Ольга хмыкнув, поправила полушубок и без особой спешки опустила руку в правый карман, где лежали папиросы.
– Не ошиблась, значит. А ведь обидно выходит! Я всю войну оттоптала, а выше замкомэска не поднялась. Вас-то за какие заслуги?
Красноштанова дернула губами, но сдержалась. Помолчала, затем взглянула прямо в глаза.
– Я на фронте с осени 1915-го. 3-й гусарский Елисаветградский Ее Императорского Высочества Великой Княжны Ольги Николаевны полк.
Кавалерист-девица произвела несложный подсчет.
– Ага, понятно. А я только с 18-го, значит, не так и отстала. Еще бы годик, в равных чинах ходили. Мне, между прочим, эскадрон два раза обещали, да у начальства ко мне все время вопросы возникали. Прямо, как вас.
Женщина отвернулась, вновь помолчала.
– Значит, в коннице служили? А я думала, в «чеке» кнутобойствовали.
На такое Зотовой и отвечать не хотелось. В хорошенькое же дело ее втравили, отправив прямиком к недорезанной контре! Но даже не это обидно. Это кто ж ее попрекать вздумал?
– А вы идейная, значит? Идейные, гражданка, в таврических степях насмерть бились. Их я уважаю, пусть они и мировому пролетариату враги. А вы, извиняюсь, спекулянтка, и я сейчас вас от домзака спасаю. Так что никакой у вас идейности, а сплошные товаро-денежные отношения, как и учит нас товарищ Карл Маркс.
Достала конверт, бланк расписки сверху пристроила.
– Получите, стало быть, и распишитесь.
Красноштанова резко обернулась:
– Что вы мелете? Почему – спекулянтка? Да что вы вообще понимаете в идеях – и в тех, кто идее служит? Вы только и видели, что своих комиссаришек, у которых вместе идеи – спирт с кокаином!
Зотова понимающе кивнула:
– Знакомо, как же. Как захватим ваш штаб, так непременно кокаин обнаружится. То банка, то две, а то и целая дюжина. Под Александровском помню… Так что по себе не судите, гражданка. А идейных я навидалась, что наших, что ваших. С настоящими, между прочим, и поговорить можно по-людски.
Ольга вспомнила Семена Тулака, поручика недорасстрелянного. Вот этот – и вправду идейный. И еще умный, пусть и враг, но в трех политических соснах не плутает, разбирается. А еще хорошие стихи знает, про таких же идейных.
Сказать? А почему бы и нет?
– У меня, гражданка Красноштанова, знакомый есть, офицер бывший. Правильный он, пусть и чужой. Из настоящих, которые за летучим тигром шли.
Ответом был недоуменный взгляд. Бывший замкомэск усмехнулась.
– Стихи есть такие, их какой-то ваш прапорщик написал, фамилия его вроде как Немировский. Красивые стихи, между прочим.
Стальной взгляд, взгляд-штык внезапно стал совсем иным. Бесцветные губы шевельнулись:
Женщина дрогнула голосом, отвернулась.
– Вы знали Сашу Немировского? Это был гениальный юноша, щелкал восточные языки, как орехи, за два дня выучил цыганский, чтобы общаться с этими шенджийцами. Его хотели оставить на кафедре, но Александр пошел добровольцем на фронт.
Зотова покачала головой.
– Немировского я не знала. Его стихи мой знакомый любит, который бывший офицер.
Красноштанова выдернула правую ладонь из кармана. Миг – и рука бессильно повисла вдоль тела. Женщина с помощью левой подняла ее, вложила обратно в карман, взглянула на гостью.
Зотова не слишком удивилась. Тесен мир!
– Вроде бы он и есть. У него еще дядя деньги считать умеет.
– Слава богу…
Красноштанова, тяжело вздохнув, присела на табурет.
– А я вас чуть не застрелила. За полчаса до вашего прихода принесли записку от одного верного человека. Он предупредил, что сюда может прийти агент ГПУ, скорее всего, женщина…
– ОГПУ, – не думая, поправила бывший замкомэск. – ГПУ – это раньше было, до прошлого ноября.
– ОГПУ… А тут вы, да еще с такими новостями. Что я могла подумать? Хорошо еще, Семена Петровича… бывшего офицера вспомнили. Погодите, да он же о вас рассказывал! Он служил у большевиков вместе с девушкой, которая воевала в кавалерии, была ранена…
– Ага, – кавалерист-девица встала, протянула ладонь. – Я и есть, Зотова Ольга Вячеславовна.
– Мария Владиславовна. Фамилию называть не буду, у меня их слишком много.
Пожатие было сильным и коротким, словно удар ножа.
– Итак, вы служили вместе с Семеном Петровичем в одном департаменте… Но ведь это – Центральный Комитет, правильно?
– Служили, – не стала спорить Ольга. – А вот где именно, запамятовала.
Мария Владиславовна поморщилась.
– Бросьте! И так законспирировались дальше некуда, своя своих не познаша. Федоров говорил, что у треста есть люди в большевицком ЦК, но фамилий не называл…
Зотова поняла, что пора закругляться. И так наговорено слишком много, в два отчета не вместится. Надо бы разъяснить товарища референта на предмет подобных поручений. Прямо шпионы какие-то!
…А может, и в самом деле шпионы? Ольга почувствовала, как по спине бегут мурашки. А что ж ей тогда про трест да про внешнюю торговлю мозги компостировали? Надо сразу же идти прямо к товарищу Каменеву… Нет, лучше к Киму Петровичу! Или не лучше?
– Мария Владиславовна, я вам сейчас еще раз все перескажу, а вы конверт возьмете, с содержимым ознакомитесь и подпись на бланке поставите.
– Погодите…
Женщина подошла к приоткрытой двери, легко ударила костяшками пальцев. Дверь заскрипев, медленно приоткрылась. На порог шагнул некто в расстегнутом тулупе, меховой шапке, надвинутой на самые брови – и с «наганом» в руке, почему-то в левой.
– Прошу любить и жаловать! Георгий Николаевич, мой супруг. А это – Ольга Вячеславовна, нам о ней Семен рассказывал.
Супруг послушно кивнул и, не пряча оружия, протянул руку, дохнув тяжелым перегаром.
– Гоша. Очень приятно, сударыня… По-моему, наша гостья права, нужно уходить, причем немедленно. Провал, как я понимаю, полный, а о деталях будет время поговорить в Ревеле, а еще лучше в Париже.
Бывший замкомэск облегченно вздохнула. Хоть кто-то умный встретился!
Немного успокоившись, девушка вдруг сообразила, что здесь не только шпионское гнездо, но и, как ни крути, нэпманский ларек. Когда еще на рынок выбраться удасться. Хомуты ей, правда, без надобности, но кое-что иное…
– Эй, граждане, – воззвала она. – У вас тут цены как, не слишком кусаются?
4.
Товарищ Москвин навел пистолет на дверь, нажал на спусковой крючок.
Щелк!
«Бульдог» можно было прятать, но Леонид не спешил. Оружие в руке успокаивало, придавало уверенность. Просто так не схарчат раба божьего, кровью умоются. Первого же, кто шагнет на порог! Потом второго, если повезет, третьего…
Бывший старший уполномоченный дернул щекой. Ерунда, не поможет! Если уж отбиваться, то не «бульдогом», а привычным «маузером» № 2, чтобы пуля с ног сбивала. И в кабинет ломиться не станут – пригласят в канцелярию, скажем, бумажку подписать, там и возьмут, чисто и незаметно. Или даже в кабинете Кима Петровича, отчего бы и нет? Сам бы он точно так распорядился, если бы имел приказ на задержание врага трудового народа Пантёлкина-Москвина.
Итак, пистолет вычищен, оставалось прибрать ветошь и как следует вымыть руки. Больше делать нечего. Со службы так и не отпустили, пообещав дать в конце пятидневки сразу два выходных подряд. Можно было остаться во временном штабе – принимать же донесения о городских делах, но и там наступило затишье. Похороны Красного Льва прошли истинно по-революционному, без провокаций и происшествий, представители трудящихся организованно отправились по домам. Скучный голос из ведомства Муралова докладывал одно и то же: на улицах Столицы полный порядок, патрули мерзнут, пятерых уже отправили в госпиталь, причем одного с подозрением на воспаление легких.
Все звонки и составление рапортичек Леонид без особых зазрений совести перевалил на заместителя – незаменимого Сашу Полунина, бывшего комбатра, сам же отправился в Чудов монастырь, решив поскучать в собственном кабинете. Телефон здесь тоже имелся, равно как принадлежности для чистки оружия и новый кожаный диван, недавно одолженный в хозяйственной части. К сожалению, всё понимающая ремингтонистка Петрова, первый и главный претендент на знакомство с диваном, отсутствовала, будучи отправлена в тарифный отпуск. Начальник научно-технической группы по этому поводу слегка погоревал, но недолго. Он уже давно понял, что от судьбы нельзя требовать всего сразу.
Руки вымыты, вытерты насухо вафельным полотенцем. На стол легла знакомая фотография.
…Гряда черных холмов на горизонте, серые песчаные дюны, узкая полоска морского берега. Ни травы, ни деревьев, вместо них – неровный ряд каменных призм, похожих на воткнутые в песок карандаши. Внизу, у самого обреза, надпись синими чернилами: «Гранатовая бухта. 15 мая, 7-го года. Тускула.».
Фотографий в сейфе накопилась уже больше дюжины, но эту, первую, товарищу Москвину нравилась больше всех прочих.
«…Одна из планет называется Тускула, и как раз туда вы сможете попасть довольно скоро. Кстати, представлюсь. Моя партийная кличка – Агасфер, но сейчас меня чаще называют Ивановым. Ударение на первом слоге, по-офицерски.»
Есть Агасфер, нет его, но далекая планета – вот она, протяни руку…
Под новый, 1924-й год, бывший старший оперуполномоченный получил неожиданный подарок. Бокий прислал в большой запечатанном конверте целую кипу бумаг – протоколы допросов Владимира Берга. Новая власть на Лубянка не церемонилась, профессор заговорил, да так, что стенографисты не поспевали. Протоколы читались, словно американский фантастический роман, вот только про Тускулу нового оказалось до обидного мало. Берг рассказал о своем покойной брате, одном из создателей установки «Пространственный Луч», о его учителе – академике Глазенапе, даже о том, как и в честь чего далекая планета получила свое имя. Все это было очень любопытно, но ни на шаг не приближало к цели.
Товарищ Москвин вспомнил пункты набросанного им еще осенью, в прошлом ноябре, плана. Почти все намеченное выполнено. Материала по Парижскому центру, где собрались руководители Российской Междупланетной программы, собрано немало. По Александру Михайловичу, царскому дяде, документы вообще убойные, хоть сейчас вербуй. И адреса есть, и приметы. Выбраться бы только в Париж!
Беседа с неприятным человеком Николаем Луниным оказалась куда менее результативной. Заместитель Председателя ЦКК РКИ отмалчиваться не стал, но и сказал немного, не более того, что было в старой докладной по поводу гибели его друга Степана Косухина. Леонид мог лишь в очередной раз пожалеть, что нельзя поговорить с самим Косухиным. Тот знал куда больше – и не молчал. Эх, не было рядом с ним чекиста Пантёлкина, вдвоем бы они точно на Тускулу прорвались!
А еще бывший старший оперуполномоченный очень жалел, что не дано ему как следует допросить загадочного товарища Иванова. С этим бы он миндальничать не стал, по полной чекистской программе обработал. Сначала – измордовать до щенячьего визга, потом к расстрельной стенке толкнуть. Пусть прочувствует, вражина! Стрелять не холостыми – настоящими, чтобы крошка от штукатурки летела. А потом и поговорить можно, основательно, ни одной мелочи не пропуская.
Товарищ Москвин усмехнулся. Мечты, мечты!
В общем, почти все сделано. Главное, чтобы во Францию отпустили, не перехватили последний момент. Вновь вспомнилась прицепившаяся, словно репей, песня. Эх, начальничек, начальничек…
Грустная песня, сплошной пессимизм. Не повезло бедняге жульману! Но и начальник не много выгадал. В том же питерском домзаке Леонид слыхал такой куплет:
Бандит Лёнька Пантелеев по кличке Фартовый оскалился в недоброй усмешке. А вы как думали, гражданин начальник-начальничек, ключик-чайничек? «Стволы» и «перья» не только у легавых в наличии.
То-то!
Стук в дверь. Фотография Гранатовой бухты беззвучно упала в ящик стола.
– Да-да, войдите!
– Холодно очень, товарищ Москвин. Если бы ты знал, как холодно!..
Товарищ Климова шагнула на порог, расстегнула полушубок, не глядя, кинула на диван. Следом полетела шапка, за нею – рукавицы.
– Какие же люди суки, Лёнька! Везде суки, что у нас на малине, что у вас в «цека»…
Подошла к стулу, но садиться не стала, на спинку облокотилась. Достала из кармана зеленой гимнастерки пачку «Иры» долго щелкала зажигалкой.
Леонид терпеливо ждал. На улице и в самом деле гулял лютый мороз, но «холодно» – это еще и пароль на крайний случай.
Папироса, наконец, зажглась. Леонид пододвинул пепельницу поближе и сам закурил. Не трубку («Bent apple» при чужих светить не следовало), а привычный красно-черный «Марс».
– С-суки! – девушка резко выдохнула дым, зашлась в кашле. – Пристрелила бы гада!..
Затушила папиросу, поглядела прямо в глаза:
– Рудзутака знаешь? Да что спрашивать, это же твой начальник в Техсекторе! Кабан чухонский!.. Зайдите, товарищ, говорит, в кабинет, дело есть важное. Дело у него прямо на столе, при двух стаканах. Самогон грузинский, желтый, словно моча. Как его там? Чуча?
– Чача…
Товарищ Москвин понимающе вздохнул. Ян Эрнестович Рудзутак ко всем своим достоинствам еще и крепко попивал. В последнее время – даже на рабочем месте. Поговаривали, что вопрос о его переводе из Столицы куда-то на Дальний Восток уже решен. Отсюда и «чуча».
– Пить я, понятно, не стала, а он стакан навернул – и под юбку полез. Я его по рылу, а он, гад, руку заломил – и к дивану тащит, на ходу галифе расстегивает, достоинство свое кажет, урод…
Леонид открыл левую тумбу стола, где ждала своего часа бутылка польской вудки. «Чучу» ему тоже предлагали, но желтый цвет сразу отпугнул.
Две серебряные стопки с чернью, на Тишинке по случаю купленные…
Мурка выпила залпом, привычно поднесла к носу рукав гимнастерки, нюхнула.
– Закуска у тебя, Леонид Семенович, отроду не ночевала. Ничего, мануфактуркой обойдемся. А у чухонца твоего, Рудзутака, апельсины в вазе, небось, по червонцу штука… Понятно, я ему всю сладость обломала – двинула коленом куда следует, а потом еще разок, для верности. Пока он по ковру катался и мяукал, я к двери проскочила. Ну, что же это за дела, Лёнька? Когда меня Пан с дружками по кругу пускал, с него, с бандита, какой спрос? А с этого кабана? Он же самому Вождю вроде как друг-приятель!
Бывший чекист вновь наполнив стопки, взял свою, на чернь узорчатую поглядел.
– Отвечать нужно? Или сама ответ знаешь?
Мурка фыркнула, потянулась за стопкой. На этот раз пила не спеша, небольшими глотками, словно героиня из иностранной фильмы про высший свет. И палец уже не отставляла, держала правильно.
– Вот и говорю: суки они все, Леонид Семенович, взять бы кровельные ножницы да лишнее им отчекрыжить… А ты знаешь, почему этот кабан с рельс съехал?
Товарищ Москвин хмыкнул. Невелика тайна!
– Снимать его будут. Рудзутак нужен был Троцкому – чтобы Кима Петровича подальше от Техсектора держать. А еще Вождю, как верный человек. Троцкого уже нет, Вождь болен. Снимут – и скоро!
– Уже! – Мурка белозубо улыбнулась. – Час назад. Вот он и стал тризну править. И сектор хотят разогнать, говорят, не нужен больше.
Леонид молча кивнул. И об этом слыхали. Умные люди шептались, что техгруппа, а потом и сектор нужны были товарищу Киму для контроля над ЦК. Теперь же, когда он сам – власть, лишние инструменты ни к чему. Вдруг кто иной воспользоваться вздумает?
– Не все ты знаешь, красивый. Не разгонят Техсектор, сократят – и нового начальника поставят. Сказать кого?
Маруся Климова взглянула хитро, и бывший чекист внезапно сообразил, что и «суки», и гнев на сластолюбивого товарища Рудзутака – всего лишь повод, чтобы в дверь постучаться. А он-то хорош! Расчувствовался, только что слезу не пустил.
– Как хочешь, – бросил равнодушно. – Днем раньше узнаю, днем позже…
– Скажу, скажу, красивый! – девушка встала, потянулась вперед. – Разве я от тебя, Лёнечка, что-нибудь скроешь? Ты ведь Фартовый, верхним чутьем на ходу все ловишь. Только не тайна это, прав ты, конечно. Подумаешь, Техсектор, эка невидаль! А то, что Третий отдел, Цветочный, тот самый, где наш Ким Петрович – царь и бог, расформируют – это знаешь?
– Что?!
Леонид зачем-то потянулся к пустой стопке, затем опомнился, отдернул руку. А Мурка уже улыбалась во весь зубастый рот.