Дьюи по праву считается одним из провозвестников «нового либерализма» («социального либерализма»), предполагающего вмешательство государства (разумеется, ограниченное) в социальные и экономические процессы, или, иными словами, социально-экономическое регулирование. Однако вторжение государства в дотоле заповедную для него сферу требует – в качестве своеобразного противовеса, а можно сказать и сдержки – «вторжения» общества (гражданского общества) в государственные дела, или, правильнее сказать, установление контроля за регулирующей деятельностью государства со стороны общественности. (Этот контроль должен, по мысли Дьюи, осуществляться с помощью таких институтов, как политические партии, ассоциации граждан и т. п.).
В 30-х годах Дьюи публикует ряд работ («Либерализм и социальное действие», «Либералы высказываются за либерализм» и другие[174]), в которых обосновывает необходимость отказа от свойственной классическому либерализму политики противопоставления индивида и государства, государства и общества и высказывается в поддержку нового, социально ориентированного либерализма и социально ориентированного государства. Человек не может чувствовать себя свободным, то есть обладающим равновеликими по сравнению с другими индивидами возможностями, если он не чувствует себя социально защищенным. Взять на себя заботу о его защите в изменившихся условиях может и должно государство – в частности, путем рыночного регулирования и разумного перераспределения части социальных и экономических функций в пользу общества. Дьюи высказывается в поддержку «Нового курса» Рузвельта, в котором видит не наступление на свободу (в чем тогда многие упрекали американского президента), а адекватный новой социально-политической обстановке способ ее защиты.
Дьюи (отвергавший естественно-правовую теорию) не раз подчеркивал, что демократические институты рождаются не из демократической идеи, не из абстрактного права или какой-то изначально существующей демократической программы – иначе говоря, они не являются результатом игры нашего ума, плодом нашей фантазии. Демократия – продукт развития общества, результат его приспособления к изменяющимся условиям среды. «Политическая демократия возникла в виде некоего совокупного результата огромного множества ответных приспособлений к бесчисленным ситуациям, ни одна из которых не была похожа на другую – и, тем не менее, все они привели к единому результату. Кроме того, подобное демократическое слияние не являлось результатом действия чисто политических сил или организаций. В еще меньшей степени можно считать демократию продуктом самой демократии как некоего прирожденного стремления, некой имманентной идеи»[175].
Тем самым Дьюи подчеркивает естественность демократии, а значит, и ее глубокую укорененность в современном ему обществе. Видимо, он полагал, что это сильный аргумент в ее защиту. Американский философ как бы говорил ее противникам: вы хотите объявить войну демократии – тогда вам придется объявить войну истории, войну естественно-историческому процессу, а, возможно, и божественному промыслу: ведь демократия, повторим, – дело богоугодное. Впрочем, речь не только об истории. Дьюи убежден, что демократическое движение еще не вступило в свою завершающую стадию: «демократическое общество во многом еще находится в зачаточном, неорганизованном состоянии»[176].
И тут самое время сказать, что у выдвинутого Дьюи тезиса есть вторая половина: будучи порождена демократическим движением, демократическая идея, демократическая теория сами становятся практической силой. «[Демократические] теории явились отображением этого [демократического] движения в мышлении; появившись же на свет, они также вступили в игру и дали практический результат»[177]. Ныне (речь о 20-х годах) демократия переживает кризисную пору. «Те же самые силы, что произвели на свет демократические формы правления, всеобщее избирательное право, практику выбора большинством голосов как исполнительных, так и законодательных органов, породили и условия, мешающие осуществлению общественно-гуманитарных идеалов, нуждающемуся в превращении правления в истинный инструмент дружески организованного общества в целом. “Новому веку человеческих отношений” недостает соответствующего институционального обеспечения»[178]. Вот тут и должна сказать свое веское слово демократическая идея, а вернее – ее носители, ее сторонники: они обязаны помочь преодолеть кризис демократии и придать новый импульс ее развитию. Теория должна воплотиться в новую, современную практику.
Рассматривая уважение права другого на социальный эксперимент как одно из неотъемлемых условий демократии, Дьюи говорил (в 20-х годах) о необходимости терпимого отношения к тому, что происходило в советской России. «Поскольку мы верим в демократию, мы должны уважать право русского народа на проведение собственных экспериментов и извлечение из них уроков»[179]. Больше того, в течение ряда лет он считал этот «эксперимент» самым интересным в мире. Однако в 30-х годах его позитивное отношение к Советскому Союзу сменилось на откровенно критическое. В теоретическом плане это нашло отражение в тезисе, который он высказывал и ранее, но который в контексте событий, происходивших в Европе в 30-х годах, приобрел новое звучание: подлинно демократические цели могут быть достигнуты только демократическими методами.
На фоне нового поколения американских демократологов, и прежде всего, молодых, энергичных «чикагцев», быстро набиравших силу и подготавливавших бихевиоралистскую революцию в политической науке на основе использования новых методов исследования, семидесятилетний Дьюи, для которого демократический идеал, выдержанный в гуманистическом духе, выходил далеко за пределы совокупности политических процедур, обеспечивающих приемлемое функционирование существующих механизмов власти, выглядел старомодным идеалистом, утратившим чувство реальности и цеплявшимся за отжившие стереотипы. И дальнейший ход событий, казалось бы, полностью подтвердил правильность подобного впечатления. О Дьюи – политическом мыслителе забыли (историки политической мысли не в счет) на десятилетия. Но, как мы увидим далее, не навсегда.
Пионеры из Чикагской школы
Новые тенденции в развитии американской политической науки в целом и в исследовании демократии в частности были связаны с так называемой Чикагской научной школой – содружеством исследователей, сложившимся в начале 20-х годов при Чикагском университете. Основателем и душой школы был Чарлз Мерриам, собравший вокруг себя талантливых молодых исследователей, среди которых выделялись Г. Госнелл, К. Райт, Л. Уайт и, конечно, Г. Лассуэлл. Как писал много лет спустя выдающийся американский обществовед Гэбриел Алмонд (в молодости он сам был связан с этим сообществом), «значение чикагской школы политической науки (20–40-е годы) состоит в том, что своими конкретными эмпирическими исследованиями она показала, что подлинное развитие политического знания возможно при организованной поддержке стратегии междисциплинарных исследований с применением количественных методологий»[180].
Как уже говорилось, организатором и интеллектуальным лидером Чикагской школы был Чарлз Мерриам (1874–1953) – человек, сочетавший в себе черты академического исследователя и активного общественного деятеля, пытавшегося воплотить в жизнь и защитить на практике идеи, приверженцем которых он был. В 1941 году Мерриам скажет о себе, что он «демократ, патриот и человек, проявляющий интерес к планированию»[181].
Но Мерриам был не просто убежденным демократом – он был одним из крупных американских обществоведов, которые разрабатывали теорию демократии и закладывали теоретико-методологическую базу американской демократологии послевоенных лет. Именно работы Мерриама (в частности, исследования, посвященные процессу формирования гражданина демократического общества) проложили путь к исследованию феномена, который его ученик Алмонд назвал позднее «политической культурой». «Предлагаемое исследование, – писали Г. Алмонд и С.Верба в предисловии к книге “Гражданская культура. Политические установки и демократия в пяти странах”, – было вдохновлено, в частности, трудами Чарлза Е. Мерриама. В серии его работ “Гражданское воспитание” сформулированы многие из проблем, которые рассматриваются в настоящем исследовании, а в его “Новых аспектах политики” предложены методы, использованные при осуществлении последнего»[182].
Проблему демократии Мерриам затрагивал во многих своих публикациях[183]. Но несколько работ американского исследователя непосредственно посвящены этой проблеме. К ним относятся «Новая демократия и новый деспотизм»[184], «На повестке дня демократии»[185], «Что такое демократия?»[186]. Примечательно, что все они написаны между 1939 и 1941 годами, когда, по словам одного из американских историков, «над Европой нависла мрачная тень тирании и деспотизма» и будущее демократии выглядело туманным. Так что и эти работы Мерриама были порождены живым практическим интересом и представляли собой попытку ответить на два животрепещущих вопроса: выживет ли демократия и что необходимо сделать, чтобы это произошло?
О конкретных шагах по спасению демократии в национальном и мировом масштабах, намеченных Мерриамом, мы поговорим в последнем параграфе этой главы, где пойдет речь об аналогичных планах других американских авторов, а пока посмотрим, как он трактует сам феномен демократии, в чем видит его сущность, функции и другие характерные черты.
И начать следует, наверное, с общего взгляда Мерриама на это явление. Пожалуй, никто из представителей американской политической науки, как бы ни определяли они демократию, не давал ей столь высоких, чтобы не сказать восторженных оценок. Оценок, чем-то напоминающих оценки коммунизма, которые давались в свое время в Советском Союзе. «Демократия – это наилучшая форма правления, когда-либо придуманная человеком…»[187]. «Демократия может заставить зацвести пустыню…»[188]. Демократия – это «знак и символ хорошей жизни»3. «В общем, демократия – это идеальная форма политической ассоциации. Она обеспечивает признание человеческого достоинства, развитие человеческой личности, культивирование благороднейших сторон человеческой природы – и все это в рамках всеобщего благосостояния (general welfare) и общего блага (common good). Она обеспечивает [торжество] принципа товарищества и братства, принципа согласия управляемых, служит критерием разумности и справедливости. Другие формы правления хороши настолько, насколько они приближаются к идеалам демократического общества»[189]. Подобных высказываний – десятки.
Слово «ассоциация» брошено тут не случайно, ибо, по Мерриаму, «демократия – это форма политической ассоциации», которой приходится решать те же задачи, что и другим ассоциациям. Перечень этих задач велик, но мы не будем пересказывать его в сжатом виде, а дадим читателю возможность ознакомиться с ним напрямую.
«У политических ассоциаций, обычно именуемых государствами (states), сообществами (commonwealth) или нациями (nations), – пишет Мерриам, – в наши дни имеется множество общих постоянных задач. Они должны обеспечить систему сцепления, которая будет удерживать вместе личности и группы в своих сегментах человеческого населения (human population); они должны обеспечить организацию силы, организацию согласия или морального состояния (morale), организацию разведывательной деятельности при выполнении специальных политических задач и управления; они должны обеспечить баланс между порядком и справедливостью; они должны обеспечить баланс между стабильностью и изменениями; они должны обеспечить баланс между равенством и неравенством; они должны вооружить методом зонирования силы (zoning of power) и централизации власти; они должны обеспечить баланс между свободой (liberty) и властью; они должны обеспечить [выполнение] совещательных (conferential) и консультативных функций, судебных функций, административных функций и их рабочую взаимосвязь; они должны создать систему общей обороны и взаимосвязей с другими членами семьи наций; они должны минимизировать несоответствие (maladjustment) между политическими ценностями и потребностями людей и другими ценностями и потребностями человечества в конкретные времена. Короче говоря, они должны способствовать всеобщему благосостоянию (general welfare) – общему благу (common weal) с помощью позитивных или негативных мер, которые могут представляться подходящими в то или иное время. Поддержание того, что я назвал “подвижным равновесием” (”moving equilibrium”) комплекса социальных сил во все времена бросает вызов способности государств к приспособлению (adjustment), равно как и к статике и динамике»[190].
В одних случаях эти сложные проблемы приспособления решались на основе «безответственного определения политики содружества немногими или одним [человеком]», и это была деспотия; в других случаях – на основе «ответственного определения политики содружества большинством членов общества», и это была демократия.
Конечно, тезис о том, что ассоциациям, действующим в условиях деспотии и демократии, приходится решать одни и те же задачи, выглядит весьма спорным: при деспотии, как правило, не думают ни об общем благе, ни о поддержании баланса между свободой и властью, ни о решении ряда других задач, которые приходится решать демократиям. Но мотивы, которыми руководствовался Мерриам, выдвигая этот тезис, понятны. Американский исследователь ставит вопрос скорее в нормативном, императивном (must), нежели в дескриптивном плане и хочет, по-видимому, сказать, что в каком бы обществе люди ни жили, реальное обеспечение их блага требует решения одних и тех же задач. Однако разные режимы приводят к тому, что в одних случаях перечисленные выше конкретные задачи решаются, а в других – нет, а те, которые решаются и там и там, решаются по-разному и с разным результатом. Вот эти различия, а значит, и различия в методах приспособления, сказывающиеся, в конечном счете, на положении личности в обществе, и определяют качественное различие между демократией и деспотией.
Демократия, по Мерриаму, – это, как уже говорилось, разновидность ассоциации. Но это особый род ассоциации, «в которой общий контроль над политическим курсом (political policy) сообщества (commonwealth) и его направление определяются, как правило, большинством членов общины (by the bulk of the community) на основе соответствующих представлений и процедур, обеспечивающих участие и согласие народа (popular participation and concent)»[191].
Мерриам противопоставляет демократию другим формам ассоциации, в которых общий контроль и другие функции определяются обычно «сравнительно небольшой группой на основе соответствующих представлений и процедур, обеспечивающих контроль и руководство (direction) со стороны автократического, аристократического, олигархического или иного меньшинства»[192].