Феофан до приезда на Русь «своею рукою подписал» церкви в Константинополе, Халкидоне и других византийских городах, а в русских землях работал не только в Москве, но и в Новгороде Великом, Коломне, Новгороде Нижнем; всего на Руси он прожил более 30 лет. В Москве Феофан и его ученики расписали церковь Рождества (1395), Архангельский собор (1399) и Благовещенский собор (1405).
Восторженный панегирик Феофану составил книжник Епифаний Премудрый.
Когда я был в Москве, жил там и преславный мудрец, философ зело искусный, Феофан Грек, книги изограф опытный и среди иконописцев отменный живописец, который собственною рукой расписал более сорока различных церквей каменных в разных городах: в Константинополе, и в Халкидоне, и в Галате, и в Кафе, и в Великом Новгороде, и в Нижнем. В Москве же им расписаны три церкви: Благовещения святой Богородицы, святого Михаила и еще одна. В церкви святого Михаила он изобразил на стене город, написав его подробно и красочно; у князя Владимира Андреевича он изобразил на каменной стене также самую Москву; терем у великого князя расписан им неведомою и необычайною росписью, а в каменной церкви святого Благовещения он также написал «Корень Иессеев» и «Апокалипсис». Когда он все это рисовал или писал, никто не видел, чтобы он когда-либо смотрел на образцы, как делают это некоторые наши иконописцы, которые от непонятливости постоянно в них всматриваются, переводя взгляд оттуда – сюда, и не столько пишут красками, сколько смотрят на образцы; казалось, что кто-то иной писал, руками писал, выполняя изображение, на ногах неустанно стоял, языком же беседуя с приходящими, а умом обдумывал далекое и мудрое, ибо премудрыми чувственными очами видел он умопостигаемую красоту. Сей дивный и знаменитый муж питал любовь к моему ничтожеству; и я, ничтожный и неразумный, возымев большую смелость, часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним говорить.
Сколько бы с ним кто ни беседовал – много ли или мало, – не мог не подивиться его разуму, его притчам и его искусному изложению. <...>
Феофан, подобно многим мастерам на службе у великого князя, был «пришлым», однако за годы, проведенные в Москве, обрусел настолько, что уже не воспринимался как «чужак». Вдобавок он воспитал немало учеников из числа русских живописцев, и самым известным из них стал Андрей Рублев. «Чернец Андрей», как называет художника летопись, учился не только у византийского мастера, но и у своего соотечественника и старшего современника Даниила Черного. Исторические свидетельства о жизни и творчестве Андрея Рублева крайне скудны. Летописи сообщают, что в 1405 году – совместно с Феофаном Греком иПрохором с Городца – Андрей Рублев участвует в росписи Благовещенского собора Московского Кремля, а в 1408 году Андрей Рублев и Даниил Черный руководят работами по росписи Успенского собора города Владимира. Вместе эти живописцы создали так называемый Звенигородский чин – иконостас Успенского на Городке собора в Звенигороде, а в 1425–1427 годах участвовали в росписи Троицкого собора в Троице-Сергиевой лавре. О деятельности Рублева в Троицкой пустыни Житие Сергия Радонежского сообщает: «Позднее в той обители был игуменом Александр, ученик упомянутого выше игумена Саввы, муж добродетельный, мудрый, славный весьма; был там и другой старец, по имени Андрей, иконописец необыкновенный, всех превосходящий мудростью великой, в старости честной уже, и другие многие... Создали они в обители своей церковь каменную, весьма красивую и росписями чудесными своими руками украсили ее на память об отцах своих, а церковь и сегодня все видят, во славу Христа Бога». Последней работой мастера некоторые источники называют роспись Спасского собора Андроникова монастыря.
Иосиф Волоцкий оставил упоминание об отношении современников к творчеству Даниила Черного и Андрея Рублева:
Блаженный же Андроник великими добродетелями сиял, и с ним были ученики его Савва и Александр, и чудные пресловутые иконописцы Даниил и ученик его Андрей... и толику добродетели имуще, и толико рвение о постничестве и об иноческом жительстве, якоже им божественной благодати сподобиться... и на самый праздник светлого воскресения на седалищах сидя и перед собою имея всечестные и божественные иконы и на те неуклонно взирая, божественную радость и светлость обретая, и не токмо в тот же день такое же творили, но и в прочие дни, когда живописи не предавались... Сего ради владыка Христос тех живописцев прославил. <...>
Сказание о святых иконописцах, памятник XVII века, сообщает некоторые подробности о жизни «чернеца Андрея» и упоминает о шедевре художника – иконе «Троица», созданной на сюжет «гостеприимство Авраама»:
Преподобный отец Андрей Радонежский, иконописец прозванием Рублев, многие святые иконы написал, все чудотворные, как же пишут о нем в Стоглаве святого чудного Макария митрополита, что с его письма надлежит писать иконы, а не своим умыслом. А прежде оный жил в послушании у преподобного отца Никона Радонежского. Он повелел по себе образ написать пресвятой Троицы в похвалу отцу своему, святому Сергию чудотворцу. Преподобный отец Даниил, сподвижник его, живописец славный, зовомый Черным, с ним святые иконы чудные писал везде неразлучно и при смерти пришел к Москве в обитель Спасскую и преподобных отцов Андроника и Саввы, и расписали церковь стенным письмом и иконы, призыванием игумена Александра... и сами сподобились тут почить в Господе. <...>
Позднее в московском искусстве громко прозвучало еще одно имя – мастера Дионисия, но это случилось уже при великом князе Иване III. Постепенно иконопись, пришедшая на Русь из Византии, сделалась по-настоящему национальным русским искусством; показательно свидетельство путешественника XVII века Павла Алеппского, который еще имел счастливую возможность лицезреть многие фрески и иконостасы русских церквей в первозданном виде: «Русские иконописцы не имеют себе подобных на лице земли по своему искусству, тонкости и навыку в мастерстве... Ум человеческий не в силах постигнуть их (икон. – Ред.) сущность и оценить их превосходное выполнение».
Нашествие Едигея, 1408–1409 годы
Тверская летопись, Симеоновская летопись
Ордынский темник Едигей, стремясь восстановить былое могущество Золотой Орды и собрать дань, которую Русь перестала платить после свержения хана Тохтамыша Тимуром, летом 1408 года двинулся на русские княжества. Положение усугублялось тем, что в это время Москва воевала с Литвой, которая отняла у Руси Смоленское княжество. Едигей разорил и сжег немало городов, в том числе Серпухов, Дмитров, Ростов, Переяславль, Нижний Новгород, Городец, а в декабре осадил Москву.
О продвижении Едигея к Москве повествует Тверская летопись:
Той же зимой пришел из Орды безбожный Едигей, и с ним два царевича, и множество татар на Рязанскую землю; разорили и много зла сделали земле Рязанской, и пошли к Коломне; коломенцы выбежали из города, татары же город Коломну сожгли и взяли откуп. Оттуда окаянный Едигей с войском татарским пришел в Москву, месяца ноября в тридцатый день, а в Москве: князь Владимир Андреевич, князь Андрей Дмитриевич, князь Юрий Козельский, Митрофан, епископ суздальский, а от бояр: Константин Иванович, Константин Дмитриевич, Дмитрий Васильевич, Михайло Федорович Морозов, Иван Федорович, Филипп Васильевич, Александр Федорович и прочие бояре и множество народа закрылись в городе.
Окаянный же Едигей, стоя у Москвы, начал рассылать рати по городам: кто пошел к Серпухову и город взял, кто к Можайску, кто к Звенигороду, кто к Дмитрову, и все разорили, стариков иссекли, а молодых в плен повели; иные пошли к Переяславлю, и переяславцы побежали от них; они же, окаянные сыроядцы, город зажгли, монастыри и святые церкви огню предали, старых убили, а молодых в плен взяли; некоторые же пошли к Ростову, а князь ростовский, епископ и люди ростовцы побежали от них, окаянные же татары город зажгли и святые церкви сожгли, а Зачатиевский монастырь много раз хотели зажечь, но молитвою Пресвятой Богородицы помешала невидимая сила, не дала им зажечь.
А город Москву избавил Господь от иноплеменников, ради молитв Пресвятой Богородицы не отдал Господь людей своих в руки неверных; безбожный же Едигей и окаянные сыроядцы стояли у города у Москвы три недели, много зла сотворили земле Русской и пошли от города декабря в двадцатый день. Это великое зло случилось в земле Русской, с народом христианским из-за наших грехов.
Более подробно об осаде Москвы и о том, что происходило внутри городских стен, рассказывает Симеоновская летопись.
В эту же пору случилось так, что великий князь Василий рассорился с тестем своим великим князем Витовтом из-за каких-то дел о земле, что обычно бывало меж княжествами, ибо тогда Витовт владел всей Киевской и Литовской землей. Великий же князь Василий обо всех обидах от Витовта поведал полюбовно Едигею. Услышав о том, враждолюбец Едигей возликовал сердцем пуще кровожадного зверя, еще больше разжигая меж ними гнев. <...>
А на Москве <...> вскоре кто-то, прискакав, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, брата – князя Андрея, и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение. И побежали люди, забывая и об имуществе, и обо всем на свете. И поднялась в людях злоба, и начались грабежи.
Велено было сжечь городские посады. Горестно было смотреть, как чудные церкви, созидаемые веками и своим возвышенным положением придававшие красоту и величие городу, в одно мгновение исчезали в пламени, как величие и красоту Москвы – чудные храмы – поглощает огонь.
Это было страшное время, – люди метались и кричали, и гремело, вздымаясь в воздух, огромное пламя, а город окружили полки нечестивых иноплеменников. И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ града из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас: не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей: за умножение грехов наших смирил нас Господь Бог перед врагами нашими. Если где-либо появится хотя бы один татарин, то множество наших не смеет ему противиться, а если их двое или трое, то многие русские, бросая жен и детей, обращаются в бегство.
Так, казня нас, Господь смирил гордыню нашу. Так сбылось над людьми прежде бывшее знамение, когда в Коломне от иконы потекла кровь... И множество людей погибло, а иные от холода поумирали, ибо тогда, на погибель христианам, зима была лютая и стужа превеликая. <...>
Когда прошло двадцать дней, с тех пор как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним Богом по молитвам Пречистой его матери и ради ее животворящей иконы и архиепископа Петра. Жители, бывшие в городе в великом бедствии, впали в глубокое уныние, видя, что им никто не помогает и что от людей им нечего ждать спасения, и вспомнили Давида, который писал так: «Лучше уповать на Господа, чем уповать на князя; лучше надеяться на Бога, чем надеяться на человека».
И взмолились все люди к Богу, низко кланяясь и говоря: «Не предай зверям души рабов Твоих, Владыка! Если мы и согрешили перед Тобой, то во имя Твое святое пощади нас, Господи!» И, взирая со слезами на животворящую икону Пречистой Богоматери, горько восклицали так: «О постоянная Заступница наша, не предай же нас и теперь в руки врагов наших!» И милосердный Человеколюбец, еще не совсем разгневавшийся, увидев печаль людей своих и слезы их покаяния, утешает их вскоре, памятуя о милости к стаду своему: величавого и гордого агарянина Едигея устрашил, навел на измаилтянина трепет перед своей всевышней и карающей десницей. И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел. <...>
В Тверском княжестве взяли Клинскую волость, что приписана к церкви Святого Спаса, и убили множество людей, а других увели в плен.
В этот же год была большая дороговизна на всякую пищу. Многие христиане умерли от голода, а продавцы хлеба обогатились.
Вероятнее всего, снять осаду Едигея заставили события в Орде, где кипела ожесточенная борьба за престол. Так или иначе, Москва отразила последнее в своей истории нашествие татаро-монголов – больше они город не осаждали (позднее случались, скорее, разбойные набеги – враги в 1439 и 1451 годах лишь «посады сжигали»).
Смутные годы, 1425–1462 годы
Московский летописный свод
Князь Василий Дмитриевич на смертном одре завещал трон своему сыну Василию Васильевичу, тем самым нарушив закон о престолонаследии, по которому трон должен был перейти к его брату князю Юрию Галицкому. Из-за этого завещания в государстве начались феодальные распри, растянувшиеся почти на тридцать лет; Юрий Галицкий и его сыновья Василий Косой и Дмитрий Шемяка упорно враждовали с князем Василием, который, будучи ослеплен Шемякой в 1446 году, получил прозвище Темный.
Политические неурядицы сопровождались природными и техногенными катастрофами. Так, в 1427 году на Русь обрушилось моровое поветрие; как сообщает Софийская летопись: «Осенью был мор велик во Пскове, в Новгороде Великом, в Торжке, в Твери, на Волоке, в Дмитрове, на Москве, и во всех городах русских и в волостях и селах». Четыре года спустя «засуха большая была, земля и болота горели, мгла же стояла шесть недель, так что и солнца не видно, и рыба в воде дохла. В тот же год Фотий-митрополит скончался». А в 1445 году в Москве произошел очередной пожар: «Тем же годом Москва погорела в полуночи – с Кремля, от собора Архангельского, когда в нем скрывались, и многие люди сгорели, а иные задохнулись».
Что касается города, который за эти десятилетия не раз переходил из рук в руки, Москва продолжала отстраиваться, и в ней появлялись новые церкви, укрепленные посады, подворья, а также технологические новинки: так, еще в 1404 году на великокняжеском дворе были установлены первые на Руси часы. Летопись сообщает:
Князь великий на своем дворе за Благовещеньем часы поставил чудные велми и с луною, мастер же им чернец Лазарь из Сербии... Сей Лазарь, чернец Сербии, иже пришел из Сербской земли... Сей же часник наречен часомерьем, на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и рассчитывая часы ночные и денные: не бо человек ударяет, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно сотворено есть человеческой хитростью, преизмечтано и преухищрено. <...>
В городе тех лет уже имелись полноценные улицы, самая большая из которых называлась Великой и шла мимо Кремля вдоль Москвы-реки до Васильевского луга. Князь Василий Темный вместо обветшавшей деревянной церкви Иоанна Предтечи построил каменную. В его правление также был основан Крестовоздвиженский монастырь, от которого позднее получила свое название улица Воздвиженка; как сказано в летописи: «В тот же год (1450) Владимир Григорьевич Ховрин, купец и боярин великого князя, поставил перед своим двором церковь кирпичную Воздвижения Святого Креста».