи фактов, связанных с природными катастрофами.
– Тысяча пятьсот пятьдесят шестого? – Билл нахмурился. – Черт, тогда, наверное, у китайцев не было и картона.
С тревогой взглянув на часы, Эдом вскочил.
– Вы только посмотрите, который час! Агнес надавала мне столько поручений, а я тут сижу и болтаю о землетрясениях и циклонах.
– Ураганах, – поправил его Билл. – Они отличаются от циклонов.
– Только не будем сейчас о циклонах! – Эдом поспешил к универсалу, чтобы вытащить коробки с ветчиной и консервами.
Такого угрожающего неба, синего, без единого облачка, видеть ему еще не доводилось. И воздух абсолютно сухой. Вокруг все застыло. Определенно, погода под землетрясение. До того как этот знаменательный день сменится ночью, земля дрогнет и пятисотфутовые приливные волны накатят на берег.
Глава 25
Из семи новорожденных ни один еще не понимал, как много ужасов таится в мире, в который они только что пришли.
Монахиня и медсестра привели Целестину в палату для новорожденных.
Она старалась держаться спокойно, должно быть, у нее получалось, потому что ни одна из женщин, похоже, не почувствовала едва ли не парализовавшего ее страха. Двигалась она как автомат, с трудом передвигая негнущиеся ноги, мышцы сводило судорогой.
Медсестра взяла малышку из колыбельки, передала монахине. Монахиня с младенцем на руках повернулась к Целестине, отдернула тонкое одеяльце, чтобы Целестина могла получше разглядеть свою племянницу.
У Целестины перехватило дыхание: ее подозрения подтвердились. Цветом кожи крохотная девочка никак не тянула на шоколад, только на кофе с молоком.
Много поколений ни по прямой линии, ни среди ближайших родственников Целестины ни у кого не было столь светлой кожи. Все они, без единого исключения, цветом напоминали темное красное дерево.
То есть Фими, скорее всего, изнасиловал белый.
Кто-то из ее знакомых. Возможно, его знала и Целестина. Жил он или в Спрюс-Хиллз, или где-то неподалеку, поскольку Фими видела в нем реальную угрозу своей семье.
Целестина не собиралась изображать детектива. Она знала, что никогда не сможет выследить мерзавца и у нее не хватит духа обвинить его в совершенном преступлении.
И потом, пугал ее не монстр, который был отцом этого ребенка. Пугало решение, которое она приняла несколько минут тому назад, сидя в пустой больничной палате на седьмом этаже.
Она ставила на кон все свое будущее, если собиралась реализовать принятое решение. Здесь и сейчас, в присутствии малышки, в ближайшие одну или две минуты ей предстояло или передумать, или обречь себя на куда более трудную и опасную жизнь, чем та, что она рисовала себе раньше.
– Можно мне? – Она протянула руки.
Без малейшего колебания монахиня передала младенца Целестине.
Девочка казалась невесомой. Весила она пять фунтов и четырнадцать унций, но Целестина испугалась, что девочка легче воздуха и может уплыть из рук своей тетушки.
Целестина смотрела в маленькое личико цвета кофе с молоком, выгоняя из себя последние остатки злобы и ненависти, которые распирали ее в операционной.
Если бы монахиня и медсестра могли знать об отвращении, которое совсем недавно испытывала к девочке Целестина, они никогда не пустили бы ее в палату для новорожденных, никогда не доверили бы ей младенца.
Это порождение насилия. Это убийца ее сестры.
Она всматривалась в блуждающие глаза малышки в поисках греховности, доставшейся ей от отца.
Эти маленькие ручонки, такие слабые сейчас, которые со временем станут сильными. Будут ли они способны на злодеяния, как руки ее отца?
Это незаконнорожденное дитя. Это отродье человека-демона, которого Фими полагала больным и злобным.
И пусть сейчас перед ней был невинный младенец, сколько боли эта девочка могла принести остальным? Какие преступления могла совершить?
Но старания Целестины пошли прахом. Не смогла она найти в младенце даже малой толики злобы, доставшейся ей от отца.
Вместо этого она видела возродившуюся Фими.
Она видела ребенка, которому угрожала опасность. Где-то в Орегоне жил насильник, способный на любую жестокость, мужчина, способный на все, если, конечно, Фими не ошиблась, в том числе и на убийство дочери, о существовании которой пока не подозревал. Над Ангелом, если уж она назовет девочку, как хотела Фими, нависла та же угроза, что и над младенцами Вифлеема, которых перебили по указу царя Ирода.
Малышка ухватилась крохотной ручкой за указательный палец своей тети. Пальчики держали на удивление крепко.
«Сделай то, что до́лжно».
Вернув новорожденную монахине, Целестина спросила, откуда ей можно позвонить по личному делу.
* * *
Снова кабинет социального работника. Дождь тихонько барабанил по окну, за которым еще так недавно всматривался в туман доктор Липскомб, не рискующий встретиться взглядом с Целестиной, рассказывая о контакте Фими с давно умершими дорогими ему людьми.
Сев за стол, Целестина вновь позвонила родителям. Ее всю трясло, но голос звучал ровно.
Отец и мать говорили с ней одновременно, по параллельным аппаратам.
– Я хочу, чтобы вы удочерили ребенка. – И продолжила, не дожидаясь ответа: – Мне исполнится двадцать один год только через четыре месяца, но даже тогда у меня могут возникнуть проблемы с удочерением, потому что я – одинокая. А на то, что я ее тетя, никто и не посмотрит. Если вы ее удочерите, я ее воспитаю. Обещаю вам. Возьму на себя всю ответственность. Можете не волноваться, я не передумаю и не подброшу ее вам. С этого момента она становится стержнем всей моей жизни. Я это понимаю. Я это принимаю. Я этому рада.
Она опасалась, что они начнут спорить с ней. И хотя знала, что решение ее непоколебимо, тревожилась о том, что может не выдержать этого испытания.
Но отец не стал ее разубеждать, лишь спросил:
– В тебе говорят эмоции, Цели, или рассудок играет в твоем решении не меньшую роль, чем сердце?
– Не меньшую. Я все продумала, папа. За всю жизнь я не принимала более продуманного решения.
– Чего ты нам недоговариваешь? – вмешалась мать, интуитивно чувствуя, что Целестиной движет не только голос крови.
Целестина рассказала о Нелле Ломбарди и о послании, переданном Фими доктору Липскомбу после того, как ее вывели из состояния клинической смерти.
– Фими… была особенная. Я думаю, и ребенок этот не такой, как все.
– Помни ее отца, – вставила Грейс.
– Да, помни, – согласился ее отец, священник. – Если кровь заговорит…
– Мы в это не верим, не так ли, папа? Мы не верим, что кровь заговорит. Мы верим, что рождены в надежде под пологом милосердия.
– Да, – согласился он. – Верим.
Послышался усиливающийся с каждой секундой вой сирены: к больнице Святой Марии неслась машина «скорой помощи». По улицам, полным жизни, везли человека, оказавшегося на грани смерти.
Она рассказала им о том, что Фими попросила назвать дочь Ангелом.
– В тот момент я решила, что она плохо соображает из-за кровоизлияния в мозг. Если ребенка усыновляют чужие люди, они и выбирают ему имя. Но я думаю, она понимала… более того, знала, что я захочу сама воспитывать малышку. Что я должна это сделать.
– Цели, – услышала она голос матери, – я так тобой горжусь. И очень люблю тебя за то, что ты приняла такое решение. Но как ты сможешь работать, учиться и заботиться о ребенке?
Лишних денег у родителей Целестины не было. Маленькая церковь отца не приносила особого дохода. Они оплачивали дочери лишь обучение в художественном колледже. Все остальное: аренду квартиры, питание, одежду – Целестина оплачивала сама, работая официанткой.
– Мне не обязательно получать диплом весной следующего года. Я могу ограничить число курсов и окончить школу годом позже. Невелика разница.
– Но, Цели…
– Я – одна из лучших официанток, – прервала она мать. – Поэтому, если я попрошу ставить меня только на обеденные смены, мне пойдут навстречу. Чаевых в обед дают больше. Если я буду работать в одну смену, то у меня будет четкий распорядок дня.
– А с кем в это время будет ребенок?
– С сиделкой. Моими подругами, родственниками подруг. С людьми, которым я могу доверять. С хорошими чаевыми я смогу оплачивать сиделок.
– Может, воспитывать ее должны мы, твои отец и мать?
– Нет, мама. Так не получится. Ты знаешь, что не получится.
– Я уверен, что ты недооцениваешь моих прихожан, – вставил отец. – Они не отвернутся от нас или малышки. Наоборот, раскроют ей свои сердца.
– Не в этом дело, папа. Ты же помнишь тот день, когда мы все были вместе. Помнишь, как Фими боялась того человека. Не за себя… за ребенка.
«Здесь я рожать не буду. Если он поймет, что я родила от него ребенка, он еще больше обезумеет. Я это точно знаю».
– Он не причинит вреда маленькому ребенку, – возразила мать. – У него нет для этого никаких причин.