Этот ключ был символом его домашнего очага, уюта. Виктор из детской поры прихватил с собой четкий снимок: он привстает на цыпочки и дотягивается до ключа, торчащего из шифоньера, поворачивает его, и вот заветная дверца открыта. Это было левое отделение шифоньера, в котором в ящиках хранились носки, белье, нюхательный табак против моли, а на верхней полке – ваза с конфетами, жестяная коробка с печеньем (через много лет он купит такую же, с изображением на крышке Большого Москворецкого моста через Москву-реку). Для него эта полка была кладовкой сладостей. Позже, когда родители стали прятать от него ключ, он научился находить его. Чаще всего ключ от шифоньера оказывался в кармане халата матери. Он брал одно печенье и одну конфету, закрывал дверцу, а ключ клал обратно в карман, возвращался в свою комнату и плотно закрывал за собой дверь. Это-то и спасло его однажды от угарного газа. Родителей – нет...
...Секунды на размышления, и Виктор, впервые ощущая, как бьется нерв под глазом, вынул ключ из секретера и положил его в карман.
Он вышел на площадку не сразу – иначе его сбили бы соседи, рванувшие с верхних этажей на улицу: «Что там произошло?», «Взорвалась чья-то машина?», «Не будут ставить под окнами», «Прекратите, может, человек погиб»... Лугано выпал счастливый шанс спуститься последним, открыть дверь в подвал и, пройдя по нему и подсвечивая фонариком-брелоком, покинуть этот дом навсегда.
Первое, что он сделал, оказавшись в квартале от дома, – это набрал номер «экстренной связи» из телефона-автомата. Серия длинных гудков, и Лугано, не дождавшись ответа, положил трубку. Он не рискнул позвонить Вадиму Мартьянову, номеру первому в группе. Лугано не подчинялся ему, лишь получал от него необходимую помощь. Так было в Польше, когда 22-летний Виктор ликвидировал лидера польского общенационального движения «Единство»...
Третий по счету звонок он сделал в первые минуты старого Нового года. И снова не дождался ответа.
Апрелевка, Нарофоминский район,
Московская область
Директор вернулся в свою загородную резиденцию, как всегда, затемно. У него было какое-то время (два дня или две недели, неважно), чтобы собрать вещи и освободить дачу.
Он уединился в своем кабинете, попросив офицера охраны (сегодня дежурным был капитан Линьков) принести чаю. И добавил: «С лимоном». Хотя не был уверен, что в доме есть лимон. Кажется, с новогодних праздников в холодильнике остались мандарины, апельсины. И даже если лимона там нет, нужно послать за ним Линькова. Директор поймал себя на мысли, что начинает зацикливаться на пустячной вещи, но в деталях он был упрям. Особенно сегодня. И нашел аргумент в свою пользу: сегодняшняя ночь – она особая, праздничная, сегодня канун старого Нового года.
Он придвинул к себе часы с витыми наугольниками в нижней части, достал из ящика стола ключик и, вставив его в отверстие в циферблате и провернув вал ходовой пружины, завел их. Поставил на них точное время – по своим наручным часам: четверть двенадцатого. До праздника и призрачного салюта осталось сорок пять минут.
Тот, кого зачастую звали Директором, слушал ход старинных часов, которые он очень любил. Оттого и заводил их редко, чтобы сберечь механизм. А вид последнего был роскошен. Стоило только открыть гравированную заднюю стенку, и тогда взору открывался короткий золоченый маятник в сочетании со шпиндельным спуском, а также точная дата изготовления часов, имя мастера: май 1690 года, Томас Томпион. Эти часы были частью коллекции «Восточный фонд», местонахождение которого знали только несколько человек, хранителей.
Капитан Линьков принес чай с лимоном и вышел, плотно притворив за собой дверь. Чай был горячий, и Директор дал ему время остыть. Время. Сейчас для него оно было дорого, как никогда. Он взял чистый лист бумаги и набросал пару слов, внизу поставил дату и свою подпись. Воспользовавшись секретной линией связи, сделал несколько звонков и отдал распоряжения. Шестеро его личных агентов были мертвы.... И эта личная, по сути, катастрофа подкосила Директора и указала на единственную причину, по которой он оказался в опале. «Восточный фонд». И в этом деле не обошлось без предательства. Предатель мог заинтересовать некую организацию и дать на товарищей исчерпывающую информацию личного и служебного характера, которая и позволила устранить агентов разом, в одно время. Хотя они и находились в разных местах страны, а двое за рубежом, но погибли так, как будто стояли, связанные по рукам и ногам, перед заряженной картечью пушкой. Выстрел – и...
«Мартьянов! Вадим, сукин ты сын!»
Слабо верилось в то, что Мартьянова раскололи, узнав о фонде, к примеру, от тунисского агента. Нет, инициатива пошла от него.
Директор встал. Повесив китель на спинку кресла, прошелся, часто бросая на него взгляд. Ему показалось: форменная куртка сплошь покрыта грязными пятнами, обшлага и лацканы лоснятся.
Его тоже убрали, как и его личных агентов, но к нему применили изощренный метод, фактически растоптав его. Как офицер он не мог вынести такого позора...
Он остановился, снова занял место за столом. Подумал о том, что чем ближе срок, тем сильнее на него будут давить сомнения. Он сделал несколько глотков остывшего уже чая, отставил стакан в сторону и вынул из нижнего ящика стола наградной пистолет...
...Капитан Линьков находился в соседней комнате. Для него этот выстрел не стал неожиданностью. Начальник военной разведки личным указом Президента Российской Федерации был уволен с позорной формулировкой: в связи с несоответствием служебному положению. К министру обороны ГЛАВА государства обратился с предложением лишить генерала армии наград Советского правительства.
Москва – Апрелевка
– Товарищ министр!
– Да? – Болотин посмотрел на вошедшего поверх очков. Насколько он помнил, его на этом посту так официально не называли.
– Разрешите доложить?
– Ну давай же! Или ты ждешь, когда я запрыгаю от нетерпения?
– Случилось ЧП на даче начальника ГРУ, – начал полковник Егоров. – Директор покончил жизнь самоубийством.
Это было вполне ожидаемое событие. Тем не менее Болотин почувствовал тошноту и металлический привкус во рту, как будто ствол пистолета коснулся его неба. Он снял очки, сложил дужки и положил их на середину стола. Налил воды из графина, выпил в два приема. Неприятный привкус остался. Он выключил и включил лампу с зеленым плафоном, снова выключил и включил...
– Кто доложил о ЧП?
– В вашу приемную поступил звонок от министра обороны...
Болотин поморщился: в этот поздний час он запретил адъютанту беспокоить его, что бы ни случилось. Но вот вопрос: почему ГЛАВА военного ведомства не снял трубку правительственной «вертушки»?.. Александр Игнатьевич частенько оставался на ночь в министерстве. С задней комнатой в его кабинете не мог соперничать ни один кабинет в этом огромном здании.
– Министру обороны, по-видимому, доложил начальник охраны Директора.
– Неважно. Оперативная группа еще не создана?
– Никак нет.
– Передай генералу Щеглову, чтобы занялся этим вопросом. Вызывай Мартьянова и держи его поблизости. Он может понадобиться в любой момент.
Болотин отпустил Егорова и по селектору связался с приемной:
– Мою машину к подъезду.
Хотя расстояние от центра Москвы до Апрелевки составляло всего сорок семь километров, на место происшествия Болотин прибыл только через час с четвертью. Там, к его неудовольствию, уже находились начальник Генштаба и главный военный прокурор. Они обменялись рукопожатиями. И Болотин безапелляционно заявил:
– Прошу покинуть место происшествия.
– Но... – запротестовал было прокурор.
– Никаких «но», – поставил его на место министр. – О ходе следствия я буду информировать вас лично.
Он прошел в помещение, махнув рукой на продолжающиеся протесты прокурора. Включать или не включать в состав следственной группы военных прокуроров – зависело только от министра безопасности и внутренних дел.
Болотин обошел рабочий стол Директора, мельком глянув на офицера охраны.
– Вы обнаружили труп? Представьтесь сначала.
– Капитан Линьков.
– Имя, отчество назовите.
– Юрий Сергеевич.
– Продолжайте.
– Так точно, тело обнаружил я. – Капитан ответил на немой вопрос министра: – Я тотчас связался с заместителем Директора, вице-адмиралом Сергеевым.
– Ничего здесь не трогали?
– Никак нет.
– Подождите за дверью, Юрий Сергеевич. Вы мне еще понадобитесь.
В кабинете Директора было тепло. Дрова в камине прогорели, однако он не был основным источником тепла: за шторами угадывались радиаторы водяного отопления. Болотин через ткань приложил к батарее руку и отдернул ее. Нет, она не была горячей... но мягкой. Он отдернул штору и увидел домашние тапочки, сушившиеся на батарее. «Мило, – хмыкнул Болотин, – по-домашнему. Деревенщина».
Он более внимательно разглядел камин и по золе определил, что в очаге сгорели какие-то бумаги.
Левая рука Директора лежала на предсмертной записке. Конечно, был уверен министр, капитан Линьков пробежал ее глазами. Возможно, передал содержание вице-адмиралу Сергееву, получил от него указания.
Путь к «Восточному фонду» был короток, но далеко не прост. И только сейчас, стоя над трупом Директора, Болотин отбросил последние сомнения: фонд, о котором ему рассказывал Мартьянов и о котором он так часто думал, существовал на самом деле. Ему оставалось только дотянуться до него рукой, сделать один шаг.
Он открыл дверь кабинета. Генерал-майор Щеглов и полковник Егоров только что прибыли, и Болотин подозвал полковника.
– Мартьянов с тобой?
– Так точно. Сидит в моей машине.
– Приведи его.
Вадима Мартьянова министр встречал взглядом: «Полюбуйся на дело рук своих». Предатель не был жалок в его глазах. Даже предательство – это поступок. Мартьянов не был безволен, его не сломила смерть того, кому он служил на протяжении ряда лет. Он шел к цели, и его измена была оправданной. Более того, Болотин видел в нем делового партнера.
Генерал усмехнулся:
– Повтори при свидетеле: где хранится «Восточный фонд»?
Вадим Мартьянов ответил ему схожей усмешкой.
Болотин снова потревожил Егорова:
– Личный архив Директора перевезли в профильный отдел военной контрразведки. Где находится архив, об этом тебе скажет капитан Линьков.
Геннадий Егоров не удержался от вопроса:
– Что в предсмертной записке?
– Всего два слова: «Честь имею!»
Москва, 15 января, среда, два дня спустя
В пивной, месте, где можно было получить необходимую ему информацию, неузнаваемый в гриме (очки, усы, бородка, парик), Виктор Лугано узнал, «что же на самом деле произошло в одной из квартир на Патриарших»: взрыв машины из-за неисправности топливной системы и электропроводки. Пока приехали пожарные, машина выгорела полностью, а труп водителя обуглился до «румяной корочки». Из уст нескольких завсегдатаев бара эта версия прозвучала настолько убедительно, что Виктор был готов поверить в неисправности, которые и привели к взрыву. Только в баке его машины в то утро плескалось от силы четыре литра бензина – лампочка на панели приборов даже не мигала, а горела постоянно. И самое главное. С зимней рыбалки не вернулся самый возрастной агент: Андрей Немиров «задохнулся продуктами дыхания» в зимней полиэтиленовой палатке. Олег Кангелари был сбит праворульной «Тойотой». Также в своем подъезде выстрелом в голову был убит пятый номер в группе, Леонид Аболтынь. На судьбу Александра Болотникова (номер 7) пролила свет заметка в «Известиях»: «Наш спецкор в Италии сообщает: вчера в полдень в апартаментах Виктора Вельфа был найден мертвым научный сотрудник РАН [1] Александр Болотников. Следов насилия на теле не обнаружено. Ведется следствие».
Кто-то убирал агентов «Востока»...
А что же его шеф?
Как ни странно, ответ на этот вопрос Виктор Лугано нашел в газете «Красная звезда». В одной заметке говорилось о снятии с должности замначальника Генштаба и начальника ГРУ, другая представляла собой некролог.
С той минуты Виктор Лугано остался без хозяина, без поддержки. В первую очередь ему предстояло решить важный вопрос: под каким именем жить дальше. У него остался комплект (внутренний и заграничный паспорта, водительское удостоверение, трудовая книжка) на имя Лугано. Второй комплект – на имя Бурова Григория Петровича, с открытой (проштемпелеванной) страницей в трудовой книжке. У него не было оснований усомниться в подлинности этих документов, но вдруг в том же паспорте на имя Бурова вкралась ошибка?.. Он оставил себе прежнее имя и соответственно старые документы. Для тех, кто пытался убрать его, он был мертв. Никто не станет отслеживать через структуры МВД, ГУВД, ОВД человека по имени Виктор Лугано.
ГЛАВА 4
Проникновение
Тунис, 17 января, пятница
– Сколько раз ты был в Тунисе?
Вадим Мартьянов пожал плечами. Он не помнил точную цифру. Она приближалась или уже превысила сорок.
Одна из самых напряженных поездок стала и самой памятной: пять лет назад Хабиба Бургибу, который находился на посту президента Туниса тридцать лет, отстранил от власти премьер-министр его кабинета. В то время у Мартьянова возникли серьезные проблемы с выездом из страны.
Тунис не был чисто восточной страной. Господство Рима, длившееся пять веков, оставило множественные памятники античной архитектуры, разрушив следы деятельности пунийцев, нумидийцев. Непаханое поле деятельности для археологов, рассуждал Вадим. В отличие от России, в Тунисе высокий рост экономического развития пришелся на провинции и, как следствие, сказался на характере градостроительства. Состоятельные тунисцы предпочли город – как культурный и политический центр, забывая о роскошных загородных виллах.
Но каков был стиль тунисских городов, античный или мусульманский? Для себя Мартьянов сделал однозначный вывод: это стиль, приспособленный к местному климату и специфике местных строительных материалов. Большинство домов снаружи неприветливы, лишены украшений, в них окна и двери жилых помещений выходят во двор, и почти в каждом дворе – фонтан, несущий утреннюю свежесть, влажный мозаичный пол. Такими же мрачными, как наружные облики домов, выглядели саркофаги и могильные стелы. Мартьянов узнал, что жестокая религия тунисцев требовала приносить в жертву богам первенцев. На тофете[2] одного только Карфагена было сожжено пятьдесят тысяч детей; и такие пунийские культы отправлялись еще и во времена римлян.
Вадим Мартьянов не мог сказать, черствела ли его душа в этом жестоком краю с его унылыми пустынными пейзажами, но свой мрачный отпечаток на него она наложила – это точно. Его любовь к Тунису была мрачной, как если бы он был влюблен в кладбище – но с одним условием: с его роскошными фонтанами и прохладой, недоступными взору простых смертных.
Вадим подвел сопровождавших его Егорова и Жученко ко дворцу XVIII века.
– Это и есть хранилище «Восточного фонда»? – поинтересовался полковник, одетый в серые брюки, модный твидовый пиджак и «поддевку»-джемпер с треугольным вырезом.
– Перед вами Музей национальных традиций, – просветил его Вадим.
– Ну конечно, – театрально, чтобы и с галерки можно было увидеть, – округлил глаза Егоров. – Ты же у нас эстет. И мне, как и тебе, тоже позарез хочется взглянуть на хранилище. Говоришь, «Восточный фонд» был переведен в Тунис в 1957 году?