– Вот ведь как, старший-то сын в заграницах уже четвертый год. А я, как прибрал господь мою Степаниду, нянькой здесь с моими-то.
Фалинелли, окинув взором молчащих дочерей Белозерова, с обольстительной улыбкой на хитром лице ответил:
– По-моему, вы обладатель прекрасного клада: скоро от кавалеров отбою не будет.
Белозеров, не привыкший к околичностям, повысил голос:
– То-то и оно! Отбоя уже нет! Правда, прости господи, одни бывшие холопы да солдатня. Прошли те времена, когда столбовые бояре на Руси при царях сиживали.
Фалинелли не интересовали подробности российской истории. К тому же он считал реформы Петра весьма прогрессивными. Царь многое успел, но настолько косным оказался этот народец, что несмотря на все блага цивилизации, подаренные Петром, все о старых порядках тоскует. А был ли он когда-нибудь, порядок, в этой дикой стране? Впрочем, Фалинелли не хотел более рассуждать на сию тему, девицами он тоже весьма налюбовался. Его больше волновало дело, которое привело его в дом Белозерова. Потому он мягко улыбнулся и прервал благородное возмущение отца семейства:
– Нам бы по делу., поговорить.
Белозеров тут же сменил тон:
– Так, доченьки, давайте-ка на женскую половину! Дайте нам по делам потолковать!
Дочери покорно встали, сделали книксен и удалились. Однако взгляды, брошенные на отца, были исполнены стыда и гнева.
– О, видал, как посмотрели?! – возмутился Белозеров. – Так зыркнули, как кинжалом резанули!
И тут ему на глаза попалась прислуживавшая за столом Стешка. Она застыла с чайником в руках, лыбясь на последнюю сцену. Белозеров выплеснул на нее остатки гнева:
– А ты чего стоишь?! Ну-ка, кыш отсюда!
Стешка метнулась на кухню – дел там было невпроворот. Она схватила помои, открыла дверь и выплеснула их. на нашего героя. Он как раз поравнялся с задним крыльцом, совершая свой обход дома Белозеровых в поисках заветного окна. Самойлов опешил, Стешка прыснула «Простите!» и, хлопнув дверью, скрылась внутри особняка.
Белозеров дождался, пока Стешкины шаги стихнут в коридоре, и обратился к Фалинелли:
– Что случилось-то?
– При дворе появились люди, которые просто так нигде не появляются. Я бы хотел перевезти все нынче же ночью. Ежели мне предстоит на время исчезнуть.
– Не волнуйтесь. Раз я своих дочек до двадцати годов сберег, то ваше-то добро точно сберегу, – уверил итальянца Белозеров.
Фалинелли был удовлетворен словами хозяина и перевел взгляд на стену:
– Это замечательный гобелен с охотой, он имеет какое-то отношение к вашей фамилии? Кажется, он мне знаком.
– Он имеет прямое отношение к нашему делу. Его прислал еще ваш батюшка. Тут все дело в рисунке! Тот, кто знает его тайну, тот побогаче любого царя будет…
Глава XIV,
обнаруживающая, что оружие тоже может нуждаться в защите
Возле дворца Меншикова всегда было неспокойно: придворные, военные, просители так и роились здесь целыми днями. Приходили и по делу, и без: новости узнать, знакомых повстречать, себя показать. Но в дни ассамблей на площади перед дворцом царила натуральная толчея. Вот и сегодня припозднившемуся малость Белозерову пришлось чуть не локтями прокладывать себе дорогу на парадную лестницу: сам он был господин не маленький и по чину, и по фигуре, а еще дочек надо было провести так, чтобы их не затоптали да платьев не повредили. И то была бы посильная задача, кабы волю себе дать – характером Белозеров был крут и спуску никому не давал. Да только этого показать никак нельзя было, напротив, следовало угодливо улыбаться нужным людям, кои присутствовали здесь в изобилии, любезно здороваться да кланяться, и не приведи господь кого-нибудь упустить, не заметить. Вот и протискивался старик, охая да ахая, а красное от жары и натуги лицо его выражало попеременно то досаду, то сладкую учтивость:
– Господи, вот ведь крест. Таскаться на эти сборища в такую жару! Здравствуйте, душа моя. Ох, мои ноги!
Раскланявшись, наконец, со всеми знакомыми, Белозеров достиг парадной залы и занял место в череде придворных, что выстроились уже для церемонии. Дочки встали за его спиною. В отличие от отца, девушки нисколько не были смущены теснотой и жарой: они были счастливы вырваться из унылых своих комнат, надеть по случаю новые платья, предстать перед людьми во всем блеске своей красоты и молодости, ловить на себе восхищенные взгляды и втайне надеяться на желанную встречу.
Семейство подоспело как нельзя более кстати: награждение уже шло, и сейчас дело касалось наших героев. Князь Меншиков со всею важностью и достоинством, приставшими высокому чину, «зачитывал» (а многим присутствующим было известно, что грамоту Алексашка так и не освоил, кроме имени своего не умел ни писать, ни читать, едва мог расписаться в получении жалованья и нарисовать свою фамилию, посему он лишь поглядывал на бумагу, произнося слова по памяти) высочайший указ:
– За доблесть и честную службу именем Государыни нашей вручаю памятные шпаги, дабы служили вы и далее во славу Отечества.
По проходу между рядами придворных серьезные и смущенные, твердо, однако, чеканя шаг, прошествовали Самойлов и Вожжов. Приблизившись к Меншикову, они замерли навытяжку. Первым подошел Вожжов, бережно принял шпагу из рук князя, поцеловал ее почтительно и отступил, давая место товарищу. Иван также трепетно взял подарок и прикоснулся губами к холодной стали. Затем оба развернулись и удалились, демонстрируя отменную выправку.
Оказавшись снова среди придворных, Самойлов нос к носу столкнулся с давешними французами, но не сразу узнал Мари – так преобразило ее парадное дамское платье, волосы же были убраны назад и уложены локонами, отчего лицо девушки стало еще более точеным и высокомерным. Мари милостиво одарила улыбкой своих спасителей, Ла Шанье лишь слегка кивнул им. Оба с любопытством рассматривали присутствующих, и со стороны и подумать нельзя было, что они кого-то ищут. Но вот французы заметили в толпе Фалинелли, значительно переглянулись и направились к нему. Итальянец отвесил любезный поклон, однако весь словно подобрался: видимо, сия компания была для него не слишком желанной.
Первой заговорила Мари:
– Vous esperez toujours prendre place auprès du tro-ne russe tout seul?[3]
– Et vous, vous desirez toujours l’empecher?[4] – подхватил насмешливый тон уже вполне овладевший собой Фалинелли.
– Marie adore les aventures, – подал голос Ла Шанье, – elle est tout simplement incorrigible! Mais cette fois, vous l’avez devancee, il est vrai, la-haut on ne l’a pas estime a sa juste valeur. Ceci est l’injonction du general de l’ordre de reunir tous les moyens[5].
Француженка протянула Фалинели какую-то бумагу, перевязанную красным шнуром. Тот принял ее и кивком дал понять, что разговор окончен.
Тем временем Меншиков «зачитывал» новый указ:
– Кроме того, государыня жалует кортик, украшенный рубиновыми каменьями, французскому дворянину Ла Шанье в знак дружбы между нашими государствами.
Пока означенный дворянин получал подарок со всеми церемониями, наш Иван не терял времени даром. Гордо сжимая в руке наградное оружие, он направился прямиком к своей цели, а именно к прелестной темноволосой девице, стоящей возле отца и сестры и не сводящей с него глаз.
Варюша исполнилась радости, едва только заметила во дворце Самойлова, когда же он был так выделен и поощрен Светлейшим, восторгу ее не было предела. Сонечка тоже сияла, переглядываясь с сестрицей. Белозеров не выдержал и злобным шепотом одернул обеих:
– Не пяльтесь вы так на солдатню эту! Прямо срам. Прости Боже.
Но тут же расплылся в льстивой улыбке обернувшемуся к ним Меншикову – упаси господь показать князю недовольство, неизвестно, как истолкует да что потом сделает.
Иван между тем оказался уже рядом и учтивым кивком головы приветствовал главу семейства:
– Не имею чести быть знаком с вами!..
– И вправду, Бог миловал, – попытался завершить разговор Белозеров.
Но наш Ваня был не робкого десятка и отступать не собирался.
– Иван Самойлов! – представился он, вытянувшись в струнку.
– Солдатик очередной, – буркнул старик, но сестры тут же подхватили приветствие, делая книксен:
– Варвара.
– Софья.
Этого было уж совсем не надобно! Белозеров решительно направился к выходу, уводя девиц чуть ли не за руку:
– Однако пора нам! Самое интересное кончилось! Пойдем-ка домой, доченьки!
– Я все равно разыщу вас! – крикнул им вслед вконец осмелевший Самойлов. – Приходите на ярмарку!
В награду ему был брошен красноречивый взгляд, как бы говорящий «я рада знакомству, но вот папенька.». Девицы почти скрылись, а Иван, все глядя им вслед, вернулся к напарнику, который с удовольствием пользовал вино и фрукты, обнаруженные на изящном подносе.
– Ну, ты видел? Ох, хороша!
– Кого? – не сразу понял Вожжов. Потом посмотрел в ту же сторону и успел разглядеть уходивших Белозеровых – они как раз остановились в конце залы, чтобы раскланяться с Фалинелли.
– Не про тебя птица сия! – драгун протянул приятелю бокал. – Папаша – сущий дьявол! Богат, сварлив и жаден. Нашему брату и думать нечего глаз класть на его выводок.
– А ты почем знаешь? – вскинулся Самойлов.
– Когда стояли на зимних квартирах в том году, насмотрелся. Он насилу, по приказу государыни своих дочерей вывозит на ассамблеи.
Иван обиженно хмыкнул, разом осушил бокал и потянулся за другим. Однако долго предаваться размышлениям и подстегивать вином воображение ему не позволили – рядом неожиданно возникла группа важных придворных птиц со злополучными французами во главе. Самойлов хотел притвориться, что не замечает их, да не тут-то было.
– Господа, а это те, кому мы обязаны своим спасением, – неожиданно любезным тоном провозгласил Ла Шанье.
Пришлось раскланяться. Хоть и не был Ваня искушен в дворцовой жизни, однако сановного господина приятной наружности узнал – то был лейб-хирург Иван Иванович Лесток. Отец рассказывал о нем с большим уважением и как-то показал его мельком на том единственном приеме, куда взял с собой отрока-сына «для развития представлений о светском обхождении». Помнилось ему, как было радостно услышать, что молодого придворного тоже зовут Иваном. Отец, однако, тихонько возразил, что, дескать, никакой Лесток не Иван на самом деле, а Иоганн Герман, был выписан когда-то государем Петром Алексеевичем из Франции, да так и остался, потому как пришелся ко двору. Слыхал также Ваня, что Лесток позже долгое время пробыл в ссылке, но где и по какой причине, не ведал. Увидев его теперь на ассамблее, Иван почему-то обрадовался и почувствовал себя несколько более вольно. Впрочем, причиной тому мог быть и второй выпитый бокал вина.
На слова Ла Шанье отозвался неизвестный Самойлову француз, судя по всему, тоже шишка немалая:
– Отрадно видеть, что армия русская строится по европейскому образцу!
Прозвучало это как-то слишком бесцеремонно. Лесток поморщился и, будучи по натуре человеком дипломатического склада, поспешил сгладить сие выступление:
– Ежели государыня наша Екатерина изволит и далее применять науку европейского маневра, то виктория российской короне в войне гарантирована! – Для пущей убедительности он поднял бокал и широко улыбнулся.
Тут неожиданно для самого себя встрял в разговор Иван:
– Однако позволю не согласиться! Та фортификация, кою государь применил в Полтавской баталии, не имела применения в Европе до того.
К ним подошел Фалинелли и любезно поклонился Лестоку. Ла Шанье обратился к итальянцу в продолжение начатого ранее разговора:
– Как вы сказали? Сию кумпанию выиграл редут?
– Да. Землекопы были решающей силой! – усмехнулся Фалинелли.
Это прозвучало совсем уж вызывающе. Тут вдруг не выдержал Вожжов, заметно охмелевший к этому моменту:
– Как вас понимать? Вы хотите сказать, что сражение выиграли землекопы?
Возбужденное состояние русского офицера позабавило итальянца, и он не смог отказать себе в удовольствии подразнить зарвавшегося драгуна:
– Это сказал не я, а вы! – заявил он с издевкой и оглядел окружающих, ожидая реакции.
Реакция не замедлила – ловкая словесная игра вызвала всеобщее веселье. Для Вожжова этот смех был, что красная тряпка для быка. Он покраснел и вскинулся, а наглый иноземец в ответ лишь насмешливо поклонился и направился было к дамам. Вожжов оказался в центре внимания. На него с ожиданием смотрели все, кто стал свидетелем этой короткой перепалки. Не ответить на вызов было невозможно. Драгун решительно бросился вслед за обидчиком, нагнав, схватил за плечо, развернул к себе и замахнулся своим огромным кулаком. Самойлов едва успел остановить занесенную руку. Допустить столь мужицкое поведение на ассамблее было никак невозможно, это навсегда запятнало бы честь русского мундира. Дерзость повисла в воздухе, все ждали, чем разрешится нежданная схватка. Надо было спешно как-то выходить из ситуации.
– Сударь, вы нанесли оскорбление, принизив победу русского оружия, – Иван говорил, а по спине его полз холодок ужаса перед неизбежностью того, что сейчас прозвучит. – Я вам не могу этого простить.
Фалинелли смерил Самойлова презрительным взглядом: эта солдатня совсем забылась, где и с кем говорит!
– В самом деле? Вот уж не знал, что можно оскорбить оружие! Впрочем, мне безразлично, к вашим услугам.
– Дай я ему суну! – продолжал бушевать Вожжов.
– Я буду ожидать вас в парке! – докончил вызов Иван, продолжая удерживать товарища.
– И немедленно! – крикнул Вожжов.
– Как скажете! – ответствовал Фалинелли и, окинув глазами окружающих, обратился к французскому послу: – Вы не составите мне компанию? По-моему, в России в моду стали входить дуэли.
Часть II
Особое положение
Глава I,
повествующая о том, как иногда только кажется, что дуэль завершилась миром
Начнем новую главу нашего романа так, как ее начал сам Иван Самойлов в своих записках:
Возвращаясь в свой полк и выполняя волю покойного отца, я оказался втянутым в странную придворную интригу. В то время мы были молоды и горячи и превыше всего ценили честь. Так случилось, что на ассамблее я вызвал на дуэль итальянского посла. То ли выпитое вино ударило в голову, то ли слова иностранца действительно были оскорбительны, а может, я просто ревновал свою Вареньку к этому выскочке… Ведь он был вхож в ее дом, а я довольствовался минутными встречами.
Еще хмель не выветрился, а мы уже сошлись с Фалинелли в поединке.
Соперники укрылись от посторонних глаз в глубине парка. Дуэли, которые строжайше запретил Петр I в конце царствования, еще не вошли в моду, как это будет во времена Елизаветы, но и запреты уже не соблюдались с должным рвением. По столице весть о поединках распространялась с молниеносной быстротой, и каждый из них становился объектом жарких пересудов. Однако до смертельного исхода дело доходило редко. Соперники, как правило, останавливались после первой крови. Виновного вызывали к Ромадановскому или Ушакову, но лишь два случая увенчались кандалами и каторгой. Оба наших драгуна, окрыленные наградами и разгоряченные вином, не особо тревожились о последствиях. Вожжов подбадривал товарища:
– Ты не шибко-то бойся этого басурманина.
Самойлов, пытаясь держаться прямо, ответствовал:
– Да я-то и не боюсь. – но пошатнулся и оперся на шпагу.
Вожжов помог нашему герою устоять на ногах:
– Вот и молодец! Ты фехтовальную науку-то вроде знаешь?
– Ты ж знаешь, что знаю! – петушился Иван.
– Знаю, что знаешь. Вот и славно, а то. не ровен час, – драгун перекрестил приятеля и трижды плюнул через плечо.