– Оп-па! У меня за две с половиной недели уже и кличка появилась?
Инночка вдруг сразу поняла, что вступила на скользкую поверхность: Валентиныч не дурак, и кличку свою уже наверняка знает. Ведь есть же у него в конторе стукач, ведь досье-то на всех-всех-всех у него в первый день фигурировали, значит, кто-то их написал?! А получил он «Терпилу» себе на бейджик благодаря одной ситуации. А кто у нас там в главной роли фигурировал, Брюс Ли ты недоделанное?
Правильно, меняем тон:
– Видите ли, если честно, терпеть не могу имя Виталий, ведь если я вас правильно поняла, цель протестов, лозунгов и демонстраций – это обоюдный переход на «ты», эфенди?
– Зови Виктором. Или Витом. Для краткости.
– Вит… Еще скажите Витас… – И тут Инночка опять, как тогда, в «Грации», сначала сделала – вернее, в данном случае не сделала, а брякнула, – а потом подумала:
– Нет уж, монсеньор! Исключительно согласно старинной русской традиции – через брудершафт. А пока вы будете бегать за шампанским для нас с Наталкой, я подумаю, как трансформировать ваше имечко во что-нибудь приемлемое.
– А что, кличка совсем неприличная?
– Не-ет, норма… – начала было Наташа, и Инночка тут же замяла опасную тему:
– Ужасная! Совершенно вам не подходит!
– В таком случае бутылкой шампанского, ты, Инка, не отделаешься, – сказал Терпила. – С меня кабак. Решай: сегодня или завтра?
– А Наталка? – растерялась Инночка.
– А Наталья заработала только коробку конфет, бутылку шампанского и десятипроцентную прибавку к жалованию. А ты – двадцатипроцентную. И кабак. Ради брудершафта. Исключительно. Так сегодня или завтра?
– Все-таки завтра, пожалуй…
– А почему? – он нахмурился, явно недовольный, вздохнул, почесал нос. Тускло сверкнула печатка.
– Потому, что сегодня мне надо домой. А до этого – в «Билайн».
Шутовское настроение исчезло.
Она воткнулась в монитор, давая понять, что разговор окончен. Он так же бесшумно, как пришел, удалился из кабинета.
Хорошо бы хоть раз передохнуть, чтобы быть молодой, худой и почти красивой. Хоть бы письмо пришло, что ли…
Было совсем поздно, и писать дневник не хотелось. И получалось совсем глупо:
«Нет, вот сдался тебе, дура старая, этот мальчишка, а? Чего ты сердце рвешь? Ухаживает (ну явно ухаживает) за тобой мужчина твоей мечты – и выкинь ты из головы то, чему не суждено сбыться. Что хоть завтра в этот кабак дурацкий напялить?.. Владикавказ, Владикавказ… По-моему, хоть и называется вполне погано, это уже точно безопасно. Храни тебя Господь, татуировщик ты мой кельтский!»
Глава 10
Тигру звали Олесей, и со вчерашнего вечера (Владикавказ, Владикавказ, на девяносто процентов!) Инночка готова была если уж не танцевать от счастья, то напевать – и тихо, про себя, периодически напевала. С Олесей они сегодня встречались в обеденный перерыв, в том же самом «Погребке». Вечером толком им поговорить не удалось – по офису толкались какие-то лощеные типы в придурочно-ярких галстуках, и Тигра с совершенно каменной мордашкой – какое дикое словосочетание пришло в голову, но ведь именно мордашка, жутко симпатичная, к слову, и именно каменная от наличия типов с их галстуками, – так вот, вчера вечером Тигра успела шепнуть:
– Звонок был сделан из Владикавказа, вероятность девяносто процентов…
– У тебя перерыв во сколько? С двух до трех? Встречаемся завтра в «Погребке», знаешь? – тихо сказала Инночка, глядя в сторону. – Угощаю…
…И вот теперь они с Олеськой сидели на темных лавках «под дуб» за однопородным широченным столом и шептались как заговорщицы, сблизив почти одинаково русо-рыжие головы:
– Меня бы не просто уволили, – нервно, торопливо и почти беззвучно шептала Тигра-Олеська. – Меня бы расстреляли! А потом съели. А потом долго бы над косточками глумились… Это хорошо еще, что я компьютерно грамотная и, кажется, грамотно замела все следы. Вообще-то аналогичные процедуры возможны лишь согласно постановлению суда… Ну, рассказывай, кто он тебе? Муж?
А действительно, кто он ей? Сопляк и извращенец, который по недоразумению затащил ее к себе в постель. И уехал на войну. И мотает ей нервы. По километру в день. То своими шальными письмами, то черной и тягучей, как смола, неизвестностью.
– Наверное, правильно сказать – любимый… – отважилась наконец сказать Инночка.
– Офицер? И хорошо он зарабатывает в своих трупоездочках? – Олеське явно понравилось словечко.
– Да нет, солдат.
– Контрактник? Слушай, они же все чокнутые на своей войне, просто повернутые. Ты такая, вся гламурная, на фиг он тебе нужен?!
Инночка поняла, что Тигра-Олеська – настоящая тигра в душе, и что она просто так не отстанет. А еще Олеська совершила ради абсолютно незнакомой Инночки должностное преступление, карающееся расстрелом с последующим глумлением. А еще она устала без конца ковыряться в себе и своих чувствах, устала от припадков то острой тоски, то не менее острого раздражения, то уж совсем острой щенячьей радости…
Синдром поезда? Почему бы и нет, не с мамой же всей этой историей делиться, пусть уж зэков костерит… Незаслуженно.
– Тебе сколько лет, Олеська?
– Двадцать два! Скоро будет…
– Тогда ты меня вряд ли поймешь.
– Почему?
– Потому, что мне тридцать три, – тут Олеськины глаза и рот моментально округлились, – у меня четырнадцатилетний сын, мама-пенсионерка и еще куча проблем. Он, видите ли, меня любит! Придурок малолетний.
– Почему малолетний?
– Потому, что я на десять лет старше. Потому, что мы проработали почти два года за соседними столами, а я ни черта о нем не знаю, кроме того, что он классный, просто потрясающе талантливый компьютерщик. И он меня любит. И еще у него невообразимое чувство композиции. И еще просто невероятно потрясающе целуется. И я не могу – вот уже четыре месяца – выкинуть все это из головы. А он мне пишет. По письму в день. Иногда по два. И я устала смеяться и плакать над этими чертовыми письмами!
Инночка задумчиво стряхнула пепел. Что-то курить она стала, как портовый грузчик. Или пьяный лесоруб. Скоро мама начнет задавать ненужные вопросы. Поднять глаза на Олеську было не то чтобы стыдно, а так, как будто ее стошнило на виду у всех, например в трамвае.
– И-инка, как я тебе завидую! Вот бы мне такую любовь! С письмами. И чтобы ждать, и чтобы опасно! Где хоть ты его выкопала такого?
– Не знаю. Наверное, это он меня выкопал… Точно, я – ископаемое.
На этой минорной ноте новоиспеченные подружки и расстались, обменявшись телефонами.
Инночка отправилась домой: во-первых, переодеться перед ужином с Терпилой. Надо и вправду определиться, как его называть, дернул же черт за язык с этим дурацким брудершафтом. Во-вторых… Во-вторых, ей надо было, как бы это сказать, подзарядиться что ли? Плевать, что новых писем нет, старые ее вполне устраивают. Ведь с ним все в порядке, она знает точно. А письмо… Любое письмо с любого места.
«С тобой удивительно хорошо работать. Это потому, что приятно просто находиться рядом. Больше всего я люблю авралы. Нетрудно догадаться, почему: к позднему вечеру ты устаешь, начинаешь ходить по кабинету, смотреть в монитор из-за моей спины. Близко-близко. Я чувствую твои духи, а иногда и тепло. И тогда я впадаю в ступор. А ты думаешь, что я устал и выгоняешь меня из-за компа на перекур. Обидно!..»
Глава 11
Как же его все-таки называть? Вполне, между прочим, нормальный мужик, приказ о повышении жалованья Светка ей с утра подсунула – на ознакомление и подписание. Двадцать процентов, как и обещал. Может, у мамы спросить, все-таки русский язык и литература… Да нет, глупости, конечно.
– Вот, Инна Алексеевна, приказ о вашей зарплате. И чем это вы так нашего нового шефа зацепили? – Нотки в Светкином голосе звучали обиженные.
Очень хот елось сказать что-нибудь вроде: «Да тем, что работаю, как лошадь, а не юбки каждую неделю на пять сантиметров подрезаю!» Но реплика настолько отдавала совершенно конкретной Полиной Георгиевной, что Инночка с трудом сдержала смешок:
– Ничего, Светочка, лиха беда начало, какие твои годы! Зато выглядишь замечательно.
Это была чистая правда, Светке было девятнадцать, и вся она была свежая, юная и блестящая. Правда, привычка носить на работу вечерние туалеты утомляла, но сегодня Инночке страсть как хотелось оказаться в Светкином гардеробе, ведь предстоял вечер…
Договорились, что он за ней заедет. Не к подъезду, а к небольшой булочной, с незапамятных времен ютившейся на углу в их доме. Инночка тоскливо инспектировала содержимое шкафа: всю ее сознательную жизнь мама наставляла: покупай дорогие, неброские вещи, коричневые, бежевые, умбра, «топленое молоко», охра, в крайнем случае терракот. Эти цвета отлично сочетаются между собой, хорошо подходят к твоей светлой коже и русо-рыжим волосам. Не носи белое – непрактично, не носи черное – с твоим ростом и комплекцией ты будешь похожа на муравья. Никакого красного, это цвет шлюх и пожарных машин. «И помидоров! – кричала Инночка и лезла к матери ласкаться. – Ты ужасно старомодная педагогиня!» Но материнскому завету всегда следовала, не позволяя себе даже любимое зеленое.
Податься, что ли, к Томке. У нее все шмотки «неправильных» цветов. Глупо как-то. И неудобно… Но выпендриться хотелось. Даже не ради Валентиныча, а ради себя. Нашел же в ней что-то классный (и сопливый… ладно, юный) компьютерщик Генка? Может, не такое уж она и ископаемое?
– Сашка, Шурятина, ты дома?! – заорала на всю квартиру Инночка.
Невнятное «ага» донеслось из комнаты сына.
– Слушай, ребенок…
Сашка был выше своей матери на вполне приличные восемь сантиметров, вполне законно этим гордился и на «ребенка», опять же вполне привычно, поморщился.
– Дай штаны кожаные на прокат, а? Всего на один вечер. Честное слово!
– Ма, они тебе велики будут, они растянулись чуть-чуть. – Голос Сашки ломался давно, но периодически еще соскальзывал в дискант.
– А ты мне поможешь шнуровку на боках подтянуть…
– Ладно. Два вопроса: что ты сверху оденешь…
– Наденешь! – вмешалась в разговор бабушка с порога. – Одеть можно куклу или ребенка.
– Или пугало! – заржал Сашка басом и без паузы продолжил: – И куда ты вообще в таком экстриме собираешься?
– Собираюсь я на деловую встречу, а «одену», как вы изволили выразиться, бабушкин похоронный прикид.
«Похоронным прикидом» в семье величали глухой черный свитер с высоким горлом.
– Что это, интересно, за деловая встреча такая, куда молодая и красивая женщина собирается в кожаных штанах сына и бабушкином похоронном прикиде, а? – вконец обнаглел ребенок.
– Много будешь знать – скоро состаришься, – рассмеялась Инночка. – Молодость и красота часто мешают женщинам во время деловых встреч.
Так, сапоги на каблучищах (каблучищи мы любим, это потому, что ростом не вышли, метр шестьдесят пять – это вообще несерьезно), короткая черная же кожаная куртка.
– Нуся, ты вырядилась, как гангстер из дешевого боевика. Или как гробовщик. Может, украшение какое-нибудь, брошечку, цепочку?
– Перебьются, – неопределенно возразила Инночка и выдернула из волос шпильки.
Не слишком длинная, но тяжеленная грива хлынула по узким прямым плечам. Вот такая она сегодня загадочная, пусть как хочет, так и понимает.
Она не помнила, какая у него машина, она, собственно, вообще в автомобилях не разбиралась. Что-то низкое, с плывущими, текучими какими-то контурами замигало фарами, потом посигналило. Инночка растерялась, боясь попасть в дурацкую ситуацию: а вдруг это вовсе не Терпилина машина, и ее, Инночку, просто банально «снимает» какой-то идиот? Наконец дверца открылась:
– Ну, что же ты, садись! Если бы я не был в курсе, что ты, как дисциплинированный сотрудник, появишься на этом перекрестке в двадцать ноль-ноль, я бы тоже тебя не узнал. В этом имидже ты – как факел.
– А вы, видимо, Прометей. И сейчас понесете меня людям из общепита. В рамках общечеловеческого прогресса. – Она почему-то сразу переходила, вот уже во второй раз, в разговорах с ним в этот тон постоянной пикировки.
В машине было тепло. И уютно, несмотря на очень низкую посадку. Шеф откровенно рассматривал ее. Инночка решила держать паузу – хотя бы ради разнообразия. Последнее время она часто ловила себя на том, что сначала говорит, а потом думает.
– Нет, меня точно посадят. Без права переписки. Или вообще – в зиндан… – пробормотал Терпила, включая двигатель.
– Это еще почему?
– Не «почему», а «за что». За развращение малолетних подчиненных.
– А ты меня развращаешь? – изумилась она от таких откровенных авансов.
– Ха, с нашей первой встречи!
Уж что-что, а первую встречу она надолго запомнила. Несмотря на настоящую симпатию, появившуюся между ними – неизвестно когда именно, – признаваться в мелком хулиганстве с нанесением телесных повреждений неизвестной науке степени тяжести Инночка не собиралась. Поэтому и молчала героически до самого кабака.
Выбор места встречи ее разочаровал: ресторан был помпезный, с лепниной, где только возможно, с многоярусными желто-зелено-голубыми шторами и скатертями.
– Фу, пошлятина какая, оказывается, – оглядевшись, констатировал он к ее великому облегчению. Вкус у него точно есть, и не только в формате рекламных буклетов.
Еда оказалась под стать интерьеру: разукрашенная не пойми чем до полной неузнаваемости продуктов, абсолютно невкусная и жутко дорогая. Пресловутый брудершафт прошел в официальной обстановке: они, как полные кретины, встали с бокалами и троекратно облобызались, словно два солидных купчины, только что заключивших сделку. Причем свято уверенные в том, что каждый остался в барыше. На них оглядывались.
– Имя-то придумала?
– Давай на людях буду звать тебя просто «шеф». А в конфиденциальной обстановке – Витка.
…В тот вечер они почти не пили, вяло ковырялись вилками в кулинарных изысках и трепались. Трепались оголтело, с удовольствием, то и дело сбиваясь на анекдоты, причем именно такие, какие Инночка любила, – смешные, непошлые и с неожиданным финалом: «Инвентаризация в зоопарке идет третий месяц: змеи – два мотка по сорок метров, карликовые пони – два ведра». «Метро на скаку остановит. Горящую избу пропьет!»
Как-то мимоходом выяснилось, что Витка в армии не служил по причине сильной близорукости, которую ему недавно скорректировали лазером почти до абсолютной единицы, а очки он таскает исключительно по привычке, а иначе кажется, что «лицо у него голое». Дизайнер он профессиональный, а вот в компьютерах – чайник-чайником. Следовала уморительная история двухлетней давности о его попытке скопировать что-то с винчестера на RW, которая, как ни невероятно это звучит, закончилась полной и безоговорочной смертью всей системы, во что не верили самые опытные хакеры, и все уговаривали Витку повторить порядок действий, приведших к абсолютно невозможному результату. Он не хвастался, не рисовался, не производил впечатление павлина, и в то же время не лез в душу. С ним было весело и легко. А еще из вскользь брошенных фраз выходило, что он об Инночке много чего знал: знал, что у ее мамы редкое имя Капитолина и совершенно банальное отчество Ивановна, знал про оболтуса Сашку и, наверное, даже вычислил, чьи на ней кожаные штаны с панковской шнуровкой по бокам от пояса и до самых сапожек. Как ни странно, это совсем не раздражало ее, даже в определенной степени льстило.
Перед самым ее домом он предложил вместе провести воскресный вечер: театр, кино, прогулка, что-нибудь экстраординарное? Как угодно, только не сегодняшний кошмарный «Парадиз». Решено было определиться ближе к делу. Увидимся на работе? Да, до завтра! И никаких попыток поцеловать ее на прощанье, что, честно говоря, добавило еще пару баллов к рейтингу Витки в Инночкиных глазах. Привычная вечерняя процедура (эй, гарсон, что-нибудь из эпистолярного) сегодня казалось какой-то постыдной и ненужной. Почему ей стало неуютно, она так и не решила…