– Жениться трудно, – вздохнул Славик. – Надо быть точно уверенным в человеке, на все сто, а как ей в душу заглянуть? Ведь они могут подставить мне какую-нибудь приезжую проститутку, я на ней женюсь, а она меня в первую же ночь отправит на тот свет и останется при квартире! Если они захотят – они это сделают!
Славик рассказал, что в последнее время он, устав от психологического давления, почти не выходил из дома, разве что в ближайший продуктовый магазин.
– Проел почти всю заначку, но все без толку – когда им было надо, они пускали газ, и я тут же засыпал… Представляете, когда они поняли, что по-хорошему я не съеду, они заминировали мне унитаз! Я захожу утром, а крышка на бачке лежит не так, как обычно. Ну, думаю, все ясно – только тронь, и взорвется! Так я больше в туалет и не заходил, на балконе все дела делал…
– Шизофрения – это расщепление разума, – ни с того ни с сего сказал Миша.
– Это у тебя шизофрения! – огрызнулся Славик. – А у меня крупные проблемы.
Миша не стал спорить.
Скорее всего, именно превращение балкона в туалет и послужило поводом для госпитализации, на которую уставший от длительной борьбы Славик согласился с радостью.
– Во-первых, сюда они не сунутся, – объяснял он, продолжая тем не менее то и дело оглядываться на дверь. – Во-вторых, пока я здесь – у меня алиби.
– Какое? – спросил Юра.
– Настоящее, – коротко ответил Славик и поджал губы, давая понять, что комментариев не будет, но не выдержал и продолжил: – Я вот хочу попросить доктора, чтобы на ночь меня в смирительную рубашку одевали…
– Зачем? – хором спросили все трое слушателей.
– Чтобы я во сне не подписал бы им никакой бумаги. А то вдруг…
– Смирительных рубашек сейчас уже нет, – сказал Данилов.
– Да ну! – не поверил Юра.
– Есть, я в кино видел, – возразил Славик.
– А что вместо них? – спросил практичный Миша.
– Веревки? – предположил Юра.
– А вместо них широкие матерчатые ремни, которыми привязывают к кровати, – ответил Данилов.
– Это правильно, – одобрил Юра, – следов не останется.
От смирительных рубашек отечественная психиатрия давно уже отказалась из соображений гуманности. Однако Данилов мог допустить, что где-то смирительные рубашки остались. Негласно, тайно. Ведь людям всегда так тяжело расставаться с чем-то привычным, особенно если это привычное существенно облегчает работу.
– Вовка знает, он сам врачом работал, – прокомментировал Юра.
– И работаю, – поправил Данилов.
Соседи по палате немного его раздражали, но он понимал, что судьба послала ему не самый плохой вариант и что без них было бы скучно – невозможно весь день читать детективы. Развлечения ради поставил Славику диагноз параноидной формы шизофрении и, когда до их палаты добрались заведующий отделением и Безменцева, ухитрился подглядеть диагноз на титульном листе Славиковой истории болезни. Так и есть – «Шизофрения, параноидная форма».
Проявленный Даниловым интерес не укрылся от внимания заведующего отделением.
– А этот твой доктор-суицидальщик, как его… – сказал он Безменцевой уже в ординаторской.
– Данилов.
– Да, Данилов. Он, я смотрю, из любопытных. Ты с ним поосторожнее.
– Есть вариант, что он повесится у нас? – усомнилась Безменцева. – Навряд ли…
– Есть вариант, что он будет совать свой нос куда не надо, – нахмурился заведующий. – Дай-ка его историю…
Минутой позже история Данилова вернулась к лечащему врачу.
– Зипрексы с пиразидолом ему явно недостаточно. – Заведующий закатил глаза к потолку и в задумчивости пожевал губами.
– Может, для начала дозу увеличить? – предложила Безменцева.
– Давай, – «благословил» начальник. – А там посмотрим. Не люблю я врачей, а в пациентах – особенно.
– Все Девяткина забыть не можете? – усмехнулась Безменцева, открывая историю болезни Данилова сзади, там, где был вклеен лист назначений.
– Его забудешь… – буркнул Лычкин и вышел из ординаторской.
Доктор Девяткин, по признанию самого Лычкина, выпил у него всю кровь и чуть не довел до самоубийства.
Впрочем, сначала Девяткин казался всем тихим и безобидным шизофреником. Диагноз ему был выставлен довольно поздно – на шестом десятке, до этого родственники, друзья и коллеги, должно быть, считали его чудаком. Обычным чудаком, которых на Руси пруд пруди. Ну да, иной раз раздражается по пустякам, может накричать на пациентов (Девяткин работал урологом в обычной городской поликлинике), часто бормочет себе под нос что-то невнятное, словно разговаривая с невидимым собеседником. Чудак? Определенно – чудак. Но – непьющий и, как говорится, безотказный. Всегда примет всех, кто явился к нему на прием, хоть по записи, хоть не по записи, никогда не откажется подменить «заболевшего» очередным запоем хирурга, может хоть месяц беспрекословно работать в одиночку, без медсестры. Найдите-ка еще в Москве грамотного, квалифицированного уролога, который согласится дольше двух дней работать без медсестры, не снижая нагрузки! Если и найдете, то им окажется какой-нибудь бедолага-доктор из Средней Азии, подвизающийся в поликлинике, что называется, на птичьих правах.
Коллеги любили доктора Девяткина, а начальство ценило.
Но всему есть предел. Когда доктор Девяткин стал рассказывать всем и каждому, что им управляют инопланетяне, коллеги и администрация поликлиники сильно встревожились. Совершенно не разделяя радости Девяткина, которому выпала великая, неслыханная честь стать Первым Полномочным Послом Мирового Разума (именно так называл свою новую должность счастливчик), главврач позвонил по «ноль три» и, являя пример истинного героизма и самопожертвования, развлекал Девяткина беседой в своем кабинете до приезда «скорой» (Девяткин пришел к главному врачу с заявлением об увольнении).
Быстро освоившись в отделении, Девяткин заскучал. Его можно было понять – назначенные препараты делали невозможным общение с мировым разумом. От нечего делать Девяткин стал внимательно приглядываться к окружающей действительности и увидел много интересного. И услышал тоже.
Например, он услышал, как старшая медсестра предупреждала постовую о том, что феназепам сегодня никому из больных давать не надо, так как его выписали чуть ли не всему отделению только для того, чтобы списать требуемое количество для личных нужд Геннадия Анатольевича.
Информация до поры до времени отложилась в голове Девяткина. Немного позже он услышал, как один из врачей сказал медсестре:
– Сейчас ко мне привезут знакомого на промывку, уложи его в процедурном и зови меня.
Часом позже по отделению в процедурный кабинет под ручку провели трясущегося, бледного, небритого мужика в дорогом костюме.
Персонал не стеснялся больных. Во-первых, что они поймут, эти психи, находящиеся под прессингом нейролептиков и транквилизаторов? А во-вторых, кто им поверит? Привиделось, не иначе.
Процедурный кабинет использовался не только для выведения клиентов из запоя, но и для романтических встреч. Это заведующему отделением хорошо – у него есть свой кабинет, запирающийся на два замка. А что делать тем, у кого такого счастья нет? В ординаторской особо не разгуляешься: во-первых, она одна на всех, а во-вторых, туда постоянно кто-то суется. То рентгенснимки принесут, то анализы, то кто-то из консультантов заявится…
К консультантам Девяткин тоже приглядывался. Видимо, не нравились ему эти консультанты, гневили они чем-то мировой разум. А как не гневить? Терапевт тайком приносила какому-то своему знакомцу плоские, двухсотпятидесятимиллилитровые бутылочки с коньяком, невропатолог в открытую вымогала деньги за консультацию, а вызванный ночью хирург был настолько пьян, что облевал не только того, к кому его вызвали, но и его соседей по палате. Одним из соседей оказался Девяткин.
Ну и по мелочам – денежки медсестрам и санитарам, «субсидии» лечащим врачам… Все об этом знают, но одно дело, когда все знают, и совсем другое, когда в департамент здравоохранения поступает жалоба на порядки в конкретном отделении конкретной больницы. Да еще с подробнейшими комментариями и непременным указанием даты и времени. Это уже не жалоба, а прямое руководство к действию.
– Я бы еще понял, если бы такую телегу накатал какой-нибудь старый пердун из адвокатов! – возмущался заведующий отделением. – Но свой же коллега, врач, которого мы ничем не обидели! Можно подумать, что он сам никогда с больных ничего не брал и ни разу не «натянул» кого-нибудь из медсестер в своем кабинете!
Не исключено, что в бытность свою простым врачом Девяткин так и поступал – брал взятки, вступал в краткосрочные сексуальные контакты с сестрами прямо у себя в кабинете, а может быть, даже и мухлевал с рецептами для льготников. Но все это было раньше, в той, прошлой, скучной жизни. Став Первым Полномочным Послом Мирового Разума, Девяткин внутренне переродился. Ощутил свою ответственность за все, что творится вокруг, и начал бороться со злом. И надо сказать, бороться весьма эффективно. Ведь чем так опасны врачебные жалобы на своих коллег? Да тем, что врачи сами часть этой системы. И они прекрасно знают, на что следует обратить внимание и куда надо писать. И какими словами. И вообще – на чем лучше сделать акцент.
– Попадись он мне, кверулянт[3] хренов! – скрипел зубами заведующий, расписываясь у больничной кадровички за строгий выговор с занесением. – Ох, не пощажу!
Девяткин, выправивший себе инвалидность, в это время, наверное, сидел дома и строчил очередную кляузу. Попадать в руки Геннадия Анатольевича он не спешил.
Обошлось малой кровью – на главного врача наорали в департаменте, заведующий и старшая сестра огребли по «строгачу», врач, во время дежурства лечивший клиентов со стороны, тихо слинял в другую клинику. Геннадий Анатольевич втайне, про себя, не переставал радоваться тому, что дотошный жалобщик увидел только верхушку айсберга, не заметив его гораздо большей «подводной» части. Но все равно ему долго было тревожно и неприятно.
– Чего ты так нервничаешь, Гена? – спросила однажды жена.
– Не хочу, чтобы из-за какой-то сволочи меня поперли из заведующих.
– Ты же честно купил свое место, – удивилась жена.
За назначение на должность заведующего отделением Геннадий Анатольевич заплатил главному врачу двенадцать тысяч долларов, которые, впрочем, «отбились» меньше чем за полгода, даже с учетом ежемесячной «дани». Дань зависела от многих факторов, но никогда не опускалась ниже пятнадцати тысяч рублей. Геннадий Анатольевич был счастлив на посту заведующего отделением – он умел извлекать выгоду из всего, причем делал это легко и непринужденно.
Теневая больничная экономика подчинялась простым, эффективным и довольно жестким законам. Причем функционировала она без бюрократической бумажной возни и оттого – без сбоев. Врачи, «имевшие» с пациентов, «отстегивали» некоторую, пропорциональную своим доходам сумму заведующим отделениями. Те, в свою очередь, «заносили» главному врачу. Своя цепочка тянулась и от старших сестер к главным. Рядовые медсестры, в отличие от рядовых врачей, данью не облагались, поскольку «левые» доходы у них были небольшими, можно сказать – копеечными. Отчего умная медсестра так хочет стать старшей медсестрой? Во-первых, работа не в пример чище, а во-вторых, старшие сестры отделений занимаются получением, хранением, учетом и распределением лекарственных средств. Вот где оно – золотое дно! Особенно в психиатрии, где две трети препаратов – строго учетные и оттого с рук стоят очень дорого. Это уже не золотое, а поистине бриллиантовое дно.
– Купил-то я его у главного, а попереть меня могут по свистку из департамента, – ответил он неразумной супруге. – Да и Филиппыч наш своего никогда не упустит, скажет: «Раз не справляешься, так зачем лез», – и посадит другого. Кому можно верить?
– Мне, мне можно, – промурлыкала жена, легонько царапая Геннадия Анатольевича своими наманикюренными коготками.
«Да уж, – подумал он. – Оглянуться не успеешь, как рога вырастут…»
Увеличив дозировку препаратов, Безменцева немного подумала и решила помимо консультации невропатолога назначить Данилову и консультацию терапевта. Пусть сделает запись. Употребление алкоголя в анамнезе есть? Есть. Нелишне проверить печень с поджелудочной. И вообще – сам он врач, жена тоже врач, да вдобавок из начальничков… так спокойнее. Безменцева тоже не любила пациентов из числа врачей. Лучше всего, конечно, сплавить этого Данилова в другое отделение «по обмену», но кто захочет брать такого «троянского коня»?
Обмен больными – один из видов больничной взаимопомощи и взаимовыручки. Бывает так – ну не складываются у пациента отношения с врачами отделения. Ну никак… и это ему не так, и то ему не эдак, и вообще. В психиатрии подавляющее большинство пациентов беспокойны, хотя бы в начале курса лечения, и «заглушить» до спокойного состояния можно любого скандалиста. Но вот родственников никак не «заглушишь». Если они считают, что здесь их мужа-сына-брата-сестру-жену-мамашу лечат неправильно и переубедить их не удается, то перевод в другое отделение – хороший выход. И обстановка меняется, и грязь за пределы родной больницы не выносится. Все тихо, келейно, елейно. Ну, разумеется, руководствуясь древним принципом «око за око», отделение, принимающее «сложного» больного, постарается спихнуть в ответ кого-то из своих «проблемщиков». Разумеется, существуют исключения из негласных правил. Так, например, больного без определенного места жительства и без документов не возьмет ни одно отделение, хоть умри. Кому из врачей охота долго и нудно решать вопрос об устройстве таких пациентов в психоневрологический интернат, да еще ездить в пусть и ближайшее к больнице отделение ФМС и простаивать там в очередях, «выправляя» пациенту паспорт. Без паспорта ни один интернат не примет, а в отделении вечно держать нельзя, ибо койка должна оборачиваться. Оборот койки в медицине не менее важен, чем оборот денег в торговле. Хорошо, если такой пациент немного полежит в отделении и сбежит бродяжничать дальше. А если он не хочет или не может сбегать?
«Ладно, пусть пока полежит, – подумала Безменцева, убирая историю Данилова в синюю картонную папку с цифрой «6» и завязывая тесемки. – Профессорский обход есть, заведующий смотрел, диагноз обоснован, терапия по показаниям, соответственно тяжести заболевания, обследование проводится…»
Тут она вспомнила, что забыла обосновать в сегодняшнем дневнике увеличение дозировок, и со вздохом («блин, не хочешь, а подставишься…») потянула за конец одной из тесемок, развязывая бантик.
Под халатом завибрировал мобильник, висевший на шейном шнурке. Сообщение. Нетрудно догадаться от кого. Так и есть – от Светочки (про себя и с глазу на глаз Безменцева называла главного врача больницы Святослава Филипповича Воронова Светочкой. Тот не возражал против откровенно женской трактовки своего имени, только просил контролировать себя и случайно не назвать его так на людях).
«Дождись меня, освобожусь к шести», – прочла Безменцева на экране.
«К шести» – это хорошо. Это означает, что ужинать они будут вместе, а следовательно, можно будет улучить удобный момент и поинтересоваться – когда же она, наконец, станет заведовать приемным отделением? Спрашивать об этом в лоб нельзя – Светочка не любит, когда на него давят, а между делом – как раз. Сколько же ждать? И ведь недаром он Полосухину все в «исполняющих обязанности» держит, значит, она его не устраивает и присматривает он кого-то еще. А с другой стороны – не торопится принимать окончательных решений. Эх, он бы лучше в постели так долго тянул, как с делами, вот уж цены не было бы такому любовнику.