– К как э это понимать, молодой человек? – Моему отцу удалось справиться с дрожью в голосе, но выглядел он всё равно жалко. Какого черта! Чудовище не должно быть так по-идиотски напугано! Впрочем, не отец меня сейчас волновал…
– Зачем? – Я посмотрел в безжизненные глаза Деко. В первый раз за всё наше знакомство – безжизненные. – Зачем?
– Потому что это желание моего господина, – произнес он, словно для самого себя. – Я ведь правильно понял вашу волю, Алон-ден? Реорганизация Ячеек почти завершена, как вы и хотели, князь.
Он подошел к телу, опустился на одно колено, склонил голову.
– Что за бред! – Отец чуть ли не взвизгнул.
Деко повернул голову и улыбнулся. От этой улыбки мне стало совсем тошно.
– Я сделал то, что был должен. Я разворошил этот муравейник. Мой князь, когда структура становится слишком стабильна и перестает развиваться, она должна быть разрушена… Вы этот урок хотели мне преподать, когда отправили в изгнание? Выгнали в этот безумный мир, чтобы я мог провести объективную оценку функционирования системы и сделать правильный выбор? Я оправдал ваше доверие, мой князь?
– Ты совсем с катушек съехал?! – Превозмогая слабость, я подошел к нему, взял за плечо, тряхнул. – Ты же любил его!
– Способность подарить смерть – это высшее проявление любви. Так же, как и способность смерть принять.
Я опустился на пол рядом с ним, не в состоянии понять, хочется мне смеяться или плакать. Но внутри меня не было ни слез, ни смеха. Было пусто, как в аду. Даже на привычную спасительную ненависть сил не осталось. Ад снаружи. Ад внутри. Безразличие. Это настоящий ад.
– Но что теперь будет с городом, когда вся иерархия власти уничтожена? – Мой отец, кажется, пришел в себя от потрясения, говорил сухо и даже властно. Как и положено чудовищу.
– Самоорганизация всегда была признаком сложной социальной системы, – Деко пожал плечами. – Я думаю, от желающих занять освободившиеся места отбоя не будет, не так ли, профессор? А к тому времени, когда вы устанете от анархии, новая форма Ячеек будет подготовлена.
– Новая форма? – Отец даже вперед подался. – О чем вы говорите, молодой человек?!
– О результатах ваших экспериментов. Которые мы сегодня протестировали. Мой господин признал опыт успешным, поэтому он будет внедрен в программу подготовки наших кадров. В прошлом мы ошиблись, когда признали условно-негативные эмоции лишним багажом и отказались от них для себя, но позволив людям их сохранить. Таким образом между нами и теми, о ком мы должны были заботиться, возник эмоциональный разрыв. Госпожа де Кориан, – Деко бросил взгляд на лежащий на полу труп, – была права. Тот, кто не может разделить чувства своих подчиненных, не имеет права руководить. И теперь самое логичное решение – вырастить новое поколение Ячеек, обладающих способностями транслеров, и включить людей в их позитивный эмоциональный фон. Если мы ликвидируем болезненную зависимость людей от собственных страданий, то сможем выстроить идеальное общество.
Деко говорил, а я пытался представить дивный новый мир, который они собираются выстроить. Мир, где людям неведома ненависть, где никто не способен обидеться или почувствовать раздражение, где не знают ненависти и сожаления, где не мучаются от чувства вины… Где всё происходящее принимают с радостью и вперед смотрят с надеждой… Рай! Рай?! Да это же самый страшный ад, какой можно придумать! Или Деко совсем свихнулся после смерти своего князя?
– Это самое логичное решение, которое напрашивается само собой, не так ли? – повторил он, и в его голосе была усмешка, горькая прямо до изжоги. Мне что, это показалось? Или… Не может быть!
Но отец ничего не заметил. Стоял рядом с нами, гневно сверкал глазами.
– В боги нового мира метите, юноша? Уже без приставки «псевдо»?
– Я? – Деко снова усмехнулся. – Господин профессор, я уже отработанный элемент. И всё, чего я хочу, – последовать за своим господином. Но, – он начал подниматься, – у меня остались несколько незавершенных дел. Во первых, я должен доставить образец номер пятнадцать в Экс-Зону для всестороннего изучения и в качестве расходного генетического материала. А во вторых… Я не могу позволить вам жить и продолжать ваши эксперименты, профессор.
Его рука с лучевиком резко взметнулась вверх.
Я понял, что сейчас случится, и время остановилось для меня. Отец. Чудовище. Друг. Чудовище. Я. Чудовище. Ненавижу!!! Ад кругом. Мой собственный Ад. Простите меня… Простите меня все…
Топот ног убегающего профессора Делия гулом распространялся по коридору. Но теперь это было не важно. Я склонился над лежащим на полу мальчиком. Нет, не мальчиком – Вином. Тем, кто сумел расстроить мои планы, когда я был так близок к цели. «Только вы думаете – ого, он вам устроит пшик», – вспомнились мне почему-то слова толстяка. Да, мальчик действительно сумел подложить мне свинью. Только я не чувствовал разочарования. И вовсе не потому, что не умел разочаровываться.
Он был выше отца, поэтому луч, направленный старику в голову, разворотил ему правую сторону груди. И всё же он был жив – еще секунд на пятнадцать, не больше.
– Ты сделал хороший выбор, Вин, – сказал я, касаясь его руки. – Тот, который не смог сделать я.
– Ад… – прохрипел он, судорожно хватая ртом воздух, словно стремясь успеть вдохнуть как можно больше. В последний раз. – Ад…
– Ты найдешь его, если он тебе так нужен. И получишь свое искупление, – сказал я уверенно. А потом закрыл его застывшие глаза. – Хотя ада и нет.
Ада нет. И это самая страшная кара. Для того, кто не сумел исполнить свой долг. И всё же…
Может быть, это и было единственным правильным решением. Может, прав мальчик Вин. И ненависть может быть так же важна, как любовь. И проявление любви – не только возможность принести смерть, но и возможность подарить жизнь? А тот, кто не может этого понять, недостоин править?
Я же прав, мой господин, Алон-Альфа-Примо? Я же всегда прав и непогрешим…
Я улыбнулся, потом приставил к виску лучевик. Смерть ответила мне величественной улыбкой. Сделал ли я всё, что должен?
И смерть печально покачала головой.
Антон Лик
Плагин
Я отвык от подобных коридоров. К гладким стенам не клеился даже корпоративный скин «ВиКо», вбитый в мои библиотеки с вежливой неотвратимостью, на которую способен курок по отношению к гильзе. Извини, дорогая, так надо. Извините, доктор Уоттс, таковы внутренние правила «ВинчиКорпорейшн».
Я видел собственную тень. Или был запущен кодекс-прим, оптимизировавший интерьер под новую инструкцию, или у меня накрылись глафы. Чистое зрение – хорошо. Но, доктор Уоттс, расскажите про него собственному изуродованному фильтрами хрусталику.
На мое плечо легла рука.
– Далеко? – спросил Питер.
– Не понимаю. Сложно привязаться: маркеров нет.
– Это фэйк. Я говорил.
– Питер, здесь обычный коридор, просто на него не становится скин. Серый пластик, ничего особенного. Просто я так не привык.
Правда, странно, доктор Уоттс, видеть всё почти таким, каково оно на самом деле?
– Никто не привык.
За спиной послышался вакуумный поцелуй: сомкнулись губы бронированной двери. Разумно. Для страховки я бы использовал парализующий газ. Что вы, доктор Уоттс, обойдемся без лишних воздействий. Сказал курок гильзе.
Стены-пол-потолок – вечно движущиеся внутренности тессеракта, распятого на трехмерном пространстве. Они протащили нас сквозь себя и вывернули в полумрак большого зала. Питер вцепился в мой комбинезон, грозя оторвать рукав, а я всё тянул и тянул его к центру. Туда, где стоял единственный на все полторы тысячи кубических метров помещения предмет.
– Ты видишь, Питер?! Ты это видишь?! – Я кричал, отдирая его пальцы от комбинезона.
Казалось, теперь он и оглох. Я чувствовал, как на затылок Питера наползают кресты голографических прицелов.
Всё, что можно, сделано. Осталось только ждать. Разве что… Один шаг, так, чтобы перекрыть побольше траекторий, аккуратно проложенных к человеку, знакомому мне всего седьмой день.
Неделей ранее…
На черном экране проступали контуры биполярной клетки. Чем-то она напоминала скорпиона. Уплощенное тело с клешнями дендритов, ввинтившихся в пулевидные тела палочек, и сегментированный хвост-аксон. Цвет у скорпиона был молочно-белый. Водянистым сердцем плавал в цитозоле шар ядра. Вспышка света разорвала экран. Она стерла и клетку, и аксон, оставив лишь вытянутые пули с родопсиновым зарядом внутри.
Я видел этот процесс тысячи раз. И всё равно он завораживал.
Квант света – курок. Родопсиновый боек ударяет по фосфодиэстеразной капсуле. И пуля электронного заряда корежит мембрану. Эхо выстрела открывает затворки ионных каналов, уничтожая мембранный потенциал, и шифрограмма молнией летит по перехватам Ранвье.
Точка-тире.
Точка-тире-точка.
Тысячи точек и сотни тысяч тире. Морзянка для мозга, которую люди научились подделывать.
– Доктор Уоттс, чем скорее мы покончим с формальностями, тем скорее вы вернетесь к работе, – напомнил о своем присутствии юрист номер один.
Его напарник кивнул.
Они были похожи друг на друга, как две клетки, высеянные и выращенные заботливым монстром «ВинчиКорп» на питательном растворе денег и льгот. Стандартные скины костюмов лишь усиливали сходство.
– Насколько я понял, у меня больше нет работы.
Я повернулся к стене, и глазной фильтр развернул монитор прямо на ней. Трансляция продолжалась. Лучше уж наблюдать за Эсхеровским бельведером крысиного мозга, чем за этими двумя. В конце концов, я соглашусь на их условия. Что остается? Я принадлежал «Судико», а с прошлой недели «Судико» принадлежало «ВинчиКорп», которая первым делом распорядилась прикрыть лабораторию.
– Работа будет. Если вы адекватно оцените положение и условия. Если вы…
– Одумаюсь?
Экран погас. Последнее, что я видел, – сцепленные в пароксизме электрической страсти нейроны. Они вспыхивали и обменивались пузырями медиаторов, передавая сигнал. Тире-точка-тире.
А потом появилось изображение логотипа «ВинчиКорп». Мона Лиза усмехалась, вываливаясь из рамы по всем трем осям. Сейчас зайдется истеричным хохотом и укажет пальцем: поглядите-ка на неудачника!
Влипли, доктор Уоттс?
Поделом.
Кому вы теперь нужны с вашим синдромом ложной слепоты?
– Доктор Уоттс, будьте благоразумны, – сказал номер один, пододвигая папку с формулярами. – Если, конечно, вы не хотите превратиться в среднестатистического семейного врача. Кстати, врачи нашей корпорации тоже нужны.
Я не читал и даже не делал вид, что содержимое папки мне интересно. Просто в очередной раз посмотрел на идентичные улыбки моих оппонентов. И поставил подпись.
Как оказалось, далеко не единственную. Ранее мне доводилось иметь дело с подписками о неразглашении, но чтобы за пять минут дать их больше, чем за всю предыдущую карьеру… Доктор я пока или уже врач, но от этого пациента отвертеться уже не получится.
Я ждал, что его доставят ко мне, а вместо этого лабораторию доставили в «ВиКо». И меня с ней в качестве пусть движимого, но имущества, отныне и во веки веков, а точнее, на срок, оговоренный контрактом. Вспоминать эту цифру не хотелось.
Правда, за мной, в отличие от лаборатории, послали не грузовик, но вполне приличный «Лендер». Загрузочная панель его хранила с десяток оболочек, я остановился на самой простой, чем, кажется, изрядно удивил водителя. Отвык он возить профильных специалистов, не захламляющих собственные глафы всякой дрянью.
Даже издали и без доводки плагином громадина «ВиКо» выглядела внушительно. Стебель-основание с пилястрами лифтовых шахт пронизывал искореженные комки грязного пластика. Бликовали черные астры солнечных батарей. Терялся в вышине шип с прилипшими пузырями верхних кабинетов.
– Вы скины обновите, – посоветовал водитель, поворачивая на третью спираль. – Тогда интереснее будет.
Спасибо, но воздержусь. Я видел «ВиКо» в скинах. И когда-то даже мечтал попасть в штат. Мечты сбываются, доктор Уоттс. Порой и у таких дураков, как вы.
– Держитесь, доктор, сейчас мигнет. С непривычки оно неприятно.
О чем говорил шофер, я понял, лишь когда глазные фильтры отключились, а потом заработали вновь, разукрашивая окружающий мир в фирменные цвета «ВинчиКорп». Но я не давал разрешения на подключение и дозагрузку лишних скинов!
Да только чхать они на это хотели.
Привыкайте, доктор Уоттс. И думайте о пациенте.
Двадцать девять лет. Европеоид. Рост средний. Телосложение скорее нормальное, а нынешняя полнота – результат несбалансированной диеты и хронической гиподинамии.
И все-таки их корпоративные заморочки зверски раздражали. Я трижды вручную перенастраивал плагин, но всякий раз спустя секунду-две «мигало». Хорошее словечко. Точное.
Придется терпеть.
– Вас зовут Питер? Я – доктор Уоттс.
Ни кивка, ни ответа. Он сидел, уставившись на стену. И выглядел весьма обыкновенным. Вот только серый костюм типа «стандарт» плохо гармонировал с рассеченной бровью и скованными магниткой руками.
Освободить подопечного охрана отказалась. Мне было всё равно.
– Я доктор Уоттс, – громко повторил я, на цыпочках подобравшись с другой стороны.
И Питер все-таки дрогнул, рефлекторно повернувшись на звук. Уже хорошо. Комплексные расстройства – не моя специализация.
– Я постараюсь вернуть вам зрение. Надеюсь, вас, в отличие от меня, это порадует.
Выражение его лица изменилось. Не слишком-то он рад. Странно. Более чем странно. Хотя… Чему тут удивляться? С «ВинчиКорп» шутки плохи.
Питер вел себя покладисто. Садился. Вставал. Ложился. И делал всё то, что полагается делать пациенту.
Я работал за врача.
Робкая надежда быстро избавиться от Питера рухнула на первом же тесте: глафы были в норме. Камеры наружной пленки снимали изображение. Процессор обрабатывал, сдабривая варево реальности рисованными приправами. Экран транслировал. Технорожденный шифровальщик весело стучал электрическими палочками по люминофорным барабанам. Синий. Красный. Зеленый. И между ними заветная четыреста девяносто восьмая волна.
Это означало одно: мне следовало засунуть в задницу гордость и вытащить оттуда же собственную идею-фикс, завернутую в диплом специалиста по нейрослепоте.
В тот день мы с Питером так и не поговорили толком. Я был слишком зол. Про него не знаю, но слепота и магнитка на руках в принципе мало располагают к общению.
Следующим утром, не успел я переступить порог, как он заявил:
– Жжется. Ощущение, будто мне на глаза нассал Чужой.
– Чужой?
– Ретрокино. Сейчас такого уже не делают. Я на его основе забабахал отличную библиотеку скинов для «ВиКо». Или вам не сказали, кто я?
– Не сказали.
В данную минуту меня куда больше волновал скин, украсивший дверь лаборатории.
«Доктор Т. Уоттс. Ведущий научный сотрудник».
Сахарная косточка для строптивой собаки. Только табличка эта – такая же иллюзия, как и белизна стен моего кабинета.
– Зря не поинтересовались, – сказал Питер, дернув плечом. Охранник молча убрал руку и по моему знаку вышел.
– Жжет сильно.
Не удивительно. Период дезадаптации – время сложное. Я сказал, Питер фыркнул. И куда девалась его вчерашняя покладистость?
– Моргай почаще. И плакать не стесняйся. А пока…
Капля геля медленно растекалась по поверхности роговицы. Я же вглядывался в лицо человека, который был слеп, не будучи таковым.
– Продолжим? – спросил я.
– А есть выбор?
Выбор есть всегда, но я его уже сделал. Мой выбор – на острие микроскана, вошедшего в зев зрачка. Он – в веренице данных, переползавших с аппарата на экран. Библия цифр, Коран диаграмм, Тора трехмерки. И была твердь склеры, и водянистая влага. И была ясная звезда хрусталика в короне атрофированной цилиарной мышцы. И была планета стекловидного тела, затмившая звездное небо фоточувствительных клеток. Черной дырой зияло на небе сем слепое пятно.