– Успокойся, – резкий тон дочери отрезвил Альфреда.
– Пока ты еще не в Ньюгейте, – произнесла она, – и, даст Бог, так все и останется. Харди будет молчать. А тебе… тебе нужно немедленно исчезнуть.
– Исчезнуть? – Нортон горько рассмеялся. – Предлагаешь спрятаться в Уэрствуде? В Италии? В Вест-Индии? Если я понадоблюсь королевскому правосудию, меня найдут и в Африке.
– Тебе нужно бежать в Голландию, – последовал быстрый и четкий ответ. – Люди принца Оранского тебя никогда не найдут. Потому что искать не будут.
– Но… как, девочка? – воспрянув было духом, отец снова поник. – У меня же нет ни корабля, ни денег.
– У тебя есть и то и другое, – возразила дочь и, загадочно улыбаясь, предложила: – Подойди сюда.
Под изумленным взглядом Альфреда Нортона лопнула кора земли, и глобус распался на две половины.
– Здесь необработанных изумрудов на десять тысяч фунтов, – вполголоса сообщила Ирис. – В Дувре ты найдешь шхуну «Черная Леди». Ты ни с чем ее не спутаешь, она – родная сестра затонувшей «Полярной Звезды». Капитана зовут Гордон. Скажешь ему девичью фамилию Кэти, и он отвезет тебя куда прикажешь. Хоть в преисподнюю.
– Но… это богатство раджи… откуда? – только и смог произнеси Альфред, не отрывая взгляда от кучки неровных серых камней.
– Думаю, уже нет смысла скрывать. – Ирис решительно выгребла камни и со стуком захлопнула глобус. – Мы с Кэти готовили мой побег. На тот случай, если ты заупрямишься и решишь тащить меня к венцу силой. А деньги… Это – долгая история. Они принадлежат мне по праву. И если с помощью этих камешков я спасу тебя, это будет самое лучшее вложение капитала.
– Побег из-под венца? – задумчиво повторил Альфред Нортон, медленно поворачивая в коротких пальцах пустой бокал. – Узнай я об этом при других обстоятельствах, ты, моя дорогая, неделю просидела бы на чердаке на хлебе и воде… Но сейчас я могу сказать только одно: у нас с Адамом выросли умные дети.
– Так ты согласен?
Альфред покачал головой, грустно улыбаясь своей чересчур предприимчивой дочери.
– Но почему?!
– По той же причине, что и ты. Есть человек, которому корабль и деньги понадобятся больше, чем нам. Семью Нортонов никогда не называли образцом добродетели. У нас много недостатков. Но вряд ли кто-нибудь из Нортонов способен оставить друга в беде. Ни ты, ни я не простим себе, если Харди повесят за измену, которой он не совершал.
– Но это значит… – Ирис запнулась.
– Тебе придется принять предложение младшего Бикфорда, – договорил отец, и в его голосе проскользнули знакомые жесткие нотки. – Я же тебе сказал – ты поторопилась. Джоржду Эльсвику я бы отдал тебя с легким сердцем.
Ирис еще пыталась осмыслить жестокий удар, когда в комнате, как бесплотная тень, появилась Мэри. И тут же вышла. На серебряном подносе лежало письмо.
Ирис осмотрела его. Печать ей ни о чем не говорила. Она торопливо вскрыла конверт.
«Мисс Нортон, – гласило таинственное послание, – однажды Вы сказали мне, что доверяете слепо и беспредельно. И я ни разу не обманул Вашего доверия.
Возможно, я прошу слишком многого, но я не прошу больше того, что абсолютно необходимо: доверьтесь мне еще раз. Не отвергайте руку Бикфорда. Это рука друга. И – ваш единственный шанс уцелеть.
Искренне Ваш Д. Р.»
Заметив, как побледнела дочь, Нортон потянулся к письму, но Ирис машинально отвела руку.
– Мэри! – крикнула она.
Горничная появилась мгновенно, словно ждала под дверью. Впрочем, скорее всего, так и было.
– Кто доставил письмо?
– Посыльный, – ответила девушка, пряча руки под передник. В доме явно творилось что-то странное. Мэри никак не могла решить для себя, к добру это или к худу, и от этого страшно волновалась.
– Он еще здесь?
– Нет, он ушел. Сказал, что ответ не нужен.
– Как он выглядел?
– Обычный лакей…
– В чьей ливрее, – теряя терпение, крикнула Ирис.
– Да откуда ж я знаю, госпожа? – удивилась Мэри. – На улице-то дождь какой! Он в плаще был, под ним ливреи не видно.
– Тогда почему ты, ослица, решила, что это лакей?
– А кто же еще мог принести письмо, – резонно возразила Мэри, – не епископ же?
– Уйди с глаз долой, – махнула рукой хозяйка и буквально упала на диванчик, который до этого проминал Нортон.
– Что это? – спросил отец, – почему ты так разволновалась?
– Это… Это – в некотором роде мой неоплаченный вексель, – одними губами ответила Ирис, – и сейчас его требуют к оплате. Что ж… Еще никто не сказал, что Нортоны забывают свои долги. Я принимаю предложение Родерика Бикфорда и выйду за него замуж в любой день, который он назначит. Но видеть его до свадьбы я не желаю, и это – мое последнее слово!
Едва Альфред Нортон вышел, Ирис снова торопливо развернула письмо, надеясь найти постскриптум или какие-нибудь знаки и указания, которые она в спешке и волнении проглядела. Почерк был определенно тот самый: крупный и четкий, с округлыми буквами и аккуратно расставленными знаками препинания. Ирис насмотрелась на него, разглядывая пометки, сделанные капитаном Риком на карте. А упоминание о том, давнем разговоре, которому не было свидетелей, не оставляло места сомнению. Письмо было и в самом деле от него. Но никаких дополнительных значков девушка не обнаружила.
Он был рядом, следил за ней, знал каждое движение, каждое слово… А ей не удалось заметить его даже мельком.
«Люцифер», – вспомнила Ирис и торопливо перекрестилась.
* * *
Молодой офицер пришел в себя среди ночи.
Первым ощущением была тяжесть во всем теле и неприятная сухость во рту. Осторожно Дадли открыл глаза и в первое мгновение не увидел ничего, кроме плотного темно-синего полога и огонька, слабо желтевшего во тьме.
Питер осторожно осмотрелся. Он лежал на широкой кровати, сделанной, должно быть, во времена Ричарда Третьего, Это громоздкое сооружении оказалось неожиданно удобным. До подбородка граф был укрыт легким, но теплым одеялом. В спальне было довольно прохладно и, видимо, поэтому в ногах Питера лежала бутыль с горячей водой.
Дадли повернул голову. Огонек свечи раздвоился, заплясал, но вскоре вновь обрел привычные очертания.
Свеча в массивном бронзовом подсвечнике стояла на низком круглом столике у кровати. Рядом лежала раскрытая книга… Или, скорее, тетрадь. Потому что, присмотревшись, Дадли заметил, что страницы заложены пером, а рядом стоит пузатая чернильница. А еще – приземистый графин с толстыми стенками. Жидкость в нем была прозрачной и бесцветной.
В изголовье, на стуле, сидела женщина и, опустив голову, дремала.
Дадли невольно поежился. Хорошо, что он увидел сиделку после того, как разобрался со своим состоянием. Иначе Питер неминуемо решил бы, что помер и находится в раю. Поскольку ничем иным кроме ангела эта светловолосая женщина быть не могла. Но Дадли знал ее. Вернее, «знал» – не то слово. Встречал в свете. Эта нежная сильфида вместе со своим безобразным старым супругом стали сенсацией сезона.
Дадли попытался привстать, но проклятая кровать скрипнула, и женщина тотчас проснулась.
Глаза их встретились.
Дадли показалось, что он заглянул в глубокий темный колодец, в котором отражаются звезды, но не видно дна.
– Как вы себя чувствуете? – тихо спросила женщина. В ее улыбке не хватало тепла, но Дадли этого и не ждал.
– Спасибо, – произнес он не своим, скрипучим голосом, – я чувствую себя вполне хорошо. Только очень хочется пить. Если Ваше Светлейшее Сиятельство не затруднит прислать кого-нибудь…
– Зовите меня Джованна, – мягко перебила его женщина. Невесомая рука легла на лоб Дадли, и Питер подумал, что для живой женщины пальцы ее слишком холодны.
– Вы сможете приподняться? Я подсуну вам под спину еще одну подушку. Уже очень поздно, и я не хочу будить слуг. – В руке княгини появился бокал с водой, и Дадли, потрясенный, сообразил, что она собирается его поить!
– Ради Всевышнего, я справлюсь сам, – он торопливо сел на постели, борясь с головокружением. Предложенную воду Питер выпил двумя торопливыми глотками, но все же успел ощутить какой-то посторонний привкус. Что-то отдаленно похожее на мяту.
Сухость во рту прошла, но головокружение осталось, и, чтобы не смотреть на плывущие перед глазами предметы, Дадли прикрыл глаза.
– Может быть, ляжете? – предложила княгиня.
– Где я? – наконец сообразил спросить Питер. – И что со мной?
– Вы у друзей, – мягко ответила Джованна, осторожно принимая бокал, – в моем доме. У вас была тяжелая лихорадка, и мы опасались за вашу жизнь. Сейчас вы идете на поправку.
– Но как я оказался здесь? – Дадли сделал над собой усилие, открыл глаза, сосредоточился, подождал пока предметы не прекратят свистопляску и оглядел комнату и итальянскую княгиню, которая прекрасно говорила по-английски и сама ухаживала за больным гостем.
На лицо женщины набежала тень.
– Боюсь, это вина моего грума. И отчасти моя. Вас сбили мои лошади. Но, граф, право же, вам следовало быть осмотрительнее. Вы шли точно во сне.
Ее голос, негромкий, мягкий, участливый, накатывал, как морские волны на песчаный пляж, и Питер почувствовал сонливость. Он опустился на подушки и спустя мгновение уже спал. Но сон его был нервным и беспокойным. Несколько раз с губ молодого офицера срывались стоны, слова и целые фразы.
Женщина повела себя несколько странно для сиделки. Едва Питер закрыл глаза, она аккуратно открыла тетрадь и обмакнула перо в чернильницу.
Ближе к утру, когда малиновый отблеск рассвета пробился сквозь плотные шторы и лег на бледные щеки усталой женщины, подарив им нежный румянец, в комнату без стука вошел Лоренцо. Он быстро, но очень внимательно проглядел несколько исписанных страниц, затем вырвал их, скомкал и бросил в камин.
– Ничего нового, – проворчал он скорее себе, чем Джованне, – этот молодой офицер оказался крепче, чем я думал. Придется удвоить дозу.
– Это не убьет юношу?
– Нет, – уверенно отозвался Лоренцо, – во всяком случае, не сразу.
Их тихие голоса не тревожили каменного сна Дадли, одурманенного флорентийскими снадобьями. Но, видимо, кое-что все же проникло сквозь завесу липкого беспамятства. Он тихо застонал и отчетливо произнес:
– Сбежал у поворота на Уилфорд… Ранил солдата… Украл лошадь… Утром следующего дня… Не уверен, но очень похоже на след…
Лоренцо и Джованна переглянулись.
– Это то, чего ты ждал? – тихо спросила женщина.
Глава 5
В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – отозвалась девушка. Собственный голос показался ей чужим, настолько отстраненно он звучал. Ирис подивилась его спокойствию. На самом деле ей хотелось рыдать в голос или истерически хохотать. А больше всего – закутаться в плотный темный плащ, тихонько выскользнуть через черный ход и, пробравшись в порт, воспользоваться прощальным подарком Рика. Но это была недостойная мысль. В неписанном своде законов семьи Нортон не было статьи, карающей за трусливый поступок. Нортоны не знали, что такое трусость, а значит, и статья была без надобности.
Дверь лишь слегка приоткрылась, в проеме замаячило обеспокоенное лицо отца. Темный коридор и темный камзол слились в одну бурую полосу, и девушка поспешно ухватилась за подлокотник кресла. Она была очень слаба.
Еда вызывала отвращение, сон не шел, и уже третью ночь подряд она лежала с открытыми глазами, даже не пытаясь забыться. Книги были отброшены. Ирис пыталась обрести душевное равновесие и временами ей это почти удавалось. Но приходил вечер, а с ним темнота и плохие мысли, и от обретенного спокойствия оставались только пустые, с детства затверженные фразы, в которых она пыталась прятаться, как заяц в кустах от охотников. Она похудела и подурнела и, глядя на себя в зеркало, втихомолку злорадствовала, представляя испуг и отвращение своего нареченного, неведомого ей Родерика Бикфорда.
Увидеть жениха она так и не пожелала и поэтому не представляла себе, сколько ему лет, умен он или глуп, красив или безобразен – по большому счету ей было все равно. Ирис заранее возненавидела и самого жениха, и всю его семью, и была убеждена, что мнения ее ничто не изменит. Отец не пытался ее разубедить и не мешал ей холить и лелеять свою ненависть, потому что понимал – это единственное, что помогает дочери держаться.
Увидев ее в мягком утреннем свете в белоснежном брачном уборе и веночке из флердоранжа, Альфред Нортон ужаснулся – Ирис была похожа на свою мать в те дни, когда болезнь уже догрызала остатки ее жизни. Он открыл было рот, чтобы вслух посетовать…
– Пора? – спросила Ирис спокойно и кротко, как самая послушная и богобоязненная дочь. И слова застряли у него в горле. Альфред смог только кивнуть.
Держась за перила, Ирис спустилась вниз. У дверей Мэри заботливо накинула ей на плечи легкий теплый плащ и, не скрываясь, заплакала. Джорджа Эльсвика не было. Ирис его и не ждала. С того дня, как она расторгла помолвку, граф уехал из своего дома и поселился у друзей. Два раза приходил посыльный с письмами от бывшего жениха, но Ирис отослала их назад нераспечатанными, и Джордж отступился.
Экипаж был очень дорогим и красивым, с новыми рессорами, но такими тяжелыми и плотными занавесками, что Ирис невольно подумала – именно так должны перевозить преступников из одной тюрьмы в другую, чтобы не увидели, кого везут, и их товарищи не устроили побег.
Отец помог ей сесть и забрался следом. Грум цокнул языком, и экипаж мягко тронулся с места.
Молчание дочери тяготило Альфреда.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – осторожно поинтересовался он.
– Если я скажу, что умираю, ты отменишь венчание? – спросила Ирис, не поворачивая головы.
Отец крякнул от неожиданности, но спустя мгновение перевел дух с огромным облегчением.
– Ты меня успокоила, – признался он, – я уж было решил, что дела совсем плохи и до церкви я тебя не довезу. Либо ты скончаешься у меня на руках, либо на полдороге экипаж остановят дюжие ребята с пистолетами, и ты объявишь, что передумала выходить замуж, а вместо этого уходишь в разбойники. Каждый раз, когда я видел тебя такой покорной, случалась беда, и я научился бояться твоей сговорчивости. Ты ведь не умеешь сдаваться?
– Не умею, – подтвердила дочь, – но я умею отступать на время. Ты ведь сам учил меня, что коммерсант должен уметь маневрировать. Сейчас самое главное – жизнь Харди. Я понимаю это не хуже тебя, так что можешь не волноваться. На это раз я действительно покорилась.
Отец кивнул, но через некоторое время снова забеспокоился.
– Может быть, стоило захватить с собой нюхательную соль или что-нибудь в этом роде…
– Родерик Бикфорд так безобразен, что можно упасть в обморок от одного его вида? – съязвила дочь и тут же прикусила язык.
Отец широко улыбнулся. Всю неделю Ирис держалась так холодно и невозмутимо что, казалось, она и впрямь презрела все земное. Но любопытство выдало ее с головой.
– Совсем нет, – поспешно произнес Альфред, – Родерику чуть больше тридцати. Он хорош собой и, бесспорно, очень умен. Адам по праву гордится своим наследником, и Родерик…
– И Родерик достаточно влиятелен, чтобы избавить Харди от петли, а тебя от разорения, – перебила Ирис, кляня в душе свою несдержанность, – это все, что я хочу о нем знать. Даю слово, мне абсолютно безразлично, какого он роста и какого цвета его глаза и волосы.
– Роста невысокого, но очень крепок. Волосы светлые, почти как у Мэри, а цвет глаз я не разглядел, – посмеиваясь, сообщил отец.
– Ну хватит! – оборвала дочь. – Ей богу, ты похож на Пруденс Бэрт.
– Твоя мать умерла очень рано, – вздохнул отец, – она не дожила до твоей свадьбы, а девушке в такой день больше нужна мать, чем отец. Я попытался ее заменить, насколько мог.
– У тебя получилось даже слишком хорошо, – прошипела Ирис и отвернулась. Больше за всю дорогу она не проронила ни слова, но Альфреда Нортона ее молчание больше не тревожило. Да и дорога, против ожидания, оказалась совсем короткой.