Как только миссис Уинтроп отвернулась, Алвин подхватил с тарелки сестры картофелину и в мгновение ока проглотил ее. Джессика наградила его благодарной улыбкой.
– Ну вот! – Вернувшись с долитым чайником к столу, миссис Уинтроп одобрительно кивнула на пустую тарелку дочери. – Съела же все-таки! Не так уж это было трудно, да, Джессика?
– Да, мама.
– Девочка моя, если ты не будешь есть как следует, то снова заболеешь.
Джессика ничего не ответила. Она уже отчаялась объяснить им, что у нее был нервный срыв. Они просто не понимали, что это такое. Согласно их нерушимым убеждениям, человек может заболеть только оттого, что плохо ест или не одевается как следует в плохую погоду. Если же недомогание налицо, то нужно напихать в больного побольше еды и вымазать ему грудь «виком» – и все пройдет. Когда Джессика была маленькой, ее повсюду сопровождала едкая вонь этой мази. Только брат мог бы ее понять, но ей не хотелось взваливать на Алвина свои беды. У него и без нее проблем хватает. Он никогда не говорил о них, но она чувствовала.
– Читать надо меньше! – объявил ее отец, откладывая в сторону журнал и снимая очки (дедовы, но еще послужат; незачем тратить деньги на новые). Он взялся за кружку. – Вот в чем твоя беда, Джесс, с самого детства. Ты слишком мало гуляла и всегда сидела носом в книгу. А десерта у нас сегодня что, не будет?
– И куда ты все время так несешься, Джордж Уинтроп? Я приготовила яблочный пирог. А ты, Джессика, даже не смей говорить, что больше не можешь съесть ни крошки!
– Хорошо, мама. Может быть, мне его подать? – Если ей доверят разрезать пирог, она сможет схитрить и взять себе самый маленький кусок. Если повезет, мать не обратит внимания.
– Ладно. И принеси кувшинчик со сливками. Он на буфете.
Джессика встала и прошла в другой конец кухни. Тут ей был знаком каждый уголок, каждая трещина. Все в этой цитадели домашнего уюта, от списков продуктов, наколотых на гвоздь возле буфета, до висящих на стене медных сковород, несло на себе отпечаток ее детских воспоминаний и являлось частью ее теперешней личности. Но воспоминания не приносили радости. Джессика часто корила себя за почти полное отсутствие привязанности к родному дому. Здесь ее любили, здесь ей всегда было тепло и уютно. Жизнь на ферме должна была быть покойной и счастливой, но почему-то никогда такой не была. Она с таким облегчением уехала отсюда в университет. Но все закончилось тем, что она вернулась. Иногда у нее возникало ощущение, что она связана с фермой резиновым жгутом. Как только она отбегала от нее на некоторое расстояние, жгут тянул ее назад.
С недавнего времени дела пошли еще хуже. После болезни мысль о том, чтобы покинуть ферму, начала пугать ее. Она оказалась между Сциллой и Харибдой противоречивых эмоций. Мелкие проблемы внешнего мира выросли в ее сознании до непреодолимых препятствий, не позволяющих ей даже попытаться начать другую жизнь. Чем дольше она здесь оставалась, тем хуже ей становилось. А уехать она не могла.
Она ничего не могла объяснить родителям. Их жизнь вращалась исключительно вокруг Серой фермы, ее безукоризненным функционированием определялось каждое их действие. Они не нуждались во внешнем мире и ничего не знали о нем. Он их не интересовал. Алвин понял бы ее, но они никогда не разговаривали об этом.
Только Джейми удалось обосноваться и даже достичь успеха во внешнем мире. Но его никогда не заботили вопросы совести или гуманности. Джессика часто жалела, что не унаследовала ни йоты знаменитой жесткости Уинтропов. Зато Джейми, похоже, досталась двойная доля.
Джессика надела толстые рукавицы и вытащила из зева печи большой, пышущий жаром яблочный пирог. Не успела она выпрямиться, как в соседней комнате зазвонил телефон.
– Я подойду! – откликнулся Алвин, поднимаясь со стула. Он быстро прошел мимо Джессики и вышел в дверь, сделанную еще в те времена, когда люди были заметно ниже. Алвину всегда приходилось сильно пригибаться, чтобы не удариться головой о притолоку.
Опустив пирог на мраморную доску, Джессика принялась резать его и раскладывать по белым с голубым узором тарелкам. Ну, не совсем белым – скорее желтоватым, с потрескавшейся от времени эмалью и отбитыми краями. Они уже долгое время почти ничего не покупали. «А что с ними не так? – удивилась миссис Уинтроп, когда Джессика решилась намекнуть, что в целях гигиены… – Если их мыть как следует, то они ничуть не хуже новых!» Да и по правде говоря, у них не было денег ни на новые тарелки, ни на что-либо еще.
Джессика находилась ближе всех к открытой двери и слышала все, что говорил Алвин. Очевидно, звонили ему, и она не собиралась подслушивать, но ее внимание привлекли странные, почти вороватые нотки в его голосе.
– Я же просил вас не звонить мне! – хрипло шептал он. – Да, я знаю… Мне пока не представилось случая… И все равно последнее слово не за мной! – На последней фразе шепот Алвина перешел в приглушенный возглас. Повисла долгая пауза, затем он раздраженно бросил: – Я же вам уже говорил – если получится! – и швырнул трубку на рычажок. Когда он вновь показался в кухне, его лицо было налито краской, как раз в тон его рыжим волосам.
– Кто это был? – спросила его мать.
– Владелец «Лиса и гончих». Он хотел знать, смогу ли я в следующую среду выступить за их команду. Где-то неделю назад я сказал ему, что завязываю с дротиками, но он, похоже, не понял.
Джессика ставила тарелки с пирогом на стол. «Алвин никогда не умел врать», – подумала она. Их взгляды встретились. Алвин нахмурился и подпер кулаком подбородок.
Джессика понимала, что личные дела брата ее не касаются, и не заговорила бы об этом телефонном звонке, если бы позже им не выдалась возможность побеседовать наедине. Она помогла матери убрать со стола и вымыть посуду, а затем ей велели отправляться «подышать свежим воздухом». «Только не вздумай брать с собой книгу и забиваться с ней в какой-нибудь угол», – предупредила ее мать. Поэтому она сняла с гвоздя седло и уздечку и пошла в загон ловить Нельсона.
Здесь она неожиданно наткнулась на брата. Он сидел на полуразрушенной низкой стене, одной из тех развалин, которые остались со старых времен. Вокруг них когда-то давно соорудили загон. У его ног, высунув длинный розовый язык и ожидая команды хозяина, лежал пес Виски. Загорелые руки Алвина лежали на коленях, сильные пальцы были свободно сцеплены, козырек его твидовой кепки отбрасывал тень на лицо. Он крепко о чем-то задумался.
Джессика положила сбрую на землю и тоже присела на стену. Нельсон пасся совсем рядом, но теперь он то и дело косил глазом, потому что заметил седло.
– Этот пони слишком толстый, – сказал Алвин. – Скоро он наест себе такое брюхо, что подпруги не затянешь.
– Я каждый день на нем выезжаю.
– Жрет как не в себя. Никчемное, бесполезное, ленивое животное – вот он кто.
– Алвин, перестань! Ты это говоришь, только чтобы меня позлить! – Он улыбнулся, и она, чтобы отплатить ему, продолжила: – Кстати, а с кем это ты шептался по телефону? Только не говори, что это был хозяин «Лиса и гончих».
Его улыбка погасла, он нахмурился.
– Нет, это был Дадли Ньюман.
Настал ее черед хмуриться.
– Строитель? – с удивлением уточнила она. – Что ему было нужно?
– То же, что и тогда, когда он заявился сюда собственной персоной.
– Он хочет купить нашу землю? – Она отбросила назад свои длинные светлые волосы. – Но ведь папа уже сказал ему, что Серая ферма не продается!
Алвин проворчал что-то невразумительное.
– Так почему он тебе звонил? – настаивала она.
– А я будто знаю!
– Алвин! Я должна знать! Ты что-то замышляешь? Ньюман тебя на что-то подговорил?
– Нет! – отрезал он. – Я что, похож на идиота? К тому же окончательное решение все равно не за мной. Но я действительно сказал, что меня может заинтересовать его предложение – если папа передумает и если нас устроит цена. – Он замолк, словно бы ошеломленный собственной прямотой. – Да ладно, Джесс, ты же тоже этого хочешь! Подумай только, ты получишь свою долю, и мы оба сможем уехать отсюда! – Он впервые делился с Джессикой своими самыми потаенными мыслями о продаже фермы.
– Но они никуда не поедут! – сказала она.
– Да, – вздохнул он. – Они никуда не поедут.
– И если ты за папиной спиной ведешь переговоры с Дадли Ньюманом, он скоро это поймет. Обманщик из тебя никудышный. До Джейми тебе в этом далеко.
Он резко повернулся к ней.
– Почему ты о нем вспомнила?
– Но ведь недавно от него пришло письмо, разве нет? Оно было адресовано папе и маме. Оно лежало на столе в кухне, но мама быстро его убрала, чтобы я не увидела.
– Видно, не так уж и быстро! – сурово заметил Алвин.
– Он едет домой?
– Письмо было не на мое имя, – деревянным голосом произнес ее брат.
Некоторое время они сидели молча. Солнце согревало им спины. Пес уткнулся носом в лапы и уснул, а Нельсон, несказанно довольный тем, что его пока никто не собирается ловить и запрягать, перешел в дальний угол загона, где трава была погуще.
– Чудное тут место! – вдруг сказал Алвин, хлопнув ладонью по разрушенной стене, на которой они сидели. – Могу спорить, оно могло бы многое нам порассказать.
– От этих руин у меня мурашки по коже, – поежившись, произнесла Джессика.
– Ага! Сейчас из этих булыжников призраки как выпрыгнут! Привидения как выскочат! – поддразнил он.
– Меня бы это не удивило. Ведь когда-то здесь произошло преступление.
– Что ты имеешь в виду? – Сощурившись, он посмотрел на нее из-под козырька кепки.
– Поджог молитвенного дома. А это его развалины.
– Господи боже, сестра, вот ты о чем! Нашла о чем вспомнить! – с досадой сказал Алвин. – Это не было преступлением. Скорее несчастным случаем.
– Поджог – это преступление.
– Да кто сказал, что это был поджог? Это произошло больше ста лет назад и давно быльем поросло. Сейчас уже никто не скажет, что там на самом деле было.
– Это плохое место, – тихо сказала Джессика. – Я чувствую, как несчастье просачивается сквозь эти камни.
– Ерунда! Не выдумывай!
– Вокруг нас много зла. – Джессика рассеянно посмотрела вдаль, где на горизонте был виден шпиль бамфордской церкви.
– Да что ты такое говоришь-то? Слушай, сестренка, если ты такое выскажешь при матери, она опять отправит тебя к доктору Принглу.
– Я прочитала про Линдси в «Газетт».
– А, это! Я и не знал, что ты была с ней знакома. – В голосе Алвина смешались раздражение и замешательство. – Иначе я бы спрятал газету до того, как ты ее увидела.
– Алвин, когда ты перестанешь меня опекать? – в отчаянии воскликнула Джессика. Он не ответил, и она сухо добавила: – Мы вместе пели в хоре, давным-давно. Она была такой веселой, общительной девочкой. А теперь она умерла, и такой ужасной смертью!
– Прекрати думать об этом! – сердито отозвался Алвин. – Эта идиотка сама виновата. Нечего было колоться всякой дрянью. Нечего из-за нее расстраиваться. – Он встал, пес тут же проснулся и завилял пушистым хвостом. Даже Нельсон, казалось, понял, что покойное время закончилось. Он задрал голову кверху и пронзительно заржал.
– Меня ждет работа, – сказал Алвин. – Не прыгай на этом пони через изгороди. Он такой тяжелый, что вряд ли способен преодолевать такие препятствия. Уронит плетень, а мне опять поднимай.
– Я никогда ничего такого не делала, и ты прекрасно об этом знаешь! – Она забросила седло на плечо и направилась в дальний угол загона.
– Призраки, зло! – пробормотал Алвин и пнул черную, постепенно зарастающую травой стену. – И это тоже ферма, как и мы с тобой, дружище! – Пес насторожил уши, посмотрел на него внимательным умным взглядом. – Как и мы с тобой… – угрюмо повторил Алвин. – Да я бы сам мог просветить эти булыжники насчет несчастья! Дайте мне коробок спичек, и я спалю эту чертову ферму к чертям собачьим!
Глава 2
– Скоро вокруг вообще ничего не останется, кроме асфальта, бетона и кирпича, – мрачно высказался Алан Маркби. – Страна будет застроена от побережья до побережья.
Ветер взъерошил его прямые светлые волосы. Глядя на открывающийся его взору пейзаж, Маркби криво улыбнулся, покачал головой и со вздохом засунул руки в карманы своей видавшей виды темно-зеленой куртки. Затем он сел на поваленное дерево и достал шоколадный батончик. Он не очень любил сладости, но на то, чтобы сделать бутерброд, его сегодня не хватило. Поэтому он просто сунул в карман шоколадку и отправился на прогулку.
Он чувствовал, что ему необходимо побыть некоторое время подальше от кабинета и полицейского участка. Как и предсказывал Пирс, по делу Линдси Херст был вынесен открытый вердикт. Маркби ничего другого и не ожидал. Им пока не удалось выйти на приятелей погибшей девушки, живших вместе с ней в пустующем доме. И поскольку о них ничего не было известно, можно с уверенностью сказать, что найти их практически невозможно. Гораздо важнее выяснить, где Линдси взяла смертельную дозу наркотиков. Ее убил героин, а с этим наркотиком бамфордской полиции до недавнего времени почти не приходилось сталкиваться. И снова Пирс оказался прав. С коноплей местная полиция имела дело часто, но появление в городке более серьезных наркотиков стало для нее настоящей головной болью.
Он упорно работал над делом все выходные, тщательно прорабатывая каждую зацепку и стараясь при этом создать побольше шума. Он знал по опыту, чем сильнее шумишь, тем вероятнее, что где-нибудь проснется эхо. Но не в этот раз. Расспросы в пабах и на дискотеках, где бывала погибшая девушка, ни к чему не привели. Даже если бы они и прищучили продавца, то мало чего этим добились бы, потому что надо было отыскать воротил, заправляющих этим отвратительным бизнесом. В действительности им не хватало обыкновенного везения, счастливого случая – который, как подозревал Маркби, обещал представиться не раньше, чем рак на горе свистнет.
В воскресенье вечером он с неохотой признал, что они сделали все, что было в их силах, и им остается только ждать улова от заброшенных лесок. Маркби понимал, что загонял себя, вымотался, стал раздражительным, и рассудил, что если не возьмет отгула в счет потерянных выходных, то всем в отделе придется ой как несладко. Поэтому он решил устроить в понедельник день отдыха. Отправившись за город в надежде, что ветер надует свежие мысли в его усталую голову, он с негодованием обнаружил, что в его отсутствие местность, которую он знал и любил, необратимо изменилась.
Раньше здесь располагалось хозяйство, которое издавна, еще с тюдоровских времен, называлось Одинокой фермой.
Фермерский дом, который помнил Маркби, стоял на древнем фундаменте, у него были узкие четырехугольные каминные трубы, украшенные декоративной кладкой. В детстве Маркби часто играл здесь в ковбоев. Он с друзьями окружал недоумевающих коров, жующих сладкую траву, и перегонял их на другой конец поля. А кустарник служил им местом для игры в полицейских и воров.
Все исчезло под гусеницами бульдозеров. Поля, за которыми заботливо ухаживали многие поколения фермеров и в которых прошло его детство, были уничтожены. Справа он мог различить крыши Серой фермы, ближайшего к Одинокой ферме земельного владения, которое еще не стало жертвой застройщиков. Слева темным пятном на горизонте выделялась ферма Уитчетт, также пока сопротивляющаяся натиску асфальта и бетона.
Прежний пейзаж уже казался сном. Перед ним, насколько хватало глаз, расстилалась голая, покрытая шрамами земля. Все деревья были выкорчеваны и лежали с обнаженными корнями – вызывающие жалость павшие гиганты, униженные и лишенные ветвей. Те из них, чьи корни еще цеплялись за опустошенную землю, начали покрываться весенней зеленью, и на стволах, покрытых зияющими ранами, трепетали молодые листочки. От такого зрелища на глаза наворачивались слезы.
То, что не было уничтожено, было ужасным образом искалечено. Небольшой ручей, в котором Маркби любил ловить рыбу, был вычищен и направлен в другое русло, а его берега расширены и выстелены бетонными плитами, чтобы он уже никогда не смог вернуться к своему естественному течению. Росшие вдоль него ивы исчезли. Неподалеку полотно новой дороги пробегало около полумили и зарывалось в земляной холм. На том месте, где он с друзьями строил шалаши в ветвях столетних дубов и среди кустов ежевики, теперь стояло несколько недостроенных домов – жалких, ободранных приживалов под синим сводом небес. Оскорбляя слух, в уши вторгался тяжелый рык строительной техники. Над головой Маркби пролетела грачиная стая – скорее всего, в поисках своего разоренного гнездовья. Они покружили над голым полем и потянулись дальше – искать новый дом там, куда еще не добрались экскаваторы.