– Что, тяжеленькая? – усмехнулся Завьялов. – Такой если садануть по башке, мало не покажется? А?
– Слушай, ты бы шел домой. Все люди сериал смотрят…
– Да уж с тобой ничто не сравнится, никакие сериалы. Ты – самый главный в городе сериал. Сто серий, и все про любовь. Какая им в жарких странах и не снилась. Вот и к Верке ходишь по ночам. С большим начальником бабу делишь.
– Кто сказал? – зло выпалил Герман.
– Засекли тебя. Так что ты того, осторожнее. Говорят, мэрова дочка на днях возвращается.
– Ты бы не лез не в свое дело, Зява, – нахмурился Горанин.
– Что, и на свадьбу не позовешь?
Герман быстро с собой справился. Сказал миролюбиво:
– Что ж ты в гости не заходишь? Я все жду, жду…
– А я тебе теперь нужен?
– Ты мне всегда нужен.
Взгляд у Горанина был чист, как у ребенка, карие глаза ласково сияли. Если бы он не был таким великим актером, перессорился бы уже с доброй половиной города. Но даже несмотря на многочисленные романы с чужими женщинами до сих пор обходилось.
– Ладно, зайду как-нибудь, – кивнул Александр. – А сейчас пойду. Сериал смотреть. Мое дело пенсионерское. А тебе ж, друг Герман, на работу надо. Так?
– Да. На работу, – эхом откликнулся Герман.
– Ну, давай.
Завьялов вяло пожал Горанину руку. В другой тот держал ломик. Зимой сам он таким же разбивал ледяную корку, очищая дорожку к сараю. Теща как-то поскользнулась и сломала ногу, подобного решили больше не допускать. А однажды он видел, как таким же ломиком орудовал Герман. Ворота его гаража заледенели, чтобы открыть их, надо было потрудиться, но Горанин расправился со льдом в два счета, силы в нем было не меряно.
Такие ломики были почти в каждом доме. Любой автовладелец держал их в багажнике: зимы в N снежные, частые оттепели перемежаются с лютыми морозами. Лед намерзает у порогов многоэтажных домов, и во избежание несчастных случаев городская администрация издала распоряжение: колоть и убирать.
Как бывший оперативник Завьялов знал: здесь ничего не поймаешь. Если человек покусился на машину такого большого начальника, да еще и сотрудника ГАИ, значит, был либо очень уж уверен в собственной безнаказанности, либо сошел с ума. Ловить что суперменов, что сумасшедших – занятие практически безнадежное. За первым – сила тугого кошелька и большой должности, за вторыми – непостижимость и нелогичность безумия. Какая выгода разбивать машину? Никакой! Если б угнали, тогда другое дело. Вора поймать гораздо проще.
Чутье подсказывало: все только начинается. Если бы найти тот рисунок! Если бы найти…
Герман уходил, беззаботно насвистывая.
День четвертый
Прошло какое-то время, и погода испортилась. Начался октябрь. После светлой, солнечной полосы наступила темная, не делящаяся на временные отрезки. Просто ПОЛОСА. Еще один долгий день бесполезной теперь жизни, только на этот раз пасмурный, мрачный. Настроение Завьялова сильно зависело от капризов погоды. Он стал брюзжать, раздражаться. Самое ужасное, что не мог с собой справиться. Ну не мог, и все тут!
Маша молчала. Разговор их теперь сводился к фразам, в быту необходимым: «Есть будешь?», – «Буду» или «Нет, не буду», «Я ухожу на работу», – «Хорошо». Если бы хоть один из диалогов они попытались развить, все окончилось бы ссорой.
Например:
– Я ухожу на работу.
– Ах, ты намекаешь на то, что мне никуда не надо! Что я бездельник!
– Перестань цепляться к словам!
На то, чтобы до этого не доводить, ума у жены хватало. Она уходила молча, приходила, когда он еще спал. Вернее, валялся в постели. Из всех удовольствий, доступных простому человеку, это самое безобидное. А еще сон. Но со сном были проблемы. Он боялся увидеть в очередном сне что-нибудь отвратительное. Например, разбитую витрину. В последние дни это стало навязчивой идеей. В магазине мужской одежды давно уже висел костюм. Серый, из плотной немнущейся ткани в мелкий рубчик. Заходил туда как-то с Машей и модную вещь отметил. Потом магазин отремонтировали, продавцы оформили новую витрину и выставили костюм там. Манекен напоминал Германа, правда, был слишком уж худощав, хотя в правильных чертах лица прослеживалось сходство. И в том, как сидел на манекене костюм – ни единой морщинки. Костюм стоил очень дорого, но Александр прекрасно знал, у Германа такой есть. И костюм, и галстук. Одежду ему подбирали в этом магазине. По слухам, одну из молоденьких продавщиц Горанин не обошел своим вниманием.
Теперь мимо этого магазина Завьялов не мог ходить спокойно. Хотелось взять камень и запустить им в красивое лицо Германа, или в того, кто казался ему Германом. Ненависть на этот раз затопила берег души, не оставив ни единого сухого клочка. Он ею просто захлебывался.
Очередная стычка с Машей произошла из-за сигарет.
– Ты бросишь, наконец, курить? – возмутилась жена.
После истории с разбитой машиной он вновь подсел на сигареты и стал курить еще больше. Словно изголодавшийся, набросился на никотин. Маша проявила характер: выкинула все сигареты. Ссориться он не стал. Что толку? Жена права, курить ему нельзя. Заботится о его же здоровье. А о душе кто позаботится?
Чтобы забыться, вновь выпил снотворного. Не слышал, как ушла жена, так крепко уснул. Очнулся часа в три ночи, включил свет и нашел папку с листами ватмана. Ему до смерти захотелось нарисовать разбитую витрину. Ну просто сил не было! И он это сделал. Теперь в витрине лежал растерзанный манекен. Раздетый. Удовлетворенный, он положил рисунок на стол, лег в постель и вновь забылся. Стало вдруг так легко! Дело сделано. Герман теперь не будет ходить таким пижоном. Почему-то возникло чувство, что этим рисунком здорово тому насолил.
Разбудил его аромат кофе. С ночного дежурства пришла Маша, значит, скоро будет завтрак. Он почувствовал голод и вскочил с постели. Краем глаза отметил, что рисунка на столе нет. Нет? Должно быть, жена выбросила. Такое отвратительное художество нельзя держать в доме. Разбитая витрина, поломанный манекен, словно мертвец. Похоже на действия какого-нибудь маньяка. Бр-р-р…
Увидев его в дверях кухни, жена не смогла скрыть испуг.
– Что? Что такое? В чем дело? – разозлился он.
– Нет, ничего.
– Почему ты пьешь кофе? Ты же с дежурства! Легла бы да поспала.
– Я… Мне надо к маме.
– К маме? А что с ней такое?
– Ничего. Просто давно не была.
– А позвонить нельзя? – буркнул он.
– Мы живем в нескольких минутах ходьбы друг от друга, а я вот уже месяц отделываюсь звонками. Это нехорошо, Саша.
– Ты хочешь сказать, что я эгоист? Завладел твоим вниманием целиком и полностью, так? Но твоя мама не инвалид. Здоровая женщина, которая…
– Ей пятьдесят шесть лет, – тихо напомнила Маша.
– В конце концов, у тебя есть брат.
– У него двое детей.
– Да на что ты все время намекаешь?!
– Ну почему в последнее время мы не можем нормально разговаривать? – с отчаянием сказала Маша. – Почему?
– По тому же самому, почему не можем нормально заниматься любовью! Стоит мне до тебя дотронуться, как ты вся сжимаешься в комок! Почему?
– Ты болен.
– Но ты-то здорова!
– Тебе это не надо.
– Да откуда ты знаешь, что мне надо, а что нет?! Ну откуда?!
– Перестань на меня кричать!
– Перестань обращаться со мной, как с маленьким ребенком!
– Ну, все. Любое терпение имеет предел, даже мое. Я ухожу. Завтрак на столе.
И Маша выскочила в прихожую. Он услышал, как хлопнула входная дверь. Звук оказался слишком громким. Все. Ушла. Вот ведь какая странность: выхаживала его, больного, ночи не спала, от постели не отходила. Спасла. А зачем? Чтобы теперь мучить? Выходив тебя и отдав тебе часть себя и своей жизни, принесший жертву вольно или невольно начинает мстить. И ты тоже мстишь за то, что вынужден был жертву эту принять. За свою беспомощность. Но ведь это же абсурд! Получается то, что получается.
Он подумал, что надо бы вернуть жену. Но сначала позавтракать. Остыть. И ей тоже. Кофе… Надо его выпить, хотя кофе ему тоже, кажется, нельзя. Машинально он подошел к раковине, открыл дверцу, за которой стояло мусорное ведро. Посмотрел, нет ли там рисунка. Его не было. Исчез. За завтраком думал только об этом. Надо бы найти жену, помириться с ней и спросить про рисунок.
Еще часа три он провел дома, сидя как на иголках. Решил что, бросившись за женой, потеряет лицо, и заставил себя сдержать порыв. Мужчина не должен так себя вести. Особенно если он ни в чем не виноват.
Потом он шел к теще, ежась от холода и прикрываясь от дождя и ветра черным зонтом. Теща жила на другом конце Фабрики. Перед тем, как пересечь центральную улицу, неизбежно очутишься возле того самого магазина. Уже издали завидев семиэтажный дом, Александр замедлил шаги, а выйдя из-за угла, остановился. У разбитой витрины толпился народ.
– Что случилось? – спросил он, заметив в толпе бывшего сослуживца.
– Да вот, говорят, костюм с витрины украли. Ночью сигнализация сработала. Хорошо, что не в мое дежурство.
– Ночью? – вздрогнул он.
– Ну да. Не рассвело еще.
Во сколько же Маша пришла из больницы? И куда делся рисунок? А может, кто-то тайно проник в квартиру, и пока он спал… Нет! Жена взяла, не иначе. Но как тогда он узнал, что изображено на рисунке? Как смог осуществить задуманное?
Глядя на разбитую витрину и поломанный манекен, знал только одно: в городе есть человек, который так же сильно ненавидит Германа. И человек этот не в себе. Ибо подумать, что совершить подобное мог сам Горанин…
– Горанин… – уловил вдруг он.
Поистине, о чем бы ни заходила речь, друг Герман тут как тут!
– … видели здесь.
– Кого? Германа? – хрипло спросил он, уставившись на бывшего сослуживца.
– Ну да. Сигнализация сработала, когда витрину разбили. Но пока сообразили, что к чему, пока доехали, преступник уже убежал. У разбитой витрины стоял только следователь Горанин.
– И как он это объяснил?
– Шел мимо, – пожал плечами приятель.
– Ночью?
– А что, у нас в городе запрещено ночью по улицам ходить? Вестимо, шел от бабы. От какой именно, ни за что не скажет.
– А преступника он видел?
– Говорит, что не видел. Но последнее время странные события у нас на Фабрике происходят. Машину на днях разбили. Иномарку. Не угнали, не на колеса позарились, не на магнитолу. Разбили. Теперь вот витрину. И исчез один-единственный костюм! Как будто брать больше нечего! В магазине товара – полно!
– Может быть, просто не успели? – В Завьялове вдруг заговорил оперативник: эх, расследовать бы это дело!
– Может, и не успели… Не пойму, топором он это манекен, что ли?
«А может, ломиком? – мелькнула вдруг мысль. На сей раз, орудия разрушения на месте преступления нет. Мог и топором».
– Как себя чувствуешь, Саша? – спохватился вдруг приятель.
– Более или менее, – кисло сказал Завьялов.
– Не хватает нам тебя. Разве что как частное лицо привлечь.
– Привлекайте. Только я этой ночью спал. Крепко.
О рисунке он, разумеется, умолчал. Нелепая история. Сказать, что в городе появился фанатик, которому здорово насолил Герман Горанин? Хотя при чем здесь Герман? Почему все опять сводится к его персоне? Сначала разбили похожую машину, теперь исчез похожий костюм. Сняли с манекена. Сам манекен изломан. Оба раза Горанин оказывался рядом. Первый раз пришел искать ломик на место преступления, сегодня просто проходил мимо. Совпадение?
Дождь, утихший было, вновь усилился. Поднялся ветер. Стоящие у разбитой витрины люди стали расходиться. Он тоже пошел своей дорогой.
Теща с тестем жили в длиннющей девятиэтажке, одном из последних домов, построенных Фабрикой. Оба проработали там всю жизнь и после двадцатилетнего ожидания получили хорошую трехкомнатную квартиру. Через несколько лет умерла старенькая бабушка, сын переехал к жене, потом и дочь перебралась к новому мужу. Квартира, о которой столько мечталось, оказалась для двоих слишком просторной. Все хорошо в свое время. А прошло оно – и вместо радости новые проблемы. Теща не раз предлагала произвести обмен: свою трехкомнатную и однокомнатную Завьяловых – на две двухкомнатные, но он был упрям. Благодеяний ни от кого принимать не хотел, ибо никому не хотел быть обязанным. Что есть, то есть.
А вдруг Маша задумает уйти? Ее комнатка, изолированная, светлая, поддерживается в идеальном порядке. Он испугался. А если уже случилось? Три часа промедления могут дорого ему обойтись! Терять Машу не хотелось. Ведь останется совсем один! Общение с отцом сводится к редким телефонным звонкам, когда тот просит денег. Получается, нет у него никого, кроме Маши.
Увидев его на пороге, теща слегка удивилась. Вниманием зять не баловал, приходил крайне редко. Капитолина Григорьевна была полная, видная женщина с огромными натруженными руками. Всю жизнь она проработала ткачихой, вышла на пенсию, но руки эти и теперь никогда не оставались в покое. Если не были заняты работой, беспокойно теребили край передника или ворот халата. И от этого ему все время казалось, что теща нервничает и что-то скрывает.
Завьялов уставился ей в лицо, как на допросе, и спросил:
– Маша здесь?
– Нет. – Рука метнулась к золотой цепочке на полной шее, пальцы начали нервно ее крутить.
– Как это – нет? Она три часа назад ушла, сказала, что пойдет сюда! А ну-ка, пустите!
Капитолина Григорьевна невольно попятилась, он вошел в прихожую и закричал:
– Маша! Маша, ты здесь? Я пришел за тобой!
– Она здесь была, – начала объяснять теща, – но недолго.
– Вот как? И куда она ушла?
– Сказала, что на рынок.
– Ах, да! Сегодня же суббота! Но на рынок мы ходим вместе!
– Саша, я не знаю, что там у вас произошло, но…
– Хватит вам врать, Капитолина Григорьевна! Где моя жена? Где? Отвечайте! Вы знаете, я по лицу вижу!
– Маша звонила… – испуганно забормотала она, – но я…
– Кому?
– Не хочешь ли ты сказать, что я подслушивала? – обиделась теща.
– Не хочу ли я сказать?! Да я это знаю! Вы до сих пор считаете ее маленькой! У вас в квартире параллельный телефон! Вы и в детстве ее подслушивали, и сейчас подслушиваете! Все интриги против меня плетете!
– Саша! Машенька говорила, что ты болен, но…
– Кому она звонила?!
– Она называла его «Герман Георгиевич». Я думаю, что…
Не дослушав, он выскочил из квартиры. Маша звонила Герману! Так и есть! Что между ними? Между женой и бывшим другом? Он так и подумал о Германе – бывший друг. Из-за Маши. Значит, мужу она в интимной близости отказывает, ищет отговорки, бережет себя для любовника. Вот в чем причина, а вовсе не в его болезни! А как она смотрела на Германа там, в больнице! Неужели же думают, что он, Зява, слепой? Глухой – да, но не слепой!
Ревность накрыла с головой, словно морская волна. Захлебнулся жгучей обидой. На улице хотел было поймать такси, чтобы побыстрее добраться до Долины Бедных, но вспомнил, что не взял деньги. Пришлось идти пешком. Они сговорись против него. Маша и Герман. Жена и друг. Встречаются тайно, занимаются любовью. И плетут интриги. Неужели же хотят упрятать его в сумасшедший дом? Для того и рисунки воруют. Не выйдет! Не будут они вместе!
…Калитка была не заперта, но входная дверь закрыта на ключ изнутри. Завьялов барабанил в нее кулаками, крича при этом:
– Открой, я знаю, что она здесь! Открой!
Наконец дверь распахнулась, на пороге появился Герман. Босой, рубашка не заправлена в джинсы, застегнута только на две пуговицы. Видно было, что одевался он наспех. Поежившись от хлынувшего в распахнутую дверь холода, Горанин растерянно спросил:
– Что случилось?
– У тебя моя жена! Вот что случилось! Где она?! Ах, у тебя в постели? А ну-ка, пусти!
И с неизвестно откуда взявшейся силой Завьялов отпихнул Германа и кинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Он знал, где находится спальня. Она там. Маша.
Маша-а-а-а!!!
– Сашка! Ты с ума сошел! Мать твою! – кричал Герман, бросившись следом.
Но он оказался проворнее. Взлетел по лестнице и рывком распахнул дверь спальни. И тут Горанин, догнав, схватил его за плечо, дернул резко. Завьялов успел разглядеть в постели перепуганную блондинку. Бледную, худосочную, чем-то похожую на Машу. Но не Машу. Увидев его, блондинка испуганно вскрикнула и натянула одеяло до самого носа. Разглядеть, что из одежды на ней ничего нет, он все-таки успел.