Для противодействия Сельджукидам в Иран было отправлено несколько опытных эмиссаров. Среди них был и да’и Хасан ибн ас-Саббах, сын образованного шиита-«дюжинника». 4 сентября 1090 г. ему удалось овладеть неприступной горной крепостью Аламут в области Дейлем, что в Южном Прикаспии, подкупив ее коменданта, и сделать ее центром своих будущих владений. Основной угрозой только что созданному анклаву и лично себе «Горный старец» не без оснований считал жестокого гонителя исмаилитов Низам ал-Мулка и не видел другого выхода, кроме его физического устранения.
Один из сподвижников Хасана ибн ас-Саббаха по имени Бу Тахир Аррани добровольно вызвался совершить это убийство: в середине октября 1092 года под видом просителя он пробрался к паланкину бывшего визиря, направлявшегося в шатер своих жен, и заколол его кинжалом, но и сам при этом погиб. Исламские источники единодушно считают ликвидацию Низам ал-Мулка первым актом индивидуального террора, исполненного по приказу из Аламута. Он произвел столь сильное впечатление на современников, что вскоре оброс самыми разными слухами (в том числе и о том, что Низам ал-Мулк, Хасан ибн ас-Саббах и Омар Хайам в молодости учились в Нишапуре у одного из самых образованных и благочестивых улемов Хорасана имама Муваффака и подружились).
Но никаких свидетельств в пользу того, что после устранения Низам ал-Мулка «Горный старец» намеревался поставить политические убийства на поток, нет. Однако дворцовый переворот в Каире в 1094 году заставил его порвать все отношения с Фатимидским халифатом.
Хасан ибн ас-Саббах оказался во главе тех исмаилитов, которые переворот не признали, объявив захватившего власть ал-Мустали, а затем и его потомков узурпаторами, и в знак верности трагически погибшему наследнику Низару ал-Афдалу стали называть себя низаритами. Важнейшим элементом разработанного «Горным старцем» Да’ват-и джадид («Нового призыва») стало учение о «скрытом» имаме. Лишившись поддержки мощного государства, он вынужден был искать новые методы борьбы и вспомнил об удачном покушении на Низам ал-Мулка…
За 70 лет (с 1092 по 1162 год) по приказам из Аламута (от самого «Горного старца» и от его наследников) было уничтожено 75 политических и религиозных деятелей, как правило, весьма высокопоставленных, в том числе 8 государей.
В принципе, 75 человек за 70 лет – весьма существенный показатель эффективности работы спецслужбы. Но надо понимать, что тайная война Аламута была лишь элементом общей войны в Европе и на Ближнем Востоке (не стоит забывать и о Крестовых походах). Часто действия низаритов были возмездием за преследования и публичное поношение. Однако нередко низариты подкупали своих идеологических оппонентов. У Рашид ад-Дина сохранился рассказ о том, как настоятель по имени Фахр ад-Дин, известный своей ученостью, однажды в своей проповеди проклял исмаилитов. Тогда по распоряжению Кийа Мухаммада к нему был послан фидай, напавший с ножом на имама в его собственном доме. Тот взмолился о пощаде и поклялся никогда впредь не говорить об исмаилитах худого. Тогда фидай, который не собирался его убивать, поклонился имаму, передал ему 365 золотых динаров и объявил, что в случае соблюдения клятвы такая сумма будет передаваться ему ежегодно, а иначе его ждет смерть. Через некоторое время в ответ на вопрос одного из учеников, почему он перестал обличать приверженцев исмаилизма, Фахр ад-Дин ответил: «О друг, они имеют неоспоримые аргументы. Неразумно их проклинать». В течение 45 лет до самой своей смерти Фахр ад-Дин продолжал получать ежегодное содержание от низаритов.
Но с легкой руки оборотистого венецианца и австрийского востоковеда XVIII в. Йозефа фон Хаммер-Пургшталя, принявшего россказни Марко Поло о наркотическом рае Хасана ибн ас-Саббаха за чистую монету, легенда об убийцах-наркоманах отправилась гулять по Европе.
Окончательно в общественном сознании ее закрепили европейские писатели-романисты XIX века (сами не чуждые наркотическим грезам) во главе с Дюма-отцом, живописавшим действие гашиша в романе «Граф Монте-Кристо». Ни один источник никогда не упоминал о связи хашишинов с гашишем или другими наркотиками, хотя психологической и религиозной обработке фидаины «старца» подвергались самой серьезной. Напрашивающаяся ассоциация, как обычно и бывает, с легкостью завладела умами неспециалистов.
На самом деле название «хашишины» (хашишийа) – скорее всего, уничижительная кличка, использованная сельджуками по отношению к своим противникам-исмаилитам. Означает она «травоеды», то есть низшие, парии, чернь. Впрочем, можно предположить, что это слово произошло от арабского хасанийун – последователь Хасана или «ищущий истину». Вполне вероятно и то, что исмаилиты ибн ас-Саббаха с гордостью восприняли кличку, которую дали им враги, облагородив ее содержание.
По большей же части легенды об ассасинах остаются легендами, распространению которых в свое время активно способствовали они сами, ведь это способствовало укреплению их репутации – как политической, так и профессиональной. Остальное доделывали (и продолжают доделывать) досужие толкователи.
Вот как сегодня, например, излагается история убийства одного из выдающихся полководцев Европы маркграфа Конрада Монферратского: «Хашишины долго и безрезультатно охотились за одним из могущественных европейских князей. Охрана европейского вельможи была организована настолько тщательно и скрупулезно, что все попытки убийц приблизиться к жертве неизменно терпели неудачу. Во избежание отравления или иных «коварных восточных ухищрений» ни один чужак не мог не только подойти к князю, но и приблизиться ко всему, чего могла коснуться его рука. Пища, которую принимал князь, предварительно опробовалась специальным человеком. День и ночь возле него находились вооруженные телохранители. Охрана была неподкупна…
Тогда «Горный старец» отправил в Европу двух молодых людей, которые по его приказу обратились в христианство, благо принятая среди шиитов практика «такыйя» позволяла им совершить обряд крещения для достижения священной цели. В глазах всех окружающих они стали «истинными католиками», ревностно соблюдавшими все католические посты. В течение двух лет они каждый день посещали местный католический собор, проводя долгие часы в молитвах, стоя на коленях. Ведя строго канонический образ жизни, молодые люди регулярно отпускали собору щедрые пожертвования. Их дом был круглые сутки открыт для любого страждущего. Хашишины понимали, что единственную узкую брешь в охране вельможи можно найти во время воскресного посещения им местного католического собора.
Убедив всех окружающих в своей «истинной христианской добродетели», новообращенные псевдокатолики стали чем-то само собой разумеющимся, неотъемлемой частью собора. Охрана перестала обращать на них должное внимание, чем незамедлительно и воспользовались убийцы. Однажды, во время очередного воскресного служения, одному из них удалось приблизиться к князю и неожиданно нанести несколько ударов кинжалом. К счастью жертвы, охрана среагировала молниеносно, и удары пришлись в руку и плечо, не причинив вельможе серьезных ранений. Однако второй убийца, находящийся в противоположном конце зала, воспользовавшись суматохой и вызванной первым покушением всеобщей паникой, подбежал к жертве и нанес ему смертельный удар отравленным кинжалом в самое сердце».
Эта история расползлась по Интернету во многом благодаря культовой компьютерной игре «Assassins’s Creed», вышедшей в 2007 году. Хотя ее оригинал тоже вполне драматичен. 28 апреля 1192 года несколькими днями ранее получивший известие о том, что его прочат на престол Иерусалимского королевства, Конрад ехал верхом в сопровождении личной охраны по одной из улиц Тира. Внезапно двое бедно одетых людей набросились на него с кинжалами. Одного из нападавших стража убила на месте, второй же успел укрыться в ближайшей церкви, где попросил убежища, которое ему и было предоставлено.
Когда по городу прошел слух, что маркиз остался жив, хотя и получил несколько ранений, второй ассасин, тайно покинув церковь, сумел проникнуть в дом Конрада Монферратского и там добил свою жертву. После этого преступник умер под самыми изощренными пытками, не сказав ни слова. Убийцами все посчитали именно хашишинов, а в организации убийства обвиняли… Ричарда Львиное Сердце – во всяком случае, так утверждал известный романист, Вальтер Скотт.
Во всяком случае, шпионаж в Европе продолжал оставаться занятием в целом почетным и одновременно романтичным. И прибыльным. Его не стеснялись ни Бомарше, ни Дефо, ни Казанова.
Панъевропейская и ближневосточная финансово-кредитная сеть автоматически делала тамплиеров в XIII веке самой мощной спецслужбой своего времени. Таким же образом сильнейшая миссионерская служба вкупе с беспрепятственным доступом к сильным мира сего (благодаря покровительству папы Павла III) сделала таковыми иезуитов в XVI веке, перехвативших эту славу у венецианского «Совета десяти», двумя сотнями лет ранее наводнившего континент своими агентами.
Примерно тогда и появилось, похоже, выражение «рыцари плаща и кинжала». То было время итальянских войн, когда в уличных боях в городах Северной и Центральной Италии сходились остатки блестящего европейского рыцарства и итальянские горожане, воспитанные в духе «Ragione di adoprar sicuramente l’Arme» – трактата о фехтовании Джакомо ди Грасси 1570 года. Один из его разделов описывал технику работы с плащом в одной руке и с рапирой (или кинжалом) в другой. Плащ использовался и для обороны (намотанный на руку, он служил щитом), и для отвлечения внимания противника, и для нападения (его можно было, например, набросить противнику на голову).
Подобная «бесчестная» тактика боя воспринималась европейскими рыцарями как низкое коварство простолюдинов, и словосочетание «плащ и кинжал» начало приобретать уничижительное значение. Между тем в Италии воцарились Медичи, любимым способом разрешения политических вопросов у которых считался кинжал или яд в руках наемного убийцы. По престижу профессии шпиона был нанесен серьезный удар.
Второй удар был нанесен – уже традиционно – литераторами. Вслед за Генри Лонгфеллоу, снисходительно похваливавшим испанские комедии в стиле «плаща и шпаги», где карикатурные кабальеро картинно бряцали реквизитом и кутались в него, Чарльз Диккенс саркастически «проехался» по этому жанру, описав в романе «Барнеби Радж» архетипического шпиона в плаще и с кинжалом. Пожалуй, именно Диккенсу принадлежат лавры главного популяризатора этого термина.
Но все это случилось лишь в XIX веке. К тому же складывавшийся столетиями героико-романтический флер шпионажа поколебать было все же достаточно сложно. Тем более, когда его поддерживали такие выдающиеся личности, как, например, монах-капуцин отец Жозеф (он же – глава секретной службы кардинала Ришелье) или шевалье Д’Эон, известный многим российским читателям по роману Валентина Пикуля «Пером и шпагой».
Отцу Жозефу мы обязаны устойчивыми словосочетаниями «серый кардинал» (самого Ришелье прозвали «красным кардиналом») и «черный кабинет» (так назывались специальные секретные покои в Лувре, где перлюстрировалась почта). А вот Шарль де Бомон (полное имя – Шарль-Женевьева-Луи-Огюст-Андре-Тимоте д’Эон де Бомон; его «однофамильцем» был герой Жан-Поля Бельмондо капитан Жослен Бомон в пронзительном шпионском боевике «Профессионал»), агент тайной разведки французского короля Людовика XV «Королевский секрет», стал настоящим символом великосветского европейского шпионажа XVIII века.
Первым его поручением была поездка в Россию, где он должен был войти в доверие к императрице Елизавете, с тем чтобы расстроить русско-австрийский альянс. Как раз этот период жизни д’Эона лег в основу романа Пикуля, хотя на самом деле достоверной информации о нем мало.
Согласно легенде, именно д’Эон «обнаружил» в Петербурге и вывез во Францию так называемое завещание Петра Великого; ряд историков считает, что агент «Королевского секрета» мог быть действительно причастен к фабрикации первоначальной версии этой знаменитой подделки. По другой версии, именно в Петербурге д’Эон стал носить женское платье и настолько преуспел в своей роли, что был допущен в число фрейлин престарелой самодержицы, ежедневно читая ей на сон грядущий.
После смерти Елизаветы Петровны д’Эон был отозван во Францию и успел принять участие в последних битвах Семилетней войны под командованием маршала де Брольи. Он был ранен и получил за храбрость орден св. Людовика.
В 1763 году д’Эон, вновь в мужском платье, получил назначение в Лондон. В его задачи входило установление контактов с британской аристократией путем кредитования их французским вином и разработка плана вторжения французов в Уэльс, для чего он ездил осматривать западное побережье страны.
Деятельность д’Эона была прервана назначением нового посла, графа де Герши, с которым шевалье не сошелся характерами. В 1764 году посол добился отстранения д’Эона от дел, однако последний, вступив в связь с другим экс-шпионом, Тевено де Морандом, написал королю письмо, в котором обвинял посла в попытке подстроить свое отравление. По-видимому, не без его участия лондонские издатели опубликовали в 1764 году переписку между агентами «Королевского секрета».
ПОСОЛЬСТВО СТАЛО РАСПУСКАТЬ СЛУХИ О ТОМ, ЧТО ОТСТАВНОЙ ФРАНЦУЗСКИЙ ДРАГУН НА САМОМ ДЕЛЕ – ЖЕНЩИНА. ДОШЛО ДО ТОГО, ЧТО СТАВКИ О ТОМ, КАКОГО ШЕВАЛЬЕ ПОЛА, СТАЛИ ТОРГОВАТЬСЯ НА ЛОНДОНСКОЙ ФОНДОВОЙ БИРЖЕ.
По всей вероятности, именно во время этого конфликта посольство стало распускать слухи о том, что отставной французский драгун на самом деле – женщина. Дело получило широкую огласку, и в печати стали появляться карикатуры на д’Эона. Дошло до того, что ставки о том, какого шевалье пола, стали торговаться на Лондонской фондовой бирже. По другой версии, д’Эона вынудили «признать» себя женщиной, чтобы у родственников графа Герши не было возможности бросить ему вызов. Так как д’Эон считался одним из лучших фехтовальщиков Европы, то ни у кого не возникало сомнений в исходе поединка.
Прошло десять лет, прежде чем смерть короля и роспуск «Королевского секрета» открыли д’Эону возможность вернуться на континент. В ходе переговоров с Бомарше (представлявшим интересы французского правительства) д’Эон потребовал, чтобы его признали женщиной и позволили носить женское платье. Получив от короля средства на соответствующее обновление гардероба, д’Эон в 1777 году вернулся на родину. С тех пор и до конца жизни шевалье звался мадемуазель де Бомон, а в 1779 году опубликовал под чужим именем мемуары под названием «Военная, общественная и частная жизнь мадемуазель д’Эон».
Ко времени д’Эона относится и возникновение промышленного шпионажа в более или менее современной форме. Так, иезуитский миссионер Пьер д’Энтреколь, проповедуя в Китае, не забывал попутно собирать информацию о технологии изготовления фарфора. Свои методы иезуит описывал так: «Помимо того, что я видел своими глазами, я многое узнал от моих вновь обращенных, из которых некоторые работали с фарфором, а некоторые торговали им. Правдивость их сообщений я подтвердил изучением китайских трактатов по данному вопросу, так что я многое почерпнул из этих книг, посвященных изумительному искусству фарфора». Помимо вербовки путем обращения в христианство ничего не подозревавших китайцев и изучения технической литературы, находившейся в открытом доступе, святой отец несколько раз проникал на императорские фарфоровые фабрики, куда чужакам был вход заказан. Несмотря на то что д’Энтреколь кое-что напутал в своих описаниях, информация, присланная им во Францию, оказалась бесценной. Вскоре французы приступили к производству собственного фарфора и даже превзошли немцев, которые к тому времени самостоятельно научились производить фарфор. Затем секрет фарфора стал известен в Англии и в других европейских странах, что пагубно сказывалось на многовековой китайской монополии, но отвечало интересам потребителей и бизнесменов.