– Что же, жду ваших вопросов.
Судьи, полицейский и секретарша устроились по другую сторону массивного письменного стола.
Тэн, закинув ногу на ногу, ответил ему в тон:
– Расскажите нам о жертве.
Павуа рассыпался в дежурных фразах. «Образцовая сотрудница. Прелестная женщина. Никто не мог желать ей зла». И т. д. Невозможно угадать, верил ли он сам хоть единому слову из этих стандартных славословий. Жанна особенно не прислушивалась. Она старалась совладать со своими чувствами, все еще ослепленная ярким светом лаборатории.
После темной парковки они миновали залы ослепительной белизны. Стерильные помещения. Герметичные отсеки. Офисы, разделенные стеклянными перегородками. По дороге им встретились десятки людей в белых халатах. Настоящий промышленный улей. «Двадцать тысяч амниоцентезов в год», – пояснила сопровождавшая их заместительница директора.
Но больше всего Жанну потрясла специализация лаборатории. В пробирках, центрифугах, стерильных вытяжных шкафах – повсюду околоплодная жидкость. Воды плодородия. Рождения. Невинности… После увиденного ими в подземелье они словно угодили из ада прямо в рай. Перешли от смерти к жизни.
– Двое судей на одном деле, – заметил Павуа, – такое не часто увидишь. Нововведение Саркози?
– Жанна Крулевска здесь в качестве консультанта, – не растерялся Тэн.
– В какой области?
Жанна вмешалась, пропустив вопрос мимо ушей:
– А кем, собственно, работала Нелли Баржак? Лаборанткой?
Павуа приподнял брови. У него был двойной подбородок, настоящий пеликаний зоб, придававший ему еще более невозмутимый вид.
– Отнюдь. Она была блестящим цитогенетиком. Необычайно одаренным.
– Она определяла кариотипы?
– Не только. По вечерам трудилась над программой, связанной с молекулярной генетикой.
– А в чем тут разница?
– Цитогенетики занимаются клетками. Молекулярные генетики работают на более микроскопическом уровне. На уровне ДНК.
Заметив недоумение собеседников, директор вздохнул и снизошел до объяснений:
– В каждой клетке есть хромосомы. Эти хромосомы представляют собой нити, нечто вроде спиралевидных пружин, в свою очередь состоящих из генов. Как раз их и изучает молекулярная генетика. Это неизмеримо более глубокое погружение в микромир.
– У вас есть оборудование для подобных исследований?
– Да, на третьем этаже. Но это не наша специальность. Наш насущный хлеб – кариотипы. Ищем отклонения в хромосомных парах.
– Вы упомянули какую-то программу, – продолжала Жанна. – А над чем именно работала Нелли? Я имею в виду, по вечерам?
– Она заканчивала докторскую диссертацию о генетическом наследии народов Латинской Америки. Отовсюду получала образцы крови. Классифицировала их. Сравнивала. Вообще-то я и сам толком не знаю, чем она занималась. Она не слишком распространялась об этом. С нашей стороны это было проявлением лояльности: она использовала наше оборудование для собственных исследований.
Павуа склонился над столом, словно статуя Будды, пошатнувшаяся на пьедестале:
– Но к чему все эти вопросы? Какое отношение они имеют к случившемуся?
– Мы не исключаем наличие связи между ее исследованиями и мотивом преступления, – заявил Тэн.
– Вы шутите?
Видимо, надеясь на сотрудничество директора, судья пояснил:
– Мы уже расследуем подобное убийство. Жертва – медсестра, работавшая в центре для детей с нарушениями развития. Не исключено, что отклонения, которые лечат в этом учреждении, как-то связаны с деятельностью вашей лаборатории.
– О каких отклонениях идет речь? Чем страдают эти дети?
Тэн, которого вопрос застал врасплох, оглянулся на Райшенбаха.
– Понятия не имею, – признался он. – По крайней мере, пока. Лучше объясните нам, какие именно отклонения вы распознаете по кариотипам?
– Главным образом трисомию двадцать один. Мы так ее называем, потому что это нарушение касается двадцать первой пары хромосом. Мы распознаем и другие отклонения, такие как трисомия тринадцать, вызывающая задержку психомоторного развития и физические недостатки. А также то, что называют делецией, потерей участка хромосомы. Эта патология имеет тяжкие последствия для развития ребенка.
– Такие аномалии – редкость?
– Зависит от того, что вы понимаете под словом «редкость». Для нас это обычное дело. Или почти обычное.
– Они могут привести к особым видам безумия?
– Не понимаю вопроса.
– Вы упомянули трисомию. Может анализ кариотипа выявить такие болезни, как, например, шизофрения?
– Никоим образом. Даже если предположить, что подобные патологии имеют генетическое происхождение, понадобилось бы выявить их специфический ген и изучить ДНК. Наши исследования не настолько специализированные. К чему вы клоните? Боюсь даже предположить. Вы думаете, что убийцей может оказаться сумасшедший, чья генетическая аномалия когда-то была выявлена у нас?
– Существует и другая возможность: родители, затаившие на вас злобу.
– За что?
– За ненормальный результат. За ребенка, родившегося с каким-то изъяном.
– Что за нелепость? – возмутился Павуа.
– Если бы вы знали, с какими мотивами нам приходится сталкиваться.
– Я хочу сказать, что это действительно нелепость. Даже если предположить, что кариограмма покажет аномалию, нет никакой причины винить в этом нас. А главное, подобные исследования как раз и нужны, чтобы избежать появления на свет ненормального ребенка. Амниоцентез проводится заблаговременно, чтобы беременность можно было прервать.
– А если вы совершили ошибку? Если вы не разглядели патологию и ребенок родился ненормальным?
Павуа выглядел удрученным. Впрочем, на его губах все еще блуждала неопределенная улыбка.
– Нет, – ответил он просто. – Нам можно доверять на все сто процентов.
– И ни разу не путали пробирки? Не было ни единого сбоя в компьютерах?
– Вы плохо представляете себе, в каких условиях мы работаем. Мы соблюдаем строжайшие меры безопасности. За нами постоянно наблюдают правительственные эксперты. Я никогда не слышал о каких-либо ошибках в нашей профессии. Ни у нас, да и нигде в мире.
Бернар Павуа произнес свою речь совершенно бесстрастно. Никто и ничто не способно выбить его из колеи. Настоящая глыба льда.
По-видимому, Тэн был удивлен не меньше Жанны:
– Похоже, вы не так уж потрясены гибелью Нелли Баржак. Вас даже не поразили невероятные обстоятельства ее смерти.
– Я предпочитаю принимать мир таким, какой он есть. Я не мог бы изо дня в день читать газеты, убеждаясь в том, что наше общество захлебывается в насилии, и при этом отвергать возможность того, что однажды оно постучится и в мою дверь.
Судья с досадой развел руками:
– Но где же ваше сострадание? Вас даже не шокирует то, как погибла Нелли? Такая молодая? А пытки, которым ее подвергли, причиненные ей увечья?
– Погибло лишь это воплощение Нелли. Ее душа продолжает странствие.
– Вы… Вы верите в реинкарнацию? – изумилась Жанна.
– Я буддист. Верю в череду перерождений и единство души. Что до моих чувств, лучше сказать вам прямо сейчас: Нелли была моей любовницей. Наша связь длилась около года. Но то, что я сейчас испытываю, касается только меня одного. Не в обиду вам будь сказано.
Повисло молчание. Жанна, Тэн, Райшенбах и секретарша невольно поежились. Не каждый день встретишь такого свидетеля.
– Если хотите знать, – продолжал ученый с той же заносчивостью, – алиби у меня нет. Я ждал Нелли у себя дома. Один. Она предупредила, что собирается работать допоздна.
– У нее была назначена встреча?
– Ничего такого она мне не говорила.
– Вас не встревожило ее отсутствие?
– Ей случалось работать до утра. Я для нее значил меньше, чем ее исследования. И это одна из причин, почему я любил ее и восхищался ею.
Несколько секунд Жанна всматривалась в него. Она поняла, каков он на самом деле. Его внешнее спокойствие свидетельствовало о необычайной внутренней силе. Смерть Нелли вовсе не была ему безразлична. Напротив. Память о ней запечатлелась в его сердце. Будто эпитафия, вырезанная в мраморе. Обращенная внутрь.
Тэн распрямился как пружина:
– Благодарю вас, доктор. На днях я попрошу вас заехать в Нантерский суд.
– Вы хотите снова меня допросить?
– Нет. Вы просто подпишете свои показания. Тем временем присутствующий здесь капитан Райшенбах проверит кое-какие детали.
– Такие, как отсутствие алиби?
– К примеру.
– У меня последний вопрос, – произнесла Жанна, поднявшись.
Секретарша взглядом спросила Тэна, надо ли ей продолжать записывать. Она уже встала и убрала блокнот. Судья знаком дал ей понять, что не надо.
– А кариотипы определяют и в других случаях? Например, у взрослых?
– Да, по анализу крови. – Павуа все не вставал из-за стола. – У взрослых мы ищем признаки бесплодия.
– Неужели о бесплодии можно узнать по кариотипу?
– Да. Репродуктивные расстройства могут объясняться дефектами хромосом. Кроме того, некоторые нарушения развития у детей также бывают обусловлены генетически. Например, трудности обучения. Кариограмма позволяет нам судить о том, какой именно патологией страдает ребенок.
Жанна обдумала свою первоначальную версию. Бесплодная женщина, чей кариотип был исследован в лаборатории Павуа. Душевнобольная, которая стремилась отомстить самому этому месту и в то же время, сожрав Нелли Баржак, присвоить себе ее плодовитость… Но как в эту теорию вписывается первая жертва, медсестра? Да и невероятная сила убийцы?
Поднявшись, Павуа оправдал их ожидания: здоровый как бык, ростом под два метра. Одет в бесформенную футболку цвета травы с надписью «NO LOGO»[14] и бежевые полотняные брюки. Расплывшаяся, некогда спортивная фигура напоминала огромную грушу.
– Я, конечно, не эксперт, – усмехнулся он, – но разве тут орудует не серийный убийца? По телевизору такое показывают изо дня в день. Почему бы этому не случиться в действительности?
Никто не откликнулся. Правды не скроешь: они в тупике. А этот насмешливый великан действует им на нервы. Он открыл дверь. Его ухмылка словно повисла в воздухе. Они молча прошли мимо него. Павуа помахал им на прощание и вернулся в кабинет.
В лифте Франсуа Тэн сказал Жанне:
– Вот придурок! Как по-твоему?
– Проверь, не крали ли околоплодную жидкость.
– Откуда?
– Из лаборатории.
– А кто?
– Убийца.
– Ему-то она зачем?
Жанна пропустила вопрос мимо ушей:
– Прочеши квартал. Свяжись с ночными патрулями. Убийца ушел на рассвете. Не на летающей же тарелке он улетел. Может, его останавливали.
– Таких чудес не бывает.
– Чего только не бывало!
Двери открылись. Тэн, стоявший спиной к выходу, попятился. Похоже, напряжение, охватившее его на месте преступления и во время допроса, наконец отпустило.
– О’кей, – заключил он, хлопнув в ладоши. – Я все это проверю, получу отчеты о вскрытии и позвоню тебе. Может, поужинаем вместе по такому случаю?
Жанна поморщилась. Подтвердилось подозрение, терзавшее ее с тех пор, как они покинули здание суда. Франсуа Тэн рассчитывал подкатиться к ней под предлогом расследования этих кровавых убийств.
Неужели она настолько чокнутая, что ее можно соблазнить трупом?
12
20.30.
Жанна заехала в суд, но опросы свидетелей отменила. На это у нее не осталось сил. Переделала кое-какие текущие дела. Подписала повестку на имя Мишеля Дюнана, похотливого мерзавца, отравившего свинцом целое здание. Бегло просмотрела другие досье. Но вплотную заняться Восточным Тимором так и не решилась. Завтра. Так она протянула время до сеанса у психоаналитика. Только это и могло ей помочь…
И вот она дома. За окном темнело, разбухшее от дождя небо, казалось, ждало лишь ночи, чтобы разверзнуться вновь. Она стояла на кухне, не двигаясь, не снимая отсыревший пиджак, и разглядывала китайскую еду, купленную неизвестно зачем. Есть совсем не хотелось.
Никак не выкинуть из головы погибшую женщину. Изуродованную. Расчлененную. Обглоданную. Ее прозрачные глаза на заплывшем кровью лице. Раскиданные руки и ноги. Внутренности. А еще – рисунки на стенах, темные, словно машинная смазка… Вспоминались лаборатории – слишком белые, слишком стерильные. Застывшее лицо Бернара Павуа. Его очки, как у Элвиса Костелло. Погибло лишь это воплощение Нелли. Ее душа продолжает странствие.
Вдруг желудок скрутило от боли. Чувствуя, что ее вот-вот вырвет, Жанна бросилась к раковине. Но ничего не вышло. Она включила кран с холодной водой. Подставила лицо под прозрачную струйку. Пошатываясь, выпрямилась, схватила мешок для мусора и швырнула в него китайскую еду. Странное ощущение – как будто она поела. Мусорка, желудок, не все ли равно.
Она зашла в спальню за чистой одеждой. Жанна жила в безликой трехкомнатной квартирке на улице Вьё-Коломбье. Белые стены. Темный паркет. Кухня с современным оборудованием. Одна из тех отремонтированных квартир, куда столица ссылает многотысячную армию своих холостяков.
С облегчением она встала под душ. Обжигающая струя смыла с кожи дождевую воду и пот. Жанна укуталась в пар, в шум воды, словно растворилась в ней. Она все время ступает по краю пропасти. А вдруг на нее вновь обрушится депрессия? Она нащупала флакон с шампунем. Одно это простое прикосновение успокоило ее. Как будто она промывала не только волосы, но и мысли.
Из-под душа Жанна вышла немного успокоившись. Вытерлась. Расчесала волосы. Увидела в зеркале свое отражение и на какое-то мгновение не поверила, что это жесткое, замкнутое лицо принадлежит ей. За день она постарела лет на десять. Черты заострились, скулы выступили еще сильнее. Глаза запали, в уголках залегли морщинки. Впервые она порадовалась, что Тома ей больше не звонит. Что никто ей больше не звонит. Сейчас она испугает кого угодно.
Она вернулась в гостиную. Послеполуденные ливни напитали воздух влагой. Словно сама ночь истекала потом. На низком столике лежал крафтовый конверт с ее именем. Запечатанный оригинал и копия с записями рабочего дня Антуана Феро.
Вот что поможет ей отвлечься.
Жанна быстро подготовилась к ритуалу. Кофе и стакан газировки (эту привычку она вывезла из Аргентины). Темнота. Ноут. Наушники. Она свернулась на подушках, словно кошка. Сунула диск в дисковод.
– Мне все время снится один и тот же сон, – произнесла женщина.
– Какой?
– Золотой ангел прилетает и спасает меня от гибели.
– Гибели?
– Я выбрасываюсь в окно.
– Самоубийство?
– Да, самоубийство.
– А в жизни вы уже предпринимали подобные попытки?
– Вы же знаете. Три года депрессии. Два месяца в больнице. На год у меня парализовало лицо. Так что да, я уже «предпринимала попытки», как вы выразились.
– Вы пытались выброситься в окно?
– Нет.
Психолог помолчал, как бы приглашая ее подумать.
– Вообще-то да, – призналась женщина.
– И когда?
– Понятия не имею. Это мой самый… забытый период.
– Постарайтесь припомнить обстоятельства. Где вы тогда жили?
– На бульваре Генриха Четвертого, в Четвертом округе.
– Рядом с площадью Бастилии?
– Да, на самой площади.
Антуан Феро больше не задает вопросов. Все происходит так, будто он обладает детектором лжи, который позволяет ему распознавать в потоке слов легкую дрожь, деталь, способную открыть душу пациента.
– Припоминаю, – шепчет женщина. – Я открываю окно. Вижу небо… В нем Дух… Дух Бастилии[15]. Он сверкает в пасмурном небе. В голове у меня все переворачивается. Пустота уже не манит меня. Меня пронзает мощь ангела. Его сила. Он удерживает меня внутри. Подталкивает к жизни. – Она зарыдала. – Я спасена… Спасена…
Кабинет доктора Феро – словно «Тысяча и одна ночь». Истории. Судьбы. Люди. Жанна невольно сравнила поведение психиатра со своим собственным, когда она раскалывает подозреваемых. Подход у нее прямо противоположный. Жанна допрашивает своих «пациентов», чтобы засадить их в тюрьму. Феро задает вопросы, чтобы их освободить. Но в сущности цель одна – подтолкнуть их к признанию…