ШКОЛЬНИКОВ. Поговорим о другом. Вы сказали, что в последние годы не любили мужа. Я вас правильно понял?
ФРОЛОВА. Я его ненавидела! Я бывала в театре по пятнадцать часов. Когда после репетиций был спектакль, отец присылал за мной машину. Потому что у меня не было сил идти. Дома я находила полный развал, каких-то художниц в моих халатах, какие-то гении спали носом в селедочницах с окурками. Я была готова его убить. Хорошо, сына можно было оставлять у бабушки.
ШКОЛЬНИКОВ. Но можно же было оформить развод и после его ареста?
ФРОЛОВА. После ареста? Когда в жизни у него осталась лишь я?
ШКОЛЬНИКОВ. Ну, а… потом?
ФРОЛОВА. Потом? Тем более. (Пауза.) Вы в самом деле не понимаете?
ШКОЛЬНИКОВ. Но вы же должны были подумать, пусть не о себе – о сыне!
ФРОЛОВА. О нем я и думала. Поверьте, только о нем. Как бы потом смотрела ему в глаза?
ШКОЛЬНИКОВ. Сыну?
ФРОЛОВА. И сыну. И его отцу, моему мужу.
ШКОЛЬНИКОВ. Но ведь десять лет без права переписки – это…
ФРОЛОВА. Ну да, расстрел. Я же вам сказала, что знаю.
Пауза.
ШКОЛЬНИКОВ. Вы верите в другую жизнь?
ФРОЛОВА. Конечно. А как же можно в нее не верить? Как можно допустить, что это и есть жизнь? Это не жизнь. Все перепуталось. Раньше жизнь давалось человеку как испытание. А потом наступал ад или рай. Сейчас сначала идет ад, и если человек остался в нем человеком, он награждается жизнью.
ШКОЛЬНИКОВ (с иронией). Райской?
ФРОЛОВА. Нет, обыкновенной. Самой обыкновенной. Это и есть рай. Мы не умели ценить жизнь. Нет, не умели. За это и платим.
ШКОЛЬНИКОВ. Мы?
ФРОЛОВА. И вы. Конечно, и вы. У вас – жизнь? Да у вас хуже, чем ад. И нет даже надежды на освобождение. Разве вы не поняли еще, почему вас так тянет к нам? Да потому что в этом сарае есть то, чего вы лишены изначально.
ШКОЛЬНИКОВ. Я знаю, что это. Искусство.
ФРОЛОВА. А это и есть свобода.
Пауза.
ШКОЛЬНИКОВ. Продолжим. Можете ли вы сообщить какие-либо сведения, касающиеся контрреволюционной, антисоветской или любой другой враждебной деятельности бывшего художественного руководителя вашего театра Сундукова?
ФРОЛОВА. Нет.
ШКОЛЬНИКОВ (пишет). «Нет»… Вел ли Сундуков с вами или при вас какие-либо разговоры, которые свидетельствовали бы о его антисоветских настроениях?
ФРОЛОВА. Нет.
ШКОЛЬНИКОВ. «Нет»… Известно ли вам о таких разговорах от третьих лиц?
ФРОЛОВА. Нет.
ШКОЛЬНИКОВ. «Нет»… Лариса Юрьевна, а теперь – самое главное. Вы много лет работали с Сундуковым, играли в его спектаклях, были своим человеком в его доме. Припомните: вырывались же у него какие-то шутки, анекдоты, сомнительные замечания. Вроде того, что сознание – жалкий раб обстоятельств. Заметьте, я не спрашиваю ни о чем серьезном. Таком, как «вся страна – лагерь». Что-нибудь брошенное мимоходом, вскользь, какой-нибудь парадокс… Можете вспомнить?
ФРОЛОВА. Нет.
ШКОЛЬНИКОВ. Поверьте, я хочу вам помочь. Ваш талант – это редчайший алмаз. Он принадлежит не только вам. Он – национальное достояние. Вы должны вернуться на большую сцену. Должны своим талантом служить народу. Обжигать, потрясать, согревать сердца и души советских людей. Они выстояли в этой страшной войне. Они спасли мир от фашистской чумы. И сейчас, как никогда, ваш талант нужен им. Мне не суждено стать артистом. Я так и останусь более или менее способным любителем. Но я никогда себе не прощу, если не сделаю все, чтобы сохранить для советского искусства вас – легендарную Ларису Рейн!.. Вы верите мне?
ФРОЛОВА. Спасибо, голубчик. Да, верю.
ШКОЛЬНИКОВ. Так помогите же мне! Вспомните хотя бы мелочь, ерунду. Сундукову это не повредит, ему уже ничего не повредит, а вам поможет. Это будет знак вашей искренности, готовности помочь следствию. Понимаете?
ФРОЛОВА. Да. Но… Нет, ничего не могу вспомнить.
ШКОЛЬНИКОВ. Не можете или не хотите?
ФРОЛОВА. Не могу.
ШКОЛЬНИКОВ. Что ж, пишите: «С моих слов записано верно». И распишитесь.
ФРОЛОВА (расписавшись). Что все это значит?
ШКОЛЬНИКОВ. Четыре месяца назад на вас поступил запрос. Из Москвы. Поскольку запрос был на Рейн, мы ответили, что такой среди нашего контингента нет. Теперь я допросил вас. Протокол перешлем в Москву. И они сами будут решать, сказали вы правду или вас нужно вызвать для следствия.
ФРОЛОВА. Я же знала! Знала! Не нужно было сюда идти! Знала!
ШКОЛЬНИКОВ. Вас нашли бы и под фамилией Фролова. Чуть раньше или чуть позже. У нас это дело поставлено четко.
ФРОЛОВА. Что, что я могу рассказать им о Сундукове?! Я не видела его пять лет! Я не знаю о нем ничего, кроме того, что он арестован!
ШКОЛЬНИКОВ. А это вы откуда знаете? Я сам узнал только из запроса.
ФРОЛОВА. Знаю… Просто знаю и все.
ШКОЛЬНИКОВ. Не устаю поражаться. У нас эта служба – по последнему, как говорится, слову. Но мне иногда кажется, что у вас – лучше.
ФРОЛОВА. Для вас это служба. А для нас – жизнь. На вас работает один из тысячи… Ну, из ста. Из десяти? Пусть так. Но остальные-то девять – на нас!.. Кажется, я что-то не то говорю. Петр Федорович, голубчик, помогите мне, я ничего не знаю, я ничего не хочу знать!
ШКОЛЬНИКОВ. Да чего вы боитесь? Если вы ни к чему не причастны, вам нечего бояться. А я верю, что не причастны.
ФРОЛОВА. Правда? Вы так думаете?
ШКОЛЬНИКОВ. Я – да. Но если взглянуть на этот протокол со стороны… С мужем, осужденным как враг народа, не развелась. О Сундукове не хочет вспомнить даже мелочи. Только не говорите мне, что ничего не слышали. Он что, из другого теста, чем наш Ефим Григорьевич?
ФРОЛОВА. Не из другого. Еще и как не из другого. Из такого не из другого!
ШКОЛЬНИКОВ. Вот видите. Да из того, что наговорил наш мэтр за последнее время, три дела при желании можно сделать.
ФРОЛОВА. Четыре. Четвертое – на вас. Не пресекли. Попустительствовали. Не приняли мер. Вы ведь тоже… с огнем играете.
ШКОЛЬНИКОВ. Подумайте лучше о себе. Вот как давайте сделаем. Дополним протокол. Примерно следующим… (Пишет.) «Находясь… как актриса… длительное время в тесном общении с обвиняемым Сундуковым… я не могла не слышать его многочисленных высказываний… на различные темы…» «Я допускаю, что среди этих высказываний…» Нет, лучше так: «Часть этих высказываний… могла носить… с точки зрения оценки советской действительности характер…» Враждебный?
ФРОЛОВА. Нет-нет, это неправда.
ШКОЛЬНИКОВ. Критический. Тоже нет? Нашел: «сомнительный». (Продолжает писать.) «Но… будучи полностью поглощена творческой работой…» Даже так: «напряженной творческой работой… а также заботами о семье и воспитании малолетнего сына… на эти высказывания я не обращала внимания. И поэтому…а также за давностью лет… никаких конкретных примеров привести не могу». Согласны?
ФРОЛОВА. Ну… Согласна.
ШКОЛЬНИКОВ. Очень хорошо. Я потом перепишу протокол и дам вам на подпись. Теперь второе. Нужно, чтобы вы подали заявление. Примерно такое: «Прошу расторгнуть мой брак с таким-то, осужденным тогда-то за то-то». Я потом набросаю. «В свое время я не сделала этого, так как находилась под влиянием сильного чувства любви, а также из ложно понятого чувства семейного долга…» Почему вы на меня так смотрите?
ФРОЛОВА. Мой брак? Разве он существует?
ШКОЛЬНИКОВ. Официально – да. Вы же не получили извещения о его смерти?
ФРОЛОВА. Нет.
ШКОЛЬНИКОВ. Значит, он для вас – официально – жив. Более того, вы даже не имеете права – официально – знать, что его расстреляли.
ФРОЛОВА. Кажется, я схожу с ума.
ШКОЛЬНИКОВ. Доверьтесь мне. Я знаю, что делаю. Я посоветовался… с кем надо. Не было связи с Москвой, поэтому мы разговариваем только сегодня. Именно так все и нужно сделать. Ваша просьба о разводе – тоже знак. Что вы осознали. Понимаете? Мы приложим хорошую характеристику. И все будет в порядке. После окончания срока вы даже сможете вернуться в Москву. Не сразу, конечно. Поработаете пока в нашем городском театре. Заберете к себе сына, мы поможем с жильем.
ФРОЛОВА. Неужели это возможно?
ШКОЛЬНИКОВ. Все будет хорошо. Сначала сыграете в этом спектакле. Наши руководители своими глазами увидят, какая вы актриса. Потом возьмем пьесу специально для вас…
ФРОЛОВА. В этом спектакле? Нет, только не это! Это же… Это же кончится… Нет, я… я не могу играть. У меня амнезия, выпадение памяти. Петр Федорович, миленький, отпустите меня – на котлованы. Там… свежий воздух, цветы.
ШКОЛЬНИКОВ. Какие цветы? Пурга!
ФРОЛОВ. Да, цветы. «Вот – незабудки… это на память!.. А вот павилика – она означает верность… Вам полынь; она горька, как горько бывает раскаяние… Я хотела дать и фиалок, да они все завяли… когда умер отец мой…»
ШКОЛЬНИКОВ. Как – умер? О чем вы говорите?
ФРОЛОВА. «Говорят, он тихо скончался…» Это Офелия.
Пауза.
ШКОЛЬНИКОВ. Неплохо. Но хороший психиатр расколет вас без труда. А у нас хорошие психиатры.
ФРОЛОВА. Не сомневаюсь.
ШКОЛЬНИКОВ. Я не понимаю вас.
ФРОЛОВА. Я и о вас забочусь. У вас есть приказ использовать пятьдесят восьмую только на тяжелых физических работах. Чтобы верней… перевоспитать. А здесь и без меня все по пятьдесят восьмой. Вам оно надо?
ШКОЛЬНИКОВ. Нам разрешено в случае необходимости использовать специалистов по специальности. Даже если они по пятьдесят восьмой. Вы – как раз такой специалист.
ФРОЛОВА. Вы можете приказом отправить меня в шахту. Приказать мне играть не можете.
ШКОЛЬНИКОВ. Могу. Правильность моего приказа оценит начальство. А вы обязаны его выполнять. Напомнить, чем грозит невыполнение? Барак усиленного режима – БУР!
ФРОЛОВА. Вы этого не сделаете!
ШКОЛЬНИКОВ. Сделаю.
ФРОЛОВА. Но…
ШКОЛЬНИКОВ. Зэка Фролова!
Фролова встает.
ШКОЛЬНИКОВ. Я понимаю, Лариса Юрьевна, вы сейчас взволнованы. Успокойтесь, подумайте. Я подготовлю бумаги, вы подпишите. И все будет очень хорошо. Договорились?.. А сейчас мне нужно отнести документы.
Школьников уходит. Появляется ЗЮКИНА. Подошла к столу, повертела в руках пачку «Казбека».
ЗЮКИНА. Оркестр!
ФРОЛОВА. Что?
ЗЮКИНА. Я говорю, вся наша жизнь – духовой оркестр. Семеро дуют, один стучит. Не ты ему стукнула?
ФРОЛОВА. О чем?
ЗЮКИНА. Ну, я говорила: лучше бы курева притаранил вместо сушек говенных.
ФРОЛОВА. Мне-то зачем? Догадался, наверное.
ЗЮКИНА. Может. Он такой… догадливый фраер. Да и мать его. (Закуривает.) Чего он к тебе прицепился? Новое дело шьют?
ФРОЛОВА. Как можно закосить? Хоть на неделю. В санчасть, куда угодно.
ЗЮКИНА. Раз плюнуть. Керосином в руку – и гуляй. Месяц твой. Я в Сыктывкаре так выскочила, загибалась на общих. Рука, правда, была что колода.
ФРОЛОВА. Где достать шприц?
ЗЮКИНА. Ты себе? И не рыпайся! Вмиг мастырку расчухают. И сунут срок – за умышленку. С этим сейчас сурово. Тут лепила свой нужен.
ФРОЛОВА. У тебя есть?
ЗЮКИНА. У меня-то есть. Только тебе-то с ним чем расплачиваться? Залететь еще можно. Ну, забеременеть.
ФРОЛОВА. Долго. Мне нужно быстро, сейчас.
ЗЮКИНА. Эй! Ты что, когти рвать хочешь? А я как же? Сколько я тебе тушенки перетаскала? Договорились же, что доведешь меня до премьеры. А теперь – в кусты?
ФРОЛОВА. Мне – нужно.
ЗЮКИНА. Тогда гони тушенку обратно!
ФРОЛОВА. Я тебя и так довела почти до премьеры.
ЗЮКИНА. Почти! Сука! Ты думаешь, мне тушенка даром достается? А я еще припасла. Две банки. Специально для тебя. Стала бы я корячиться, если бы с тобой не было уговора!
ФРОЛОВА. Я тебе дам совет. Вместо тушенки. Мотай отсюда. Как можно быстрей. Здесь – паленым тянет.
ЗЮКИНА. Мотать? Перед самой премьерой? Совсем ты, подруга, да? И за это ей долг скости! Ну, ты даешь стране угля, хоть мелкого, но до…
ФРОЛОВА. Мотай, тебе говорят! У меня на это глаз ведьмин. Керосин, что угодно. Прокантуешься до амнистии, придешь в городской театр – возьмут. Того, что в тебе уже есть, хватит. А там дашь кому надо и выйдешь в примы. Еще и заслуженной артисткой станешь.
ЗЮКИНА. Заслуженной артисткой республики?.. Да я… Да за это я всем дам!
ФРОЛОВА. Всем-то как раз и не надо.
ЗЮКИНА. А кому надо?
ФРОЛОВА. Разберешься.
ЗЮКИНА. Вот, значит, как оно делается… А в Москве – тоже так? В театре, где ты работала?
ФРОЛОВА. Театра, где я работала, больше нет. Таких театров… уже ни одного, наверное, не осталось… И будут ли когда?..
ЗЮКИНА. Ты чего? Плачешь? Во, бляха-муха, с чего? Ну, не осталось и не осталось, тебе-то что?
ФРОЛОВА. Нет, остался. Один. Этот вот – наш… Может быть, он – последний!..
Гримерка оживляется. Появляются СПИВАК, БОНДАРЬ, ЖУК, КОНВОЙНЫЙ. Из-за кулис входит ШКОЛЬНИКОВ.
СПИВАК. После перерыва начнем прогоны. (Школьникову.) Вы освободились?
ШКОЛЬНИКОВ. Секунду. (Конвойному.) Отведите артистов в пищеблок. Всех наших и новеньких. Хлеба – всем по две пайки. Предупредить: хоть одну зажмут – БУРа понюхают. (Спиваку.) Это все, что я смог сделать.
СПИВАК. Спасибо.
ЖУК. Ефим Григорьевич, вам баланду принесть?
СПИВАК. Сделайте одолжение. И для Ивана Тихоновича. (Бондарю.) Вы мне сейчас понадобитесь.
В сопровождении Конвойного Зюкина, Фролова и Жук уходят.
СПИВАК. Итак, Незнамов и Шмага… Что с вами, Петр Федорович?
ШКОЛЬНИКОВ. Очень хорошие новости. Только что передали: разгромлена группа армий «Висла», войска Первого Белорусского всего в шестидесяти километрах от Берлина.
БОНДАРЬ. Первый Белорусский – это Жуков. Справа от него – Василевский и Рокоссовский. С юга – Первый Украинский: Конев… Гитлер капут. Всё. Гитлер капут… Гитлер капут!..
Пауза.
СПИВАК. Давайте работать. Третий акт, явление восьмое. «Шмага, поди сюда».
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА (издали). «Бить не будешь?»
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Да не буду, очень мне нужно об тебя руки марать». (Шмага подходит. Незнамов берет его за ворот.) «Говори, говори! Что там шепчутся, что говорят обо мне?»
СПИВАК. Стоп. Здесь с самого начала неправда. (Бондарю.) Физически он сильней вас?
БОНДАРЬ. Да нет, конечно.
СПИВАК. Социально кто выше – Шмага или Незнамов?
ШКОЛЬНИКОВ. Он. «Я ничто, я меньше всякой величины».
БОНДАРЬ. Правильно. А у меня – вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «На этом виде значится: «сын отставного канцеляриста; исключен из уездного училища за дурное поведение; продолжал службу в сиротском суде копиистом и уволен за нерадение; под судом был по прикосновенности по делу о пропаже камловой шинели и оставлен в подозрении». Ну разве не восторг иметь такой документ!..»
БОНДАРЬ. А у него и такого нет.
СПИВАК. Скажите это ему!
БОНДАРЬ. А у вас и такого нет.
СПИВАК. Шмага с Незнамовым на «вы? Это для меня новость.
БОНДАРЬ. А у… тебя и такого нет!..
В гримерке появляются ФРОЛОВА, ЗЮКИНА и ЖУК. Фролова и Зюкина подсаживаются к буржуйке. Жук ставит на стол две алюминиевые миски, кладет рядом пайки хлеба. А ложка у каждого своя.
СПИВАК. Спасибо. (Бондарю.) Поняли, в чем дело?
БОНДАРЬ. Он же – в форме. А я…
СПИВАК. Вы и в костюмах были с ним внутренне на «вы». Это принципиально неверно.
ШКОЛЬНИКОВ. Ефим Григорьевич, а вы не могли бы нам показать, как нужно?
СПИВАК. Показ – не мой метод. Ну да ладно. (Занимает место Бондаря.) Начали.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда! поди сюда, говорят тебе!»
Спивак-Шмага, случайно увидев себя в зеркале, начинает охорашиваться, поправлять прическу, придает себе гордый и независимый вид.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ (вынужден повторить). «Поди сюда, говорят тебе!»
Налюбовавшись собой, Спивак-Шмага длинно, вкусно зевает.
СПИВАК-ШМАГА (сквозь зевоту). «А бить не будешь?»
ЗЮКИНА (аплодирует). Браво!
СПИВАК. А вы почему не работаете? (Фроловой.) Займитесь Коринкиной и Миловзоровым. Серафима Андреевна вам поможет.
Зюкина и Фролова проходят на сцену. Жук устраивается возле печки.
СПИВАК. На точку. (Школьников и Бондарь занимают свои места.) Текст!
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Шмага, Шмага, поди сюда!»
Бондарь-Шмага долго, внимательно рассматривает себя в то же зеркало, перед которым охорашивался Спивак-Шмага. Но то, что он видит, никакой гордости у него, судя по всему, не вызывает.
ШКОЛЬНИКОВ-НЕЗНАМОВ. «Поди сюда, говорят тебе!»
БОНДАРЬ-ШМАГА. «А бить не будешь?»
СПИВАК (взрываясь). Да кого вы боитесь?! Вы, фронтовик! Кем вы были?
БОНДАРЬ. Командир разведроты, гвардии капитан.
СПИВАК. Разведроты! Языков небось добывали! И не одного!