Что у него есть? Бутылка воды. Лекарства с непонятными этикетками, и каждому больше полувека. То есть у него нет ровным счётом ничего. Он не может оставить её здесь. И сил перенести её у него тоже не хватит. И в этот момент она поводит головой.
Доброе утро, незнакомка, пора вставать.
Он отодвигает пальцами веко, смотрит на зрачок. Всё в порядке, не сужен, не расширен. И тут она моргает. Он отдёргивает руку, а она смотрит на него. Никакого удивления: разумный спокойный взгляд.
У неё славянские черты лица. Он спрашивает:
«Are you okay?»
«Оkay», – шепчет она едва слышно.
«English, русский, zhōngwén, polski?» – Он перечисляет все языки, которые знает.
«Русский», – отвечает девушка.
«Кто ты такая?»
«Пить», – говорит она.
К месту приходится поллитровка минералки, купленная незадолго до падения. Он открывает бутылочку и поит девушку, придерживая её голову. Самостоятельно она двигаться пока не способна.
«Кто я?» – спрашивает она.
«Я не знаю. Ты должна знать это».
Её голова перекатывается справа налево. Мыслительные функции ещё не восстановились в полной мере. Она стонет. А потом отчётливо произносит:
«Я – Майя».
«Майя?»
«Майя».
Морозов неожиданно осознаёт, что на ней ничего нет. Он осматривается вокруг – никакой одежды нет. Морозов снимает свою рубашку – запылённую, потную – и накидывает на неё. Жалко, пиджак остался с другой стороны стены. Ну хоть так. В развёрнутом состоянии рубашка едва прикрывает её наготу. Девушка высокая.
Её взгляд снова становится осмысленным.
«Какой сейчас год?»
«Две тысячи десятый».
«Чёрт».
«А какой тебе нужен?»
«Другой».
«Меня зовут Алексей… – Он решает, что отчество здесь ни к чему. Она старше его: её заморозили ещё до его рождения. – …Алексей Морозов. Я врач».
Она замолкает. Он представляет, как должны сейчас путаться её мысли. Поэтому он молчит: пусть девушка успокоится, хоть немного придёт в себя. Через несколько минут молчания она задаёт новый вопрос.
«Мы в Пинфане?»
«Да, в Пинфане».
«Мне нужно… мне нужно…»
«Что?»
«Там, в шкафу – чертежи».
«Чертежи чего?»
«Анабиозиса».
«Это саркофаг, в котором ты была?»
«Да. Я… сколько мне лет на вид?»
«Лет двадцать-двадцать три».
Она улыбается.
«Сколько ты спала?» – спрашивает он.
«Долго».
«В каком году тебя заморозили?»
«Во время войны. В самом конце».
«В сорок пятом?»
«Да».
Он считает в уме. Шестьдесят пять лет сна.
Снова тишина. Он не считает правильным задавать ей вопросы. Она не пытается подняться, да сейчас это вряд ли получится.