Несомненно, надо бы мне тут прервать рассказ и описать, как я мысленно отреагировал на основные высказывания невестиной подружки. Но, пожалуй, лучше пока что об этом промолчать, и, надеюсь, читатель на меня не обидится.
– А что она еще говорила? – спросила миссис Силсберн. – Что говорила Рэа? Она еще что-нибудь сказала?
Я не смотрел на нее – я не сводил глаз с невестиной подружки, но мне вдруг на миг показалось, что миссис Силсберн готова всей тяжестью навалиться на нее.
– Да нет… Пожалуй, нет. Почти ничего. – Невестина подружка раздумчиво покачала головой. – Понимаете, как я уже говорила, она вообще ничего бы не сказала, особенно при таком количестве людей, если бы бедняжка Мюриель не была бы так безумно расстроена… – Она снова стряхнула пепел с сигаретки. – Она только добавила, что этот Симор, безусловно, шизоидный тип и что если правильно воспринимать события, то для Мюриель даже лучше, что все так обернулось. Конечно, мне это вполне понятно, но не уверена, что Мюриель тоже так понимает. Он до такой степени ее охмурил, что она не понимает, на каком она свете. Вот почему это меня так…
Но тут ее прервали. Прервал я. Насколько помню, голос у меня дрожал – так со мной бывает всегда, когда я серьезно расстроен.
– Что же привело миссис Феддер к выводу, что Симор – потенциальный гомосексуалист и шизоидный тип?
Все взгляды, нет, все прожекторы – взгляд невестиной подружки, взгляд миссис Силсберн, даже взгляд лейтенанта – сразу скрестились на мне.
– Что? – спросила невестина подружка резко, пожалуй, даже враждебно. И снова у меня мелькнуло неопределенное, смутное чувство: она знает, что я брат Симора.
– Почему миссис Феддер думает, что Симор – потенциальный гомосексуалист и шизоидный тип?
Невестина подружка уставилась на меня, потом выразительно фыркнула. Она обернулась и воззвала к миссис Силсберн с подчеркнутой иронией:
– Как по-вашему, может нормальный человек выкинуть такую штуку, как он сегодня? – Она подняла брови и подождала ответа. – Как по-вашему? – переспросила она тихо-тихо. – Только честно. Я вас спрашиваю. Пусть этот джентльмен слышит.
Ответ миссис Силсберн был сама деликатность, сама честность.
– По-моему, нет, конечно! – сказала она.
Меня охватило внезапное безудержное желание выскочить из машины и броситься бегом, со всех ног куда попало. Но, насколько я помню, я все еще не двинулся с места, когда невестина подружка снова обратилась ко мне.
– Послушайте, – сказала она тем делано терпеливым тоном, каким учительница говорила бы с ребенком не только умственно отсталым, но и вечно сопливым. – Не знаю, насколько вы разбираетесь в людях. Но какой человек в здравом уме накануне того дня, когда он собирается жениться, всю ночь не дает покоя своей невесте и без конца плетет какую-то чушь, что он, мол, слишком счастлив и потому венчаться не может и что ей придется отложить свадьбу, пока он не успокоится, не то он никак не сможет явиться. А когда невеста ему объясняет, как ребенку, что все уже договорено и устроено давным-давно, что ее отец пошел на невероятные расходы и хлопоты, чтобы устроить прием и все что полагается, что ее родственники и друзья съедутся со всех концов страны, он после этих объяснений заявляет ей, что страшно огорчен, но, пока он так безумно счастлив, свадьба состояться не может, ему надо успокоиться – словом, какой-то идиотизм! Вы сами подумайте, если только у вас голова работает. Похоже это на нормального человека? Похоже это на человека в своем уме? – В ее голосе уже появились визгливые нотки. – Или так поступает человек, которого надо бы засадить за решетку? – Она строго уставилась на меня, а когда я промолчал и не стал ни защищаться, ни сдаваться, она тяжело откинулась на спинку сиденья и сказала мужу: – Дай-ка мне еще сигаретку, пожалуйста. А то я сейчас обожгусь.
Она передала ему обгоревший окурок, и он потушил его. Потом вынул пачку.
– Нет, ты сам раскури, – сказала она, – у меня сил не хватает.
Миссис Силсберн откашлялась:
– По-моему, это просто неожиданное счастье, что все вышло так…
– Нет, я вас спрашиваю, – со свежими силами обратилась к ней невестина подружка, беря из рук мужа зажженную сигарету. – Разве так, по-вашему, поступает нормальный человек, нормальный мужчина? Или это поступки человека совершенно невзрослого, а может быть, и буйно помешанного, форменного психопата?
– Господи, я даже не знаю, что сказать. По-моему, им просто повезло, что все так…
Вдруг невестина подружка резко выпрямилась и выпустила дым из ноздрей.
– Ну ладно, не в этом дело, замолчите на минуту, мне не до того, – сказала она. Обращалась она к миссис Силсберн, но на самом деле ее слова относились ко мне, так сказать, через посредника: – Вы когда-нибудь видели… в кино? – спросила она.
Она назвала театральный псевдоним уже и тогда известной, а теперь, в 1955 году, очень знаменитой киноактрисы.
– Да, – быстро и оживленно сказала миссис Силсберн и выжидательно замолчала.
Невестина подружка кивнула.
– Хорошо, – сказала она, – а вы когда-нибудь случайно не замечали, что улыбается она чуть-чуть криво? Вроде как бы только одним углом рта? Это очень заметно, если внимательно…
– Да, да, замечала, – сказала миссис Силсберн.
Невестина подружка затянулась сигаретой и взглянула – совсем мельком – в мою сторону.
– Так вот, оказывается, это у нее что-то вроде частичного паралича, – сказала она, выпуская клубочки дыма при каждом слове. – А знаете отчего? Этот ваш нормальный Симор, говорят, ударил ее, и ей наложили девять швов на лицо. – Она опять протянула руку (возможно, ввиду отсутствия более удачных режиссерских указаний) и стряхнула пепел с сигареты.
– Разрешите спросить, где вы это слыхали? – сказал я. Губы у меня тряслись, как два дурака.
– Разрешаю, – сказала она, глядя не на меня, а на миссис Силсберн. – Мать Мюриель случайно упомянула об этом часа два назад, когда Мюриель чуть глаза не выплакала. – Она взглянула на меня. – Вас это удовлетворяет? – И она вдруг переложила букет гардений из правой руки в левую. Это было единственное проявление нервозности, какое я за ней заметил. – Кстати, для вашего сведения, – сказала она, глядя на меня, – знаете, кто вы, по-моему, такой? По-моему, вы брат этого самого Симора. – Она сделала коротенькую паузу, а когда я промолчал, добавила: – Вы даже похожи на него, если судить по его дурацкой фотографии, и я знаю, что его брат должен был приехать на свадьбу. Кто-то, кажется его сестра, сказал об этом Мюриель. – Она не спускала с меня глаз. – Вы брат? – резко спросила она.
Голос у меня, наверно, сорвался, когда я отвечал.
– Да, – сказал я.
Лицо у меня горело. Но в каком-то смысле я чувствовал себя куда больше самим собой, чем днем, в том состоянии обалдения, в каком я сошел с поезда.
– Так я и знала, – сказала невестина подружка. – Не такая уж я дура, уверяю вас. Как только вы сели в машину, я сразу поняла, кто вы. – Она обернулась к мужу: – Разве я не сказала, что он его брат, в ту самую минуту, как он сел в машину? Не сказала?
Лейтенант уселся поудобнее.
– Да, ты сказала, что он, должно быть… да, да, сказала, – проговорил он. – Да, ты сказала.
Даже не глядя на миссис Силсберн, можно было понять, как внимательно она следит за ходом событий. Я мельком взглянул мимо нее, назад, на пятого пассажира, маленького старичка, проверяя, остается ли он все таким же безучастным. Нет, ничего не изменилось. Редко безучастность человека доставляла мне такое удовольствие.
Но тут невестина подружка снова взялась за меня:
– Кстати, для вашего сведения, я знаю также, что ваш братец вовсе не мозольный оператор. И нечего острить. Я прекрасно знаю, что он лет сто подряд играл роль Билли Блэка в программе «Умный ребенок».
Тут миссис Силсберн внезапно вмешалась в разговор.
– Это ведь на радио? – спросила она, и я почувствовал, что она смотрит и на меня с новым, более глубоким интересом.
Невестина подружка ей не ответила.
– А вы кем были? – спросила она меня. – Наверно, вы – Джорджи Блэк?
Смесь любопытства и грубой прямоты в ее голосе показалась мне не только забавной – меня она совсем обезоруживала.
– Нет, Джорджи Блэком был мой брат Уолт, – сказал я, отвечая только на второй ее вопрос.
Она обратилась к миссис Силсберн:
– Кажется, это секрет, что ли, но этот человек и его братец Симор выступали по радио под вымышленными именами. Семейство Блэк!
– Успокойся, детка, успокойся, – сказал лейтенант с некоторой тревогой.
Его жена обернулась к нему.
– Нет, не успокоюсь! – сказала она, и опять вопреки рассудку где-то во мне зашевелилось нечто похожее на восхищение – такой у нее был металл в голосе, неважно, какой он пробы. – Братец у него, говорят, умен, как дьявол, – сказала она, – поступил в университет чуть ли не в четырнадцать лет. Но если считать его умным после всего, что он сделал сегодня с этой девочкой, так я – Махатма Ганди! Тут меня не собьешь! Это возмутительно – и все!
Мне стало еще больше не по себе. Кто-то пристально изучал левую, наименее защищенную сторону моей физиономии. Это была миссис Силсберн. Она подалась назад, когда я сердито взглянул на нее.
– Скажите, пожалуйста, это вы были Бадди Блэк? – спросила она, и по уважительной нотке в ее голосе мне показалось, что сейчас она протянет мне авторучку и маленький альбом для автографов в сафьяновом переплете. От этой мысли мне стало неловко, особенно потому, что был сорок второй год и прошло добрых десять лет после расцвета моей весьма прибыльной карьеры.
– Я спрашиваю только потому, что мой муж ни одного-единственного раза не пропускал вашу передачу…
– А если хотите знать, – перебила ее невестина подружка, – для меня это была самая ненавистная радиопрограмма. Я таких вундеркиндов просто ненавижу. Если бы мой ребенок хоть раз…
Но конца этой фразы мы так и не услышали. Внезапно и решительно ее прервал самый пронзительный, самый оглушающий, самый фальшивый трубный вой в до мажоре, какой можно себе представить. Ручаюсь, что мы все разом подскочили в самом буквальном смысле слова. И тут показался духовой оркестр с барабанами, состоящий из сотни, а то и больше морских разведчиков, начисто лишенных слуха. С почти преступной развязностью они терзали национальный гимн «Звездное знамя». Миссис Силсберн сразу нашлась – она заткнула уши.
Казалось, уже целую вечность длится этот невыразимый грохот. Только голос невестиной подружки смог бы его перекрыть, да, никто другой, пожалуй, не осмелился бы. А она осмелилась, и всем показалось, что она кричит нам что-то во весь голос бог знает откуда, из-под трибун стадиона «Янки».
– Я больше не могу! – крикнула она. – Уйдем отсюда, поищем телефон. Я должна позвонить Мюриель, сказать, что мы задержались, не то она там с ума сойдет!
Миссис Силсберн и я в это время смотрели, как наступает местный армагеддон, но тут мы снова повернулись на наших откидных сиденьях лицом к нашему вождю, а может быть, и спасителю.
– На Семьдесят девятой есть кафе Шрафта! – заорала она в лицо миссис Силсберн. – Пойдем выпьем содовой, я оттуда позвоню, там хоть вентиляция есть.
Миссис Силсберн восторженно закивала и губами изобразила слово «да».
– И вы тоже! – крикнула мне невестина подружка.
Помнится, я с необъяснимой, неожиданной для себя готовностью крикнул ей в ответ непривычное для меня слово:
– Чудесно!
(Мне до сих пор неясно, почему она включила меня в список покидающих корабль. Может быть, ею руководила естественная любовь прирожденного вождя к порядку. Может, она чувствовала смутную, но настойчивую необходимость высадить на берег всех без исключения. Мое непонятно быстрое согласие на это приглашение можно объяснить куда проще. Хочется думать, что это был обыкновенный религиозный порыв. В некоторых буддийских монастырях секты Дзен есть нерушимое и, пожалуй, единственное непреложное правило поведения: если один монах крикнет другому: «Эй!», тот должен без размышлений отвечать: «Эй!»)
Тут невестина подружка обернулась и впервые за все время заговорила с маленьким старичком. Я буду век ему благодарен за то, что он по-прежнему смотрел вперед, словно для него вокруг ничто ни на йоту не изменилось. И по-прежнему он двумя пальцами держал незажженную гаванскую сигару. Оттого ли, что он явно не замечал, какой страшный грохот издает проходящий оркестр, оттого ли, что нам заведомо была известна непреложная истина: всякий старик после восьмидесяти либо глух как пень, либо слышит совсем плохо, – словом, невестина подружка, почти касаясь губами его уха, прокричала ему, вернее в него:
– Мы сейчас выходим из машины! Поищем телефон, может быть, выпьем чего-нибудь. Хотите с нами?
Старичок откликнулся мгновенно и просто неподражаемо: он взглянул на невестину подружку, потом на всех нас и расплылся в улыбке. Улыбка ничуть не стала менее ослепительной оттого, что в ней не было ни малейшего смысла, да и оттого, что зубы у старичка были явно и откровенно вставные. Он снова вопросительно взглянул на невестину подружку, чудом сохраняя все ту же неугасимую улыбку. Вернее, он посмотрел на нее, как мне показалось, с надеждой, словно ожидая, что она или кто-то из нас тут же мило передаст ему корзину со всякими яствами.
– По-моему, душенька, он тебя не слышит! – крикнул лейтенант.
Его жена кивнула и снова поднесла губы, как мегафон, к самому уху старичка. Громовым голосом, достойным всяких похвал, она повторила приглашение вместе с нами выйти из машины. И снова, по всей видимости, старичок выразил полнейшую готовность на что угодно – хоть пробежаться к реке и немножко поплавать. Но все же создавалось впечатление, что он ни единого слова не слышал. И вдруг он подтвердил это. Озарив нас всех широчайшей улыбкой, он поднял руку с сигарой и одним пальцем многозначительно похлопал себя сначала по губам, потом по уху. Жест был такой, будто дело шло о первоклассной шутке, которой он решил с нами поделиться.
В эту минуту миссис Силсберн чуть не подпрыгнула рядом со мной, показывая, что она все поняла. Она схватила невестину подружку за розовый шелковый рукав и крикнула:
– Я знаю, кто он такой! Он глух и нем! Это глухонемой дядя отца Мюриель!
Губы невестиной подружки сложились буквой «о». Она резко повернулась к мужу и заорала:
– Есть у тебя карандаш с бумагой?
Я тронул ее рукав и крикнул, что у меня есть. Торопясь, как будто по неизвестной причине нам была дорога каждая секунда, я достал из внутреннего кармана куртки маленький блокнот и огрызок чернильного карандаша, недавно реквизированный из ящика стола в ротной канцелярии форта Беннинг.
Преувеличенно четким почерком я написал на листке: «Парад задерживает нас на неопределенное время. Мы хотим поискать телефон и выпить чего-нибудь холодного. Не угодно ли с нами?» И, сложив листок, передал его невестиной подружке. Она развернула его, прочла и передала маленькому старичку. Он тоже прочел, заулыбался, посмотрел на меня и усиленно закивал головой. На миг я решил, что это вполне красноречивый и полный ответ, но он вдруг помахал мне рукой, и я понял, что он просит дать ему блокнот и карандаш. Я подал блокнот, не глядя на невестину подружку, от которой волнами шло нетерпение. Старичок очень аккуратно пристроил блокнот и карандаш на коленях, на минуту застыл все с той же неослабевающей улыбкой, подняв карандаш и явно собираясь с мыслями. Карандаш стал очень неуверенно двигаться. В конце концов появилась аккуратная точка. Затем блокнот и карандаш были возвращены мне лично, в собственные руки, сопровождаемые исключительно сердечным и теплым кивком. Еще не совсем просохшие буквы изображали два слова: «Буду счастлив». Невестина подружка, прочтя это через мое плечо, издала звук, похожий на фырканье, но я сразу посмотрел в глаза великому писателю, пытаясь изобразить на своем лице, насколько все мы, его спутники, понимаем, что такое истинная поэма и как мы бесконечно ему благодарны.