Интересно, что «Сентябрь, 1914 год, Программа» (Фишер преподносит этот документ о Первой мировой войне как один из наиболее откровенных и судьбоносных) Рицлер даже не упоминает. Впоследствии внимательное изучение дневника Рицлера побудило Штерна сделать вывод об отсутствии доказательств вынашивания Бетманом экспансионистских планов и о том, что «дневник не содержит ни настроений упоения победой, ни свидетельств существования некоего плана завоеваний. Скорее, он свидетельствует об унылой, сумбурной, произвольной импровизации в планировании и бесконечных спорах в ходе осуществления планов».
Атмосфера изменчивости и неясности вокруг официальных военных целей Германии в значительной степени способствовала успешной деятельности сторонников различных политических направлений, стремившихся повлиять на «остполитик» рейха. Термин «направление» употребляется здесь несколько произвольно, поскольку такие группы активистов не были оформлены организационно, а их руководителей и участников не всегда можно четко определить. Тем не менее можно выделить пять основных направлений или концепций:
1. Экспансионистское направление, наиболее тесно связанное с идеей «Дранг нах остен» (бросок на Восток).
2. Проект «Средняя Европа» (или проекты).
3. Польское направление, которое в некотором отношении являлось частью концепции «Средняя Европа».
4. Восточноевропейское направление, ориентированное на политику так называемых пограничных государств.
5. Русское направление, сторонники которого отстаивали идею единства и неделимости России и естественного продолжения этой идеи – тесного сотрудничества с великим восточным соседом Германии – концепцию, имеющую глубокие корни в сознании немцев.
Наиболее динамичная сила (в рамках аннексионистского направления) – пангерманисты, объединявшиеся вокруг партии Отечества. Они проявляли особую активность в продвижении идеи «Дранг нах остен». В меморандуме, представленном Бетману Гольвегу в сентябре 1914 года, лидер пангерманистов Хайнрих Класс призывал правительство Германии следовать смелому плану, предусматривающему создание независимой Украины, которая поддерживала бы тесные связи с Германией и имела бы с ней общую границу. Хотя канцлер не отреагировал на эти призывы и распорядился положить меморандум под сукно, пангерманисты не отказались от продвижения важного проекта для Востока.
Влиятельная сила в начале войны – пангерманисты – не являлась таковой в германской политике конца 1917 года. Их влияние вообще трудно определимо и нередко преувеличивается. Согласно данным некоторых ранних исследований, германское правительство сочувствовало аннексионистским планам пангерманистов. Фишер, определяющий число пангерманистов в 25 тысяч человек, утверждает, что эта группировка оказывала во время войны постоянное и сильное влияние на все аспекты политической, социальной и культурной жизни Германии. Однако Альфред Крук, который исследовал эту проблему гораздо основательнее, чем Фишер, довольно убедительно показал, что канцлеры Германии военного времени – Теобальд фон Бетман Гольвег, Георг Микаэлис, Георг фон Хертлинг, князь Максимилиан Баденский – твердо противостояли давлению пангерманистов, которое оказывалось на них во время войны. Более того, пангерманистам не давали даже донести свои взгляды до кайзера Вильгельма II, не говоря уже о привлечении монарха на свою сторону. Также не увенчались успехом их попытки в октябре 1917 года убедить генерала Эриха фон Людендорфа взять на себя диктаторские полномочия, несмотря на то что он нередко разделял взгляды пангерманистов.
Согласно взглядам Генри Корда Мейера, американского исследователя, долго изучавшего эту проблему, идея «Средней Европы» «играла подчиненную роль в официальных военных целях Германии и встречала сопротивление большинства военных и дипломатических лидеров Габсбургской монархии». Она представляла собой план экономического сообщества, основу которого должен был составить таможенный союз Германии и Австро-Венгрии с присоединением в последующем большинства малых и средних государств Европы. Мейер также пришел к заключению, что «только германский МИД постепенно проявлял искреннюю заинтересованность в какой-то форме среднеевропейской экономической интеграции». Фриц Фишер в своем более позднем исследовании, основанном на германских архивах, придает гораздо большее значение агитации за «Среднюю Европу», включающую малые восточноевропейские государства между Германией и «усеченной Россией». Бетман Гольвег, согласно утверждениям Фишера, неоднократно вел речь о ней и рассматривал как мощный фактор в формировании военных целей рейха. Согласно точке зрения Фишера, и Бетман Гольвег, и Рихард фон Кюльман (статс-секретарь канцлера по международным делам) рассматривали «Среднюю Европу» как наиболее удобный путь укрепления силовой позиции Германии на континенте и как предпосылку проведения рейхом «мировой политики». Штерн, изучая дневник Рицлера, пришел к такому же основному выводу. Тот целиком разделял убеждение Бетмана, что «такой новый порядок в Европе обещал больше постоянства, чем откровенная аннексия чужой территории». Рицлер также допускал, что «Средняя Европа» «была европейской маскировкой нашей воли к власти».
Никто не рассматривал Украину в ходе реализации важных проектов. В планах «Средней Европы» центральное место занимала польская проблема. Польша стала «горстью подлинной среднеевропейской земли» не только для Фридриха Наумана, главного разработчика концепции, но и для других приверженцев такой политики. Польская декларация от ноября 1916 года, принятая Берлином и Веной во время подъема или спада агитации за «Среднюю Европу», приветствовалась Науманом и его сторонниками как важный шаг в направлении осуществления намеченной цели.
Следовательно, немецкий историк Ханс Бейер был прав, расценивая период с конца 1914 по 1916 год как время, когда тень Польши доминировала «во всем треугольнике Берлин – Будапешт – Вена». То, что украинская проблема не играла существенной роли в немецкой экспансии на Востоке в этот период, вполне можно объяснить влиянием концепции «Средней Европы» на официальную политику Германии относительно Польши. Лишь в первые месяцы войны германская печать и определенные официальные круги уделяли Украине повышенное внимание.
Согласно проекту Наумана, в «Среднюю Европу» включалась только часть украинской территории, находившаяся под управлением Австрии (Восточная Галиция и Северная Буковина). Такая его осторожность в подходе к данному вопросу понятна. В конце концов, пока Россия являлась сильной державой, до тех пор сохранялась надежда прийти к соглашению с ней. Науман не мог идти в своих планах дальше Польши. Однако имеются определенные свидетельства того, что он разделял национальные чаяния «пограничных народов», о которых получал информацию от своего друга и соратника Пауля Рорбаха. Ханс Бейер идет даже так далеко, что ставит в заслугу Науману внесение вклада своими работами по «Средней Европе» (с ними ознакомились сотни тысяч людей в Германии, Австрии и других странах) в лучшее понимание проблем «пограничных народов» Российской империи и повышение заинтересованности в их судьбе.
Науман занял четкую позицию по украинской проблеме только после заключения договора с Украиной в Брест-Литовске 9 февраля 1918 года. Он приветствовал его как позитивный шаг на пути реализации плана «Средней Европы» (хотя он имел в виду прежде всего продовольственные поставки из Украины). Вскоре после этого Вальтер Шотте, редактор еженедельника «Средняя Европа», ссылался на Украину как на «составляющую часть «Средней Европы». Все это было, однако, просто самообманом. Первоначальная концепция «Средней Европы» 1915–1916 годов умерла. В то время как одни деятели упорно отказывались признавать это, другие быстро двинулись дальше и приспособили свою «Среднюю Европу» к концепциям «Дранг нах остен» Людендорфа и «Восточной Европы» Рорбаха. Фриц Фишер, который, вопреки Мейеру, усматривает тесную связь между планами сторонников «Средней Европы» и официальной политикой Германии, полагает, что с крахом России эта идея уступила место плану «абсолютного господства на Востоке».
В бесконечных дебатах вокруг «остполитик» рейха также важную роль сыграло движение «Восточная Европа». Не будет преувеличением отождествить это идейное течение с Паулем Рорбахом, поскольку никто в Германии военного времени, кроме него, не сделал так много для развития и распространения идей, связанных с концепцией «Восточная Европа». Он был не только наиболее активным автором, но также являлся наиболее известным представителем данного течения и бесспорным лидером движения. Пауль Рорбах достиг впечатляющих успехов в публикации своих произведений еще до начала Первой мировой войны. Как прибалтийский немец, он хорошо знал Россию, владел русским языком и активно занимался изучением социальной, экономической и политической жизни империи после того, как покинул ее и поселился в Германии, на родине своих предков. Рорбах, который в то время путешествовал по миру больше, чем кто-либо из его соотечественников, сделал себе имя в качестве эксперта по вопросах колониальной политики и немецких колонистов. Он также проявил себя как знаток ближневосточных проблем и сторонник немецкой экспансии в этом регионе, а также как приверженец концепции «Средняя Европа» и, наконец, зарекомендовал себя исследователем России и ее национального вопроса.
Многие другие представители этого идейного течения также были прибалтийскими немцами. Возможно, наиболее выдающимся из них был Теодор Шиман, которого можно считать учителем Рорбаха и основоположником теоретического направления «Восточной Европы». Шиман, авторитетный профессор университета и исследователь в области русской истории, первым выдвинул тезис, что царская Россия является искусственным конгломератом разных народов, имеющих право на самостоятельное существование. Будучи более влиятельным, чем его ученик (он состоял в дружеских отношениях с кайзером Вильгельмом и советником монарха до и после войны), Шиман отличался более узким подходом к «остполитик», чем Рорбах, и в первую очередь добивался аннексии рейхом Прибалтики. Как полагает Фишер, тот имел значительное влияние в МИД, а также среди военного руководства рейха, особенно тех, кто занимался административной деятельностью на восточных оккупированных территориях. Возможно, Шиман имел какое-то отношение к идеям, которые разделяли такие деятели, как полковник Макс Гофман (впоследствии генерал) или генерал Людендорф, но нет доказательств того, что с его взглядами считались и в МИД, как утверждает Фишер.
С началом войны Рорбах и его единомышленники стали еще больше акцентировать внимание на многонациональном составе Российской империи. Они стремились добиться ее расчленения путем достижения конкретной военной цели. Один из наиболее важных шагов в этом направлении – восстановление «старой исторической разграничительной линии между Московией и Украиной», что предполагало обретение последней полной независимости. Излишне уточнять, что такое украинское государство должно было бы иметь тесные экономические и политические связи со среднеевропейским объединением во главе с Германией.
Польша и Финляндия должны были тоже получить независимость. Что касается прибалтийских провинций, то в отношении них Рорбах имел свои виды. Подлежали отторжению от России не только Курляндия, Ливония и Эстония, но также Литва. Эти территории объединялись в так называемый Балтикум, который предполагалось заселить немцами из других частей России. Рорбаха часто называли пангерманистом, главным образом из-за его отношения к народам Прибалтики.
Нет сомнений, что Рорбах не учитывал надежды и чаяния этих небольших этнических групп с сильно развитым чувством национального самосознания, но при этом он спешит предостеречь соотечественников против высокомерного отношения «господствующей нации» к народам Прибалтики и призывает предоставить им автономию, сделав их партнерами в общем деле. За такие взгляды пангерманисты резко критиковали и осуждали Рорбаха.
Сторонники концепции «Восточная Европа» внесли свой вклад в дело популяризации украинского вопроса в Германии военного времени. Правда, он поднимался многими германскими политологами не столько из-за того, чтобы добиться расчленения Российской империи и создания ряда новых независимых пограничных государств на Востоке, сколько в надежде дождаться развала или, как минимум, ослабления русской армии и обеспечения победы центральных держав на Восточном фронте. Однако с самого начала деятели типа Рорбаха разрабатывали далекоидущие планы установления нового порядка на Востоке и безоговорочно поддерживали создание независимой Украины.
Помимо германских политологов, выступавших за создание независимой Украины, имелось немало украинцев из Галиции, а также эмигрантов из Восточной Украины, пропагандировавших эту идею либо самостоятельно, либо при немецкой финансовой поддержке. Ханс Бейер выделяет «пять основных украинских тезисов», которые встречаются в большинстве пропагандистских материалов подобного рода:
1. Украинцы образуют отдельную, отличную от других нацию, а не ответвление русизма. Украинский язык – самостоятельный язык, а не диалект русского.
2. Украинское возрождение прослеживается от «Энеиды» Котляревского, а национальное движение однотипно с другими движениями народов Центральной и Восточной Европы. С 1798 года (дата публикации «Энеиды» на украинском языке) оно укрепилось и приобрело размах, стало мощной политической силой в Приднепровье.
3. Это национальное движение преследует цель отделения от России и стремится к сотрудничеству с центральными державами.
4. Не только московиты, но и поляки являются естественными врагами Украины (это было общее мнение украинцев Галиции и политологов-эмигрантов из Восточной Украины).
5. В экономическом отношении Украина – ключевой регион Востока. Ее отделение от Москвы внесет существенный вклад в победу центральных держав.
Эти усилия Германии, несомненно, стали важным источником вдохновения для украинцев Австро-Венгрии, так же как и для писателей-эмигрантов и политических лидеров из России, которые видели в Рорбахе и его сторонниках серьезную силу, оказывавшую сильное воздействие на официальную политику Германии. Однако, поскольку во время войны связи между центральными державами и Россией прервались, влияние этих германских публикаций на украинское национальное движение было незначительным.
Степень влияния сторонников концепции «Восточная Европа» на официальные разработки и планы в отношении Украины определить непросто. Согласно утверждению Фит Валентина, политические взгляды Рорбаха в значительной степени и неизменно влияли на германскую «остполитик». Они, по его мнению, играли весьма важную роль вплоть до подписания договора в Брест-Литовске. Генри Корд Мейер, изучавший труды Рорбаха более глубоко, чем Валентин, пришел к другому заключению. Он считал, что сам Рорбах и его концепция перед русской революцией пользовались лишь незначительной поддержкой среди немецких политиков и что влияние ученого на официальные взгляды чересчур преувеличено. Дмытро Дорошенко также пришел к выводу, что там, где немецкая печать и, в меньшей степени, общественное мнение поддерживало активную политику на Востоке и использование украинского движения против России, правящие круги Германии и Австрии воздерживались от открытого выражения собственных симпатий. Фактически среди влиятельных политических лидеров рейха лишь бывший канцлер князь Бернхард фон Бюлов понимал важность Украины для германской политики и без колебаний, публично высказывался по этому поводу.