Миссис Джон Найтли была хорошенькой, элегантной молодой женщиной с мягким и спокойным характером. Она отличалась приветливостью и ласковостью и была всецело поглощена своей семьей. Оставаясь преданной женой и любящей матерью, она была столь нежно привязана к отцу и сестре, что, если бы не тесные узы брака, более пылкая любовь могла бы показаться невозможной. Она ни в ком из своих близких не видела недостатков. Она не отличалась ни живостью ума, ни быстротой соображения, этим она походила на своего отца. Во многом унаследовала она и его характер: будучи сама хрупкого здоровья, она чрезмерно опекала своих детей, постоянно дрожала за них и так же безоглядно верила своему мистеру Уингфилду, лондонскому врачу, как верил ее отец мистеру Перри. Отец и дочь были также очень схожи общей благожелательностью натур и привычкой поддерживать отношения со всеми старыми знакомыми.
Мистер Джон Найтли был человек высокого роста, очень благообразный и очень умный; он делал блестящую адвокатскую карьеру, был образцовым семьянином – словом, человеком, достойным всяческих похвал. Однако его сдержанность и необщительность мешали ему стать душой общества. Кроме того, иногда ему недоставало чувства юмора. Нрава он был доброго и редко взрывался, так что его вряд ли можно было упрекнуть во вспыльчивости, однако и чрезмерным добродушием похвастать он не мог. Его недостатки питались тем, что жена его просто боготворила. Крайняя мягкость ее нрава, несомненно, служила его характеру плохую службу. Он обладал всею ясностью и живостью ума, которых так недоставало ей, и иногда мог вести себя нелюбезно и даже сказать резкость. Прелестная свояченица не слишком жаловала его. От нее не ускользал ни один его изъян. Она слишком близко к сердцу принимала все мелкие уколы в адрес Изабеллы, которые саму Изабеллу нисколько не смущали. Возможно, она относилась бы к зятю терпимее, если бы он льстил ей, но он держался с Эммой как спокойный любящий брат и друг, не перехваливал ее и не был ослеплен ею; однако, даже превозноси он ее до небес, едва ли она могла бы простить ему величайшее, по ее мнению, прегрешение, в которое он частенько впадал, а именно: недостаток снисходительности по отношению к ее отцу. Мистер Джон Найтли не всегда выказывал по отношению к тестю должную терпимость. Маленькие странности и капризы мистера Вудхауса иногда вызывали у него разумную отповедь или же резкий ответ – и то и другое было в равной степени бессмысленно. Случалось такое нечасто, ибо мистер Джон Найтли в действительности тестя почитал и обыкновенно вел себя как полагается примерному зятю, то есть воздавал ему должное; однако, на милосердный взгляд Эммы, взрывы негодования случались слишком часто, и мучительнее всего было сидеть и гадать, когда же он потеряет терпение, хотя часто никакого взрыва не следовало. Правда, в начале каждого визита мистер Найтли бывал исполнен самых добрых намерений, и Эмма питала надежду, что теперешний визит, будучи в силу необходимости столь кратким, пройдет благополучно, в обстановке совершенной взаимной сердечности. Не успели гости устроиться и рассесться, как мистер Вудхаус, меланхолично качая головой и вздыхая, привлек внимание старшей дочери к грустной перемене, произошедшей в Хартфилде с тех пор, как она была тут в последний раз.
– Ах, моя милая! – начал он. – Бедная мисс Тейлор… как печально!
– О да, сэр! – вскричала Изабелла, с готовностью выражая сочувствие. – Как, должно быть, вы по ней скучаете! И дорогая Эмма тоже! Какая печальная потеря для вас обоих! Я не перестаю жалеть вас. Даже не представляю, как вы без нее обходитесь… Действительно, печальная перемена… Надеюсь, сэр, ей живется неплохо?
– Неплохо, милая моя, надеюсь, неплохо. Не знаю, конечно, но, по-моему, на новом месте она чувствует себя вполне сносно.
Тут мистер Джон Найтли тихонько спросил у Эммы, не кажется ли мисс Тейлор слишком нездоровой атмосфера в Рэндаллсе.
– О нет, что вы! Ни в малейшей степени. В жизни не видела миссис Уэстон более счастливой… Она никогда не выглядела так хорошо. Папа просто высказывает собственные сожаления.
– Что ж, это делает честь обоим, – последовал вежливый ответ.
– Но вы, сэр, видитесь с ней достаточно часто? – горестно спросила Изабелла, разделяя печаль и уныние отца.
Мистер Вудхаус ответил не сразу:
– Не так часто, милочка, как мне бы хотелось.
– Папа, помилуйте! С тех пор как она вышла замуж, мы не видели ее в целом всего один день. Каждый день, утром или вечером, за исключением одного дня, видимся мы либо с мистером Уэстоном, либо с миссис Уэстон, а чаще всего с ними обоими, в Рэндаллсе или у нас. Как ты, Изабелла, наверное, догадываешься, чаще они приходят к нам. Они очень, очень часто дарят нас своими визитами. Мистер Уэстон и в самом деле не уступает ей в доброте. Папенька, если вы будете продолжать в том же духе, вы дадите Изабелле неверное представление о нас всех. Надобно смириться с тем, что мисс Тейлор уже не вернешь, но невозможно не заметить, что мистер и миссис Уэстон изо всех сил стараются смягчить для нас боль утраты, и эта боль не так сильна, как мы опасались, – вот в чем суть.
– Совершенно справедливо, – заметил мистер Джон Найтли, – и все так, как я и представлял, судя по вашим письмам. Ее желание заботиться о вас несомненно, дело упрощает то, что он – человек свободных взглядов и общительный. Я не уставал повторять тебе, любовь моя, что перемена не так сильно скажется на Хартфилде, как ты боялась! Теперь, услышав отчет Эммы, надеюсь, ты довольна?
– Ну, чтобы быть точным, – сказал мистер Вудхаус, – конечно, я не могу отрицать того, что миссис Уэстон – бедная миссис Уэстон! – действительно частенько приходит к нам в гости. Но ведь… ей непременно нужно бывает всякий раз уходить!
– Папа, мистеру Уэстону было бы очень тяжко, если бы она не уходила домой! Вы, кажется, забываете о бедном мистере Уэстоне?
– Да, верно, – весело подхватил Джон Найтли. – У мистера Уэстона тоже есть на нее некоторые права! Мы с вами, Эмма, рискнем отстаивать права бедного мужа. Хотя я тоже муж, а вы пока не жена, мы с вами оба вполне в состоянии признать, что у супруга есть некоторые права. Что же касается Изабеллы, то она замужем уже достаточно давно и, вероятно, почитает за благо как можно меньше считаться со всеми мистерами Уэстонами и им подобными.
– Я, любовь моя? – воскликнула его жена, расслышав и поняв смысл его речи лишь отчасти. – Вы говорили обо мне? Уверена, никто не является большей, чем я, защитницей института брака. И если бы не жалость к ней из-за того, что она вынуждена была покинуть Хартфилд, я ни за что не думала бы о мисс Тейлор иначе как о счастливейшей женщине на свете, а что касается пренебрежения к мистеру Уэстону, то, по-моему, нашего превосходного мистера Уэстона трудно переоценить. Я считаю, что он обладает самым счастливым нравом. За исключением вас и вашего брата, я не знаю другого мужчины, обладающего столь завидным характером. Никогда не забуду, как он запускал с Генри змея на прошлую Пасху – помните, какой тогда был ветреный день? А в прошлом году, в сентябре, он проявил истинное милосердие – подумать только, написал мне письмо в двенадцать часов ночи, и только ради того, чтобы заверить меня, что в Кобэме нет скарлатины! С тех пор я убеждена, что ни более чуткого сердца, ни более отзывчивого человека не существует в природе. Если кто-то и заслужил такого превосходного мужа, то только мисс Тейлор.
– А как же его сын? – осведомился Джон Найтли. – Приезжал он сюда по такому случаю или нет?
– Пока не приезжал, – ответила Эмма. – Мы все без оснований надеялись на его приезд вскоре после бракосочетания, однако нас постигло разочарование. И я не слышала, чтобы о нем упоминали в последнее время.
– Не забудь, милочка, рассказать им о письме, – напомнил ее отец. – Он написал бедной миссис Уэстон поздравительное письмо – такое учтивое, такое любезное! Она показывала его мне. По-моему, это характеризует его с самой лучшей стороны. Трудно сказать, самому ли ему пришла в голову такая мысль, знаете ли. Он так молод… Возможно, его надоумил дядюшка…
– Милый папочка, да ведь ему двадцать три года! Вы забываете, как быстро летит время.
– Двадцать три года! Неужели? Ни за что бы не подумал… ведь ему было всего два годика от роду, когда он лишился своей бедной матушки! Да, время действительно летит! А у меня плохо с памятью. Как бы там ни было, письмо было просто превосходное, чудесное и доставило мистеру и миссис Уэстон много радости. Писано, насколько я помню, из Уэймута и датировано двадцать восьмым сентября. Оно начиналось обращением: «Любезная сударыня!» – дальше я забыл, а подписано было: «Ф.Ч. Уэстон Черчилль» – это я помню точно.
– Как это мило и благородно с его стороны! – пылко воскликнула миссис Джон Найтли. – Я совершенно не сомневаюсь в том, что он очень славный молодой человек. Но как печально, что он живет не дома с отцом! Какой ужас, когда ребенка увозят от его родителей из отчего дома! Я никогда не пойму, как мистер Уэстон согласился с ним разлучиться. Отдать собственное дитя! Правда, я никак не могу хорошо отнестись и к человеку, способному предложить родителю нечто подобное.
– Подозреваю, к Черчиллям никто никогда хорошо и не относился, – холодно заметил Джон Найтли. – Но не воображайте, пожалуйста, будто мистер Уэстон, расставаясь с сыном, чувствовал то же самое, что испытывали бы вы, отдавая в чужие руки Генри или Джона. Мистера Уэстона нельзя назвать человеком, принимающим все близко к сердцу. Он человек легкого и веселого нрава, он принимает жизнь такой, какая она есть, и, так или иначе, видит светлую сторону любого события в зависимости, как я подозреваю, от того, насколько так называемое «общество» способно его развлечь. Ему интереснее участвовать в званых обедах и ужинах, играть с соседями в вист пять дней в неделю, нежели скучать со своими близкими или предаваться домашним утехам.
Эмме не понравился такой отзыв о мистере Уэстоне, бросающий на него тень, и она хотела было возразить, но затем пожала плечами и пропустила колкость в адрес своего друга. Необходимо сохранять мир, пока возможно; привычка зятя превыше всего ценить домашний очаг стоит всяческих похвал, за одно это Джон Найтли заслуживает снисхождения. Нелюбовь же его к гостям и визитам выливается в стремление порицать общепринятую тягу людей к общению и чрезмерную важность, придаваемую отношениям вне семейного круга.
Глава 12
К обеду пригласили мистера Найтли – к тайному неудовольствию мистера Вудхауса, которому не хотелось ни с кем делить радость общения с Изабеллой в первый же день ее приезда. Однако дело решило свойственное Эмме чувство справедливости. Помимо рассуждений о том, что оба брата также имеют право рассчитывать на встречу, ее побудило послать приглашение мистеру Найтли воспоминание об их недавней размолвке.
Она надеялась, что теперь они смогут помириться. В самом деле пора положить конец ссоре. Впрочем, они ведь и не ссорились! Она, как ей казалось, обыкновенно бывала права, он же ни за что не соглашался признать свою неправоту. Ни один из них не хотел уступить другому, однако настало время притвориться, будто они никогда и не ссорились; она надеялась, что возобновлению былой дружбы поспособствует то, что, войдя в комнату, он увидит ее с племянницей – самой младшей, прехорошенькой малышкой восьми месяцев от роду. Это был ее первый визит в Хартфилд, и малышка радостно смеялась, когда тетка кружила ее по комнате. Уловка действительно помогла, и, хотя вошел мистер Найтли с видом весьма суровым и первые его вопросы грешили краткостью и отрывистостью, скоро он забылся и заговорил со всеми в своей обычной манере и с обычной для их прежней прекрасной дружбы бесцеремонностью взял девчушку из ее рук. Эмма поняла, что они снова друзья; она почувствовала огромное облегчение, а затем, в приливе веселья, видя, как он восхищается малышкой, заметила:
– До чего отрадно, что мы одинаково относимся к нашим общим племянникам и племянницам! Что касается взрослых мужчин и женщин, тут наши мнения иногда очень расходятся, но что касается этих детей, полагаю, мы никогда не повздорим.
– Если бы в оценке взрослых людей вы так же руководствовались зовом природы, как в общении с племянниками, и меньше находились бы под властью настроения и минутных прихотей в своих симпатиях и антипатиях, то мы с вами всегда придерживались бы сходного мнения.
– Значит, по-вашему, все наши разногласия происходят от того, что я не права?
– Да, – с улыбкой отвечал он, – и повод у меня весьма веский. Когда вы родились, мне было уже шестнадцать лет.
– Существенная разница в возрасте, – парировала она. – Несомненно, в ранний период моей жизни вы значительно превосходили меня во всем; но разве по прошествии двадцати одного года не стала я несколько ближе к вам по способности мыслить и выражать свои суждения?
– Да… существенно ближе!
– Но все же недостаточно близко для того, чтобы допустить возможность, что я бываю права, даже если мы расходимся в суждениях?
– Не забывайте, я все так же старше вас на шестнадцать лет – у меня больше жизненного опыта! А кроме того, я не являюсь хорошенькой молодой женщиной и испорченным ребенком. Полно, дорогая Эмма, давайте помиримся и больше не будем об этом говорить. Передай своей тетушке, маленькая Эмма, что ей следует подавать тебе лучший пример вместо того, чтобы вспоминать былые огорчения и обиды. Если даже она и не была не права прежде, то она не права сейчас.
– Вот уж верно, – воскликнула она, – совершенно верно! Малышка Эмма, становись лучше тетки! Будь бесконечно умнее и вполовину не так самонадеянна! Потерпите, мистер Найтли, мне осталось сказать всего несколько слов. Если принимать во внимание добрые намерения, то мы с вами оба – понимаете, оба – были правы! Кроме того, позвольте вам заметить, что до сих пор ни одно мое наблюдение или замечание не оказывалось ложным. Мне лишь хочется узнать, не слишком ли огорчен, не слишком ли опечален мистер Мартин?
– Хуже не бывает, – последовал его краткий и вполне недвусмысленный ответ.
– Ах! Я действительно очень сожалею… Ну же, пожмите мне руку!
Они пожали друг другу руки с большой сердечностью, после чего вошел Джон Найтли. Братья поздоровались сдержанно, как истинные англичане:
– Здравствуй, Джордж!
– Как поживаешь, Джон?
Однако их внешнее хладнокровие, почти граничащее с безразличием, скрывало истинную привязанность, ибо ради блага другого оба готовы были на все.
Вечер прошел в мирных разговорах; мистер Вудхаус отказался от карт, дабы без помех всласть наговориться со своей обожаемой Изабеллой, и маленькое общество вскоре естественным образом разделилось надвое: с одной стороны – мистер Вудхаус с дочерью, с другой – оба мистера Найтли. У членов двух кружков были настолько разные интересы, что они редко находили общую тему, а Эмме оставалось лишь сновать между ними, участвуя время от времени в их разговорах.
Братья беседовали о своих делах и заботах, но главным образом о делах и заботах старшего из них, более общительного по характеру. Он всегда и говорил больше. Будучи мировым судьей, он не упускал случая посоветоваться с Джоном по какому-либо пункту законодательства; на худой конец, он всегда мог припомнить какой-нибудь курьезный случай из своей практики. Так как он являлся хозяином фамильного поместья Донуэлл, при котором имелись обширные земельные владения, ему приходилось отчитываться о том, какой ожидается урожай на каждом поле, а также пересказывать все местные новости, которые не могли не представлять интереса для его брата, потому что в поместье прошла большая часть его жизни и он сохранил к отчему дому сильную привязанность. Необходимость сооружения водосточной канавы, починка изгороди, упавшее дерево, а также судьба каждого акра пшеницы, брюквы или яровых хлебов были Джону одинаково интересны, несмотря на внешнюю невозмутимость. Если же его словоохотливый брат изредка давал ему возможность вставить слово, в его расспросах слышалось живое участие.