Одним из важнейших политических решений начала правления Людовика XIV был декрет о создании Академии танца: «Поскольку искусство танца всегда было известно как одно из самых пристойных и самых необходимых для развития тела и поскольку ему отдано первое и наиболее естественное место среди всех видов упражнений, в том числе и упражнений с оружием, и, следовательно, это одно из самых предпочтительных и полезных Нашему дворянству и другим, кто имеет честь к Нам приближаться, не только во время войны в Наших армиях, но также в Наших развлечениях в дни мира…»
Своеобразная танцевальная сюита на балах Людовика XIV состояла обычно из следующих танцев: бранля, менуэта, куранты и сарабанды. Свое название бранль получил от французского слова branler, что означает «двигаться, шевелиться, колебаться». Во Франции его танцевали повсеместно, но в различных частях Французского королевства бранль исполняли по-разному, и даже название танца было различным: в Бретани – пасспье, в Оберне – бурре, в Провансе – гавот. В отличие от так называемого народного бранля на придворных балах бранль танцевали чинно, без темпераментных прыжков и непринужденных поворотов корпуса.
Куранту называли «танцем манеры», это торжественное шествие дам и кавалеров можно сравнить с плавным течением воды. Куранта – танец истинных рыцарей. Во время сложной куранты трое кавалеров приглашали трех дам. Получив их отказ, кавалеры уходили, но вскоре возвращались и становились перед дамами на колени.
Удивительна история сарабанды. На родине этого танца, в Испании, сарабанду исполняли только женщины под аккомпанемент кастаньет, гитары и пения. Причем Сервантес считал песни сарабанды непристойными. В 1630 году танец был запрещен Кастильским советом. Изгнанная с родины, сарабанда нашла пристанище на королевских балах, где исполнялась благородно и спокойно; танцем влюбленных называл сарабанду известный балетмейстер Карло Блазис.
Манера танца была очень важна. Резкие жесты, прыжки – это вульгарность, присущая простолюдинам. Сдержанность, спокойствие – признак благородного происхождения. Придворный танец не терпит суеты и беспорядочных движений.
Барокко – это контраст света и тени, реального и несбыточного, тяжелого и воздушного. Государственные и военные церемониалы этой эпохи призваны напоминать человеку о его высоком предназначении, подчинении «высшему началу». Стиль придворной хореографии складывался постепенно. Родиной бальных танцев Возрождения и барокко могла быть Италия, Испания или другая страна. Но как церемониальные танцы они окончательно сформировались при дворе Людовика XIV, благодаря которому танцевальный мир заговорил по-французски. Власть диктует моду.
Рост популярности того или иного бального танца во многом зависел от социальных процессов. Великий Моцарт в сцене оперы «Дон Жуан» воспроизвел своеобразную социологию танца. Изысканный Оттавио с донной Анной танцуют менуэт, Дон Жуан с простодушной Церлиной – контраданс, тогда как его слуга Лепорелло с крестьянином Мазетто кружатся в вальсе.
В светском обществе было принято связывать внешний облик человека с его нравственными качествами. В этом отношении особое значение имели уроки танцев, «ибо как нравственная философия образует человека для благородных действий, так нравственные танцы приводят молодых людей к привлекательному общежитию».
В России первое упоминание о бальном церемониале мы встречаем в описаниях придворной жизни времен правления Лжедмитрия I. На свадебном пиру Лжедмитрия звучал оркестр Станислава Мнишека, что сообщало торжеству отпечаток европеизма. В заключение торжества царь предложил гостям потанцевать. Бал открыли С. Мнишек и князь Вишневецкий. За ними последовали и другие.
Придя к власти, Отрепьев стал высокомерен и заносчив. Уже само проведение самозванцем невиданных до этого при русском дворе церемониалов было вызовом обществу. Отрепьев не только не пощадил традиции русского боярства – на одном из балов он пришел в гнев от того, что польский посол посмел надеть шапку во время танца.
Царь объявил, что прикажет снять шапку вместе с головой у того, кто последует примеру посла. На том же балу после каждого танца гости были обязаны кланяться государю.
Падение Лжедмитрия не дало балам укорениться в русской культурной жизни. Они вернулись в придворную жизнь уже при Петре I. Петровская Россия была страной с иным стилем жизни господствующего класса. Бал – одна из первых новых форм общественного церемониала.
Москва зимы 1699 года – не самое лучшее место для начала российской истории бала. До самого конца февраля не будут убраны трупы повешенных и обезглавленных стрельцов (а их больше тысячи!). Город живет под впечатлением расправы над участниками стрелецкого бунта. А в Лефортовском дворце вечером 19 февраля 1699 года прощальная аудиенция бранденбургского посла завершалась пиром с участием женщин. Гости шумно веселились, танцевали, а из соседней комнаты, немного раздвинув пышные занавеси, на них смотрели восьмилетний царевич Алексей и сестра Петра Наталия Алексеевна. «Этот день, – сообщает в своем дневнике секретарь австрийского посольства Иоганн Корб, – сильно ослабил суровость обычаев русских, которые не допускали доселе женский пол на общественные собрания и веселые пиршества; теперь же некоторым было позволено принять участие не только в пиршестве, но и в последовавших затем танцах».
Действительно, на Руси XVII века даже на свадьбах мужчины и женщины сидели в разных комнатах. Женщины не имели права вступать в мужские беседы и без разрешения мужа показываться на людях (разве что в церкви). В знак особого уважения хозяин дома выводил свою жену и детей к гостям («Их непременно надобно поцеловать для приветствия, иначе будет неучтиво», – сообщает польский офицер Маскевич). Жена подносила гостю чарку водки и тут же удалялась в свои покои. Тот же Маскевич отмечал: «Никакой музыки на вечеринках не бывает; над танцами нашими смеются, считая неприличным плясать честному человеку».
По мнению ряда исследователей, одной из причин введения Петром I светских праздников была его уверенность в том, «что ничто более обращения с женщинами не может благоприятнее действовать на развитие нравственных способностей русского народа».
Другая же причина – стремление Петра Алексеевича сблизить все сословия общества, для чего устраивались праздники, маскарады, гулянья. Многочисленные успехи русской армии давали к тому повод. Впоследствии особенно торжественно отмечались четыре победы русского оружия: 27 июня в память Полтавской битвы, 9 августа – взятие Нарвы, 28 сентября – сражение под Лесным, 18 октября – победа под Калишем.
Собственно, балы были введены Петром Великим в 1717 году, после полуторалетнего пребывания за границей (Голландия, Франция).
Указ 1718 года устанавливал правила поведения на неслыханных до этого собраниях мужчин и женщин, названных ассамблеями. Некоторые пункты этого указа гласили:
«Хозяин не обязан ни встречать, ни провожать гостей или по чему-либо для них беспокоиться; но должен иметь, на чем их посадить, чем их подпевать и чем осветить комнаты.
…В ассамблеи могут приходить: чиновные особы, все дворяне, известнейшие купцы, корабельные мастера и канцелярские служители с женами и детьми».
Некоторые пункты этого указа гласили:
«1. В котором дому имеет ассамблея быть, то надлежит письмом или иным знаком объявить людям, куда всякому вольно прийти, как мужскому полу, так и женскому.
2. Ранее 5 или 4 часов не начинается, а далее пополудни не продолжается.
3. Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни потчевать <…>.
4. Часы не определяются, в котором быть, но кто в котором хочет, лишь бы не ранее и не позже положенного времени; также тут быть сколько кто похочет, и отъехать волен, когда хочет.
5. Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть, и в том никто другому прешкодить или унижать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим, отнюдь да не держат под штрафом великаго орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно».
На ассамблеях полагалось присутствовать всем высшим чинам, включая обер-офицеров, а также знатным купцам и приказным, начальным мастеровым людям. Лакеям не разрешалось входить в апартаменты, где веселились приглашенные.
Первая ассамблея состоялась у генерал-адмирала Апраксина, вторая, через день, – у тайного советника Толстого. Ассамблеи повторялись всю зиму по три раза в неделю.
На первых ассамблеях танцы воспринимались собравшимися как повинность, после исполнения которой участники стремились как можно меньше общаться между собой и по окончании фигур расходились в разные стороны. Петр Алексеевич не только указами, но и личным примером стремился заставить дворян принять новый способ общения. Делал это царь с присущими ему упорством и энергией, он посещал почти каждую ассамблею, иногда сам распоряжался танцами, выделывая, по словам камер-юнкера в свите герцога Голштинского Берхгольца, такие «каприоли», которые составили бы честь лучшим европейским балетмейстерам того времени.
Берхгольц в своем дневнике дает описание церемониального танца, которым открывался один из балов этого времени. Так же как в английских танцах, танцующие вставали в две линии, кавалеры напротив дам. Сначала музыканты играли «род погребального марша», во время которого кавалер и дама первой пары делали реверансы своим соседям и друг другу, потом брались за руки и, выполнив «круг влево» (во время которого кланялись зрителям), возвращались на свое место. Другие пары одна за другой делали то же самое. По окончании этого танца музыканты начинали играть польский. И если в первом танце исполнители часто не попадали в такт музыке, то теперь они танцевали с особым усердием. После польского исполнялись менуэты и англезы. А затем десять или двенадцать пар связывали себя носовыми платками, и каждый из танцующих, по очереди, идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Дамы особенно любили этот танец. Они выполняли свои фигуры не только в зале, но и в других гостиных, саду и даже на чердаке. Причем музыкант со скрипкой шел в начале процессии.
На свадебных балах прощальный танец исполняли пять пар, маршал с жезлом танцевал впереди, и все следовали за ним. Польский начинался тотчас. Во время этого танца все шаферы держали в руках восковые свечи, с которыми провожали танцующих в спальню невесты.
В отличие от европейских монархов Петр Алексеевич не стремился на ассамблеях погружать своих подданных в сказочный мир. На ассамблеях гостиные – это отнюдь не райские сады. Для русских дворян само присутствие рядом с монархом подобно восхождению на вершину Олимпа. Принадлежность к высшему свету определялась не благородным происхождением, а близостью к императору. В день ассамблеи, примерно в три часа после обеда, в очередной дом, где устраивался праздник, являлся генерал-полицмейстер, генерал-адъютант Петра I A. M. Девиер, обязанный записывать всех приезжающих. Гости собирались постепенно; примерно в шесть часов приезжала царская фамилия. Комнаты, предоставленные хозяином собрания, посвящались каждая особому занятию.
В одной комнате устраивались танцы, в другой – шахматы и шашки (карты на ассамблеях Петра I не подавались), в третьей готовились столы с трубками, табаком и деревянными лучинками, используемыми для закуривания трубок. Если возможности не позволяли хозяину таким образом приготовить несколько гостиных, то столы с трубками, табаком, шахматами и шашками размещались в танцевальном зале, что было крайне неудобно: «В комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке».
Собрания начинались около пяти часов. Императрица с супругом, или с герцогом Голштинским, или с А. Д. Меньшиковым открывала бал. Каждый мог пригласить великих княжон Анну и Елизавету. Среди кавалеров в танцах отличались; государь, граф Ягужинский, австрийский посланник граф Кинский, министр Голштинский Вассевиц, граф Головкин, молодые князья Трубецкой и Долгорукий. Из дам умением танцевать выделялись: Елизавета Петровна, княжны Черкасская и Кантемир, графиня Головкина и княжна Долгорукая (будущая невеста Петра II).
В зависимости от места проведения бала одна или две пары могли танцевать менуэт, англез или польский – по желанию. «На ассамблеях при Петре Великом большею частию игралась музыка духовая, состоявшая из труб, фагот, гобоев, валторн и при них литавр и тарелок. Хотя высшее общество того времени считало еще неприличным предаваться музыкальным занятиям, а из русских светских дам только княгини Кантемир и Черкасская да графиня Головкина умели играть на фортепиано, тем не менее концерты в Петербурге и в Москве были не редкостью».
Угощение на ассамблеях состояло из чая, кофе, миндального молока, меда и варенья. Мужчинам хозяин предлагал пиво и вино. Лимонад и шоколад считались редкостью и подавались лишь на балах у герцога Голштинского и министра его Бассевица. Хозяин не смел принуждать гостей пить или есть, он лишь оповещал приглашенных о том, что имеет для угощения, и затем предоставлял им полную свободу, то есть каждый «может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе по желанию вина, пива, водки, чаю, кофе и сейчас получает требуемое».
Не позднее десяти часов вечера гости должны были разъехаться по домам. Не ходить на балы было небезопасно. Как-то раз, как вспоминает Берхгольц, было приказано всем дамам, не явившимся на одно из пиршеств 1721 года, прийти в Сенат и выпить определенную порцию вина и чистой водки. Жена генерала Олсуфьева, пишет Берхгольц, молила императрицу избавить ее от наказания, оправдываясь тем, что уже неделю она не покидает дом, будучи беременна в последнем периоде, и пить ей крайне вредно. «Тогда пошли к государю и просили его избавить на этот раз Олсуфьеву от явки в Сенат. Он отвечал, что не может этого сделать, что другия знатныя русския дамы оскорбятся таким предпочтением, оказываемым немке (Олсуфьева была урожденная немка. – Авт.). Генеральша так терзалась вовсю ночь, что наутро разрешилась мертвым младенцем. Исполняя указ 1718 года о пополнении кунсткамеры всеми монстрами и курьезами, она должна была представить ребенка и отдать его на хранение в кунсткамеру».
Общество влияло на личность. Нужно ли говорить, что многие женщины приобретали черты твердости, а зачастую и суровости. Так, при дворе Петра I рассказывали, что один из молодых аристократов, влюбленный в царевну Анну Петровну, признавшись ей в своих чувствах, молил вонзить ему в грудь меч и тем прекратить его страдания. «Дайте мне вашу шпагу, – спокойно отвечала Анна, – я вам покажу, что дочь государя вашего сумеет наказать безумного, забывшего к ней почтение!» Испуганный молодой человек, вложив в ножны оружие, молил о прощении.